О социализме и русской революции - Роза Люксембург

КЛАРЕ ЦЕТКИН

[После 16 декабря 1906 г.]

Дорогая Клерхен!

Прочла твое последнее письмо к Косте* и испытываю потребность написать тебе о том, что у меня на душе. Обращение Правления партии* подействовало на меня точно так же, как и на тебя, — этим все сказано. Со времени моего возвращения из России* я чувствую себя довольно одинокой в этом отношении, робость и мелочность всей нашей партийной жизни доходят до моего сознания так резко и болезненно, как никогда прежде. […] Но все же я не возмущаюсь всем этим так, как ты, ибо с пугающей ясностью уже поняла, что это положение дел и этих людей не изменить до тех пор, пока ситуация не станет совсем иной. Но и тогда — сказала я себе по трезвом размышлении, и у меня нет сомнений, что это именно так, — если мы хотим вести массы вперед, мы должны будем принять в расчет неизбежное сопротивление этих людей.

Ситуация просто-напросто такова: Август [Бебель], а тем более все прочие целиком и полностью выложились в выступлениях за парламентаризм и в парламентаризме. При любом повороте, который выходит за рамки парламентаризма, они оказываются совершенно несостоятельными и, даже более того, пытаются снова втиснуть все события в парламентские рамки. Значит, они […] будут бороться, как против «врагов народа», против всех и каждого, кто захочет пойти дальше этого. У меня такое чувство, что массы, а еще больше огромная масса товарищей [членов партии] внутренне с парламентаризмом покончили. Они с ликованием будут приветствовать поток свежего воздуха в тактике, но на них давят старые авторитеты, а особенно высший слой оппортунистических редакторов, депутатов и профсоюзных вождей. Наша задача теперь — посредством возможно более резкого протеста противодействовать коррозии этих авторитетов. Притом мы должны иметь в виду, что, судя по положению вещей, мы будем иметь против себя не только оппортунистов, а и Правление вместе с Августом [Бебелем].

Пока речь шла об обороне против Бернштейна и K°, Августу [Бебелю] и K° вполне нравились наше общество и наша помощь, тем более что сами они прежде всего наделали в штаны. Когда же дело доходит до наступления на оппортунизм, тут старики вместе с Эдэ [Бернштейном], Фольмаром и Давидом — против нас. Таково, по моему разумению, положение. А теперь — главное: выздоравливай и не волнуйся. Вот задачи, рассчитанные на многие годы! Прощай! Целую тебя сердечно!

КЛАРЕ ЦЕТКИН

[Берлин-Фриденау],

4 июня 1907 г.

Дорогая Клерхен!

Прежде чем отправиться в дыру*, хочу успеть еще написать тебе. Только сегодня вернулась из Лондона* смертельно уставшая и простуженная. Партсъезд произвел на меня очень угнетающее впечатление; Плеханов — конченый человек и горько Разочаровал даже своих вернейших последователей. Он в состоянии только еще рассказывать анекдотцы, притом совсем старые, которые от него слышат вот уже двадцать лет. Бернштейн и Жорес искренне обрадовались бы ему, если бы только смогли понять его русскую политику. Я храбро дралась и нажила себе массу новых врагов. Плеханов и Аксельрод (с ними Гурвич, Мартов и другие) — самое жалкое, что дает ныне русская революция. Позитивной работы партсъезд проделал крайне мало, но несомненно содействовал прояснению позиций. В духе принципиальной политики большинство составили: половина русских (так называемые большевики), поляки и латыши. […]

Раздел третий

Политическая борьба: теория и практика

Марксистов в том смысле, в каком сам Маркс не хотел быть марксистом, в партии нет и быть не может, ибо клясться словами учителя — лишь печальная судьба той школы, которая знает окончательную истину в последней инстанции. Никакой истины подобного рода марксизм не знает. Он не непогрешимая догма, а научный метод. Он не теория одного индивида, которой другой индивид может противопоставить другую, более высокую теорию; он, скорее, схваченная идеей классовая борьба; он вырос из самих событий, из исторического развития и меняется вместе с ними; поэтому он не пустая иллюзия, но и не вечная истина.

