От лица огня - Алексей Сергеевич Никитин

как? — спросил Рудник.

— Люди живут так, будто мы не вернёмся, — пожал плечами Жора. — Собирают урожай и тащат по домам. Немцы им пока не мешают, но все ж понимают, что потом начнут забирать. Ховают зерно, где могут.

3.

Пять дней спустя штаб 26-й армии разразился приказом. Всем дивизиям предписывалось отправить диверсионные группы на правый берег, разрушать оборону и систему охранения противника для отвлечения немецких войск с других участков фронта. 301-й дивизии — в село Ходоров, 227-й — в Бучак, 6-му стрелковому корпусу — в Крещатик.

159-я стрелковая дивизия получила приказ переправить в Зарубенцы усиленную роту, оттуда совершить ночной налёт на Григоровку и разгромить штаб батальона. Потом закрепиться в этом районе и мелкими группами по 4–5 человек в гражданской одежде дебушировать в тылы противника на Малый Букрин и Иваньков.

Мельников ходил гордый, смотрел победителем и считал этот приказ своей заслугой. Планированием нападения на Григоровку он занялся лично. Комдив Семёнов военкому не мешал; уже было известно, что его перевод в штаб армии — дело нескольких дней, подполковнику нашли сменщика, какого-то полковника, заместителя командира дивизии, вышедшего из окружения под Уманью. Семёнов провел совещание, назначил командира 558-го полка ответственным за выполнение приказа штаба армии, понимая при этом, что всем теперь будет заниматься Мельников. Так и вышло. Полковой комиссар сам отбирал бойцов для нападения на Григоровку, выслушивал доклады Вдовенко, лично расписывал, сколько человек и кто именно отвечает за уничтожение немецких солдат в каждой хате. Командиром группы он назначил Рудника, его заместителем, на случай ранения или гибели, немного поколебавшись, Мельников записал Гольдинова. Для нападения на Григоровку выбрали ночь с 27 на 28 августа.

Днём, перед выходом группе разрешили четыре часа поспать. Бойцы растащили на копны небольшой стожок, стоявший на краю болота, и улеглись. Илью тревожило, что у него оставалось мало патронов для автомата. Конечно, можно было на время подобрать ППД, Мельников помог бы, но идти с чужим, непривычным оружием не хотелось. Илья не думал спать, хотел настроиться, он всегда настраивался перед поединком, и вдруг вспомнил, как Сапливенко готовил его когда-то к одному из первых серьёзных боёв на первенство Киева.

— Ты следи за его движением. Когда атакует, следи за его движением. Если он отходит, а ты его к отступлению не вынуждал, значит, готовит атаку.

Илья это уже слышал, он всё знал. Он спешил, он уже опаздывал, его ждала Феликса, но сказать этого Сапливенко Илья не мог, и тот продолжал что-то объяснять.

— Леонид Афанасьевич, всё понятно. Можно я пойду? Я обещал к ужину быть дома, — наконец выдумал он причину, зная, что Сапливенко постарается лишний раз не злить Гитл. Но тут он Илью раскусил.

— Илюша, не придумывай, твоя мама уже уехала в Нижний Тагил. И Феликса, к которой ты так торопишься, уехала с ней. А к немцам можно не спешить, они нас сами найдут. Будут нам немцы в срок и в достаточном количестве. Так что не беги, послушай меня. Сними перчатки и открой окно — в зале совсем нечем дышать.

Пока Илья расшнуровывал перчатки, Сапливенко куда-то отошёл. Илья повернул ручку шпингалета, и окно распахнулось само под порывом ветра.

— Погода меняется, командир, — Меланченко следил за ломаными линиями полёта стрижей над камышами. Птицы прилетали сюда кормиться с обрывистого правого берега. — Смотри, какой ветер. Будет буря. Как там, в приказе: дебоширить в тылах противника? Погода уже дебоширит.

Илья хотел сказать, что ему приснился Сапливенко, но запнулся и промолчал. Странный был сон и очень настоящий — он ещё чувствовал тяжесть перчаток на руках и запах пота в тренировочном зале.

К устью Трубежа отряд подошёл в сумерках. Дивизионная разведка собрала для них и спрятала в прибрежных кустах дюжину лодок. Западный ветер рвал тучи, шумел камышами и верболозом, разгонял от берега к берегу днепровскую волну, а горизонт уже озарялся разрядами молний, то багровыми, то ослепительно-ледяными. Гроза приближалась.

— Вторую тысячу лет на Трубеже воюем, — пробормотал Исаченко, садясь на весла. — Эх, Трубайло!

— В Зарубенцах точно нет немцев? — спросил Рудник у командира дивизионной разведки.

— Нету, — уверенно ответил тот. — Наш хлопец вернулся час назад. Они уже давно в Григоровке по хатам сидят, шнапс смокчут.

— Илья Григорьевич, — спросил Рудник, когда бойцы расселись по лодкам. — Все готовы?

— Готовы.

— Вперед!

Ливень накрыл их на середине Днепра. Из темноты, из невидимой уже чёрной тучи по реке хлестнули потоки воды. Бойцы промокли мгновенно, но они не думали ни о воде, ни об одежде. Важно было не потерять направление — лодки шли против ветра и против течения, вклинивались в тугую, сопротивляющуюся темноту. Днепр у Зарубенцев узкий, течение сильное, их могло снести к немецким позициям.

Отряд переправлялся дольше, чем рассчитывали Мельников с Рудником, но ни одну лодку не снесло, и никто не потерялся. На берег возле Зарубенцев вышли все. Немецких солдат в селе действительно не было.

По раскисшей сельской улице они прошли незамеченными, ни одна собака в Зарубенцах не вышла под ливень, чтобы отметить их путь тревожным лаем. Гроза бушевала, ветер гнул и ломал деревья, рвал солому с крыш. Потоки воды неслись им навстречу с высокого берега, вымывали глину из-под ног.

Гроза начала стихать только когда подошли к Григоровке. Жора Вдовенко указывал на хаты, в которых квартировали немцы, и бойцы по трое-четверо перебирались через тыны, прятались во дворах, ожидая общего сигнала к началу налёта. Меланченко со своими повернул к штабу батальона. Илья с отделением Шакунова залег у входа в сельский клуб, там немцы устроили казарму. Сигналом к нападению должен был стать выстрел по часовому, охранявшему штаб.

— Вовремя гроза уходит, а то бы мы и выстрела не услышали.

— Одна уходит, другая сейчас начнётся, — мрачно пообещал Илья. — Лёша, твое окно правое, мое левое.

Выстрел услышало все село. Уходящим эхом отозвались на него раскаты далёкого грома из-за Днепра. Тут же раздался второй, и со всех сторон, по всему селу послышались треск стрельбы и разрывы гранат. От двух ближайших хат доносились отчаянные крики немцев и яростная ругань бойцов.

Илья и Шакунов бросили в окна по несколько гранат, а потом, чуть выждав, в самую гущу, в крики и стоны раненых швырнули по две бутылки с бензиновой смесью. Затем ещё по одной под крышу. Клуб запылал.

Внутри, в темноте, в дыму, в скользящих огнях метались тени немецких солдат. Первого, вывалившегося в окно, застрелил Шакунов, но за ним теснились, выталкивая друг друга, всё новые, полураздетые, раздетые и босые. Немцы рвались из горящей казармы, пытались бежать и через главный выход, и через чёрный ход, но задняя дверь была заколочена, а