Франц Меринг, 1903 г.*

Из литературного наследия Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Фердинанда Лассаля

(Рецензии на 4 тома, изданные Францем Мерингом)*

Том I: Избранные работы Карла Маркса и Фридриха Энгельса с марта 1841 до марта 1844 г.

Штутгарт, 1902

I

Еще год назад буржуазный биограф научного социализма жаловался на то, что совершенно отсутствуют как «подробная биография Маркса», так и «полное издание Марксовых произведений, включая его журнальные статьи», а в обозримое время не приходится и думать, чтобы «эта работа была сделана кем-то одним».[32]

В настоящий момент мы оказались на пути к тому, чтобы получить одним махом и то и другое: как научное издание трудов Маркса, так и подробную биографию творца научного социализма.

Правда, как явствует из предисловия Меринга, его публикация наследия Маркса и Энгельса должна стать не более чем подготовительной работой к полному научному изданию их произведений. Но если выходящие в ближайшее время тома будут выдержаны издательством Дитца в том же духе, то публикация Меринга уже является в лучшем смысле этого слова научным изданием работ наших старых наставников и одновременно тем, что мы в данном случае, когда речь идет о нашем Марксе, можем считать его биографией.

Однако уже вышедший том предлагает нам лишь несколько совершенно различных и не связанных друг с другом юношеских работ Маркса: его докторскую диссертацию о греческой философии, затем его статьи о цензуре и свободе печати, о краже леса, «К критике гегелевской философии права. Введение» и его реферат «К еврейскому вопросу», а также две статьи Энгельса о политической экономии и об Англии. Читаемые сами по себе, эти работы, конечно, представляют большой интерес как вехи идейного развития Маркса, но даже для внимательного читателя они останутся именно вехами, по которым он сможет лишь догадываться о проделанном Марксом развитии, не постигая при этом внутренних и внешних взаимосвязей между ними. Даже при очень прилежном и вдумчивом изучении марксовых параллелей между натурфилософией Демокрита и Эпикура было бы крайне трудно запросто расшифровать то значение, какое оба корифея античной философии имели для духовного становления Маркса и, с другой стороны, уяснить себе, каким же образом проблемы греческой философии смогли внутренне сочетаться с проблемами предмартовской прусской цензуры, кражей леса на Рейне и с гегелевской философией права.

Но тут на помощь нам приходит Меринг со своими суждениями, скромно названными им «введениями». И постепенно из пестрых, разрозненных фрагментов духовной деятельности Маркса перед нами предстает предельно насыщенная жизнь, почти осязаемо пластичная фигура человека, образующего центр, вокруг которого в большем или меньшем отдалении группируются близкие ему и формировавшие его идейную атмосферу люди: вырванные из забвения и вновь воскресшие в нашем воображении родственники, учителя, друзья, товарищи по учебе и соратники в борьбе, люди 30-х и 40-х годов. Мы видим их словно живыми, движущимися, борющимися, думающими, работающими, пребывающими в идейном контакте с Марксом и между собой, каждого — с присущими ему особенностями, со своими духовными установками и интересами, даже с собственным характером и темпераментом. Вокруг этой центральной группы, которая оказывается столь непосредственно приближенной к нам, что мы словно подслушиваем их мысли и слова, Меринг выстраивает амфитеатром всю историческую декорацию. В ближайшей перспективе видятся духовная и политическая среда, злоба дня и спорные вопросы, течения, направления, партии, университетская жизнь, литературный мир, буржуазное общество, официальные круги, а в более отдаленной — в общих чертах описанные исторические события, и, наконец, в качестве общего заднего плана он набрасывает крупными, но четкими мазками экономико-социальные условия в их сдвигах и изменениях.

Таким образом, Меринг сплетает как во времени, так и в пространстве отдельные куски духовной жизни Маркса в единое целое. Он не вырывает Маркса из его времени, не изображает нам его как когда-то жившего и умершего чужого человека, представшего перед нашими взорами, чтобы путаным, полупонятным языком рассказать нам о своих внутренних стремлениях и своей борьбе. Нет, наоборот, это нас Меринг вырывает из нашего времени и переносит в 30-е и 40-е годы, дабы мы очутились в самой гуще их, ощущали и переживали все сами и смогли увидеть нашего Маркса посреди его времени, его борьбы, его становления и его роста.