Русская дива - Эдуард Тополь

Как понял Рубинчик за несколько часов пребывания в этой квартире, эту информацию здесь кто-то сортировал и тут же принимал оперативные меры, а именно: сведения об отказах и арестах уже через несколько минут уходили отсюда, причем уходили в прямом смысле этого слова — на чьих-то быстрых ногах. Иными словами, эти сведения никогда не передавались по телефону, а их уносили даже без записей в блокнот — в памяти. Но буквально через пару часов эта информация, пройдя невидимым путем к иностранным журналистам, живущим в Москве, улетала из СССР и тут же возвращалась в него на радиоволнах «Свободы», Би-би-си, «Голоса Израиля» и других радиостанций.

«Здравствуйте, вы слушаете «Голос Америки» из Вашингтона. У микрофона Владимир Мартин. Стоимость американской почтовой марки поднялась сегодня с тринадцати до пятнадцати центов. В Атлантик-Сити, штат Нью-Джерси, открылось первое казино. А теперь новости Старого Света. Сороковой день держит голодовку в московской тюрьме еврейский отказник Иосиф Бегун. Госсекретарь Сайрус Вэнс отменил свой визит в Москву в связи с открытием в следующий понедельник в Москве суда над Анатолием Щаранским и Александром Гинзбургом, распорядителем солженицынского фонда помощи политзаключенным. Алексей Косыгин, советский премьер-министр, выступая на сессии Верховного Совета, обвинил Запад в нежелании установить с Советским Союзом нормальные торговые отношения, но умолчал о политических процессах над инакомыслящими, которые стали практикой советского режима. Наблюдатели отмечают, что на заседании Верховного Совета присутствовали все члены Политбюро, за исключением Федора Кулакова. В Киеве сотрудники украинского КГБ арестовали учителя иврита Михаила Портного…»

Во время таких передач все, кто находился в квартире Инессы Бродник, сбегались к приемнику и напряженно вслушивались в голос заокеанского диктора, забиваемый советскими глушилками.

«По сведениям из Москвы,

— продолжал диктор в далеком Вашингтоне, –

с первого июля в СССР произведено тридцать два ареста еврейских активистов. В связи с таким усилением репрессий и судом над Щаранским и Гинзбургом «Американский еврейский конгресс», «Лига защиты евреев» и другие еврейские организации США решили завтра, в воскресенье, провести массовую демонстрацию протеста перед зданием советского посольства в Вашингтоне…»

— Ура! — негромко прогремело в квартире Бродник, и тут же неизвестно откуда возникла бутылка шампанского. И все поздравляли друг друга так, словно это ради них соберутся завтра в Вашингтоне американские евреи. Впрочем, так оно и было…

Рубинчик, к своему изумлению, очень быстро освоился в этой компании, редактируя петиции в ООН, обращения к Брежневу и информацию для западных радиостанций. Практически он снова оказался в своей стихии — в редакционной работе, только несколько иного качества: тут не было цензуры и связанной с ней необходимости упаковывать реальную советскую жизнь в хитроумные пассажи «позитивных настроений». Правда, при этом отпадала и надобность в так называемой «художественности» — сюжетности, колоритном диалоге и прочих профессиональных нюансах, которые Рубинчик считал своим журналистским стилем. Официальные петиции требовали телеграфной лексики с точным отбором голых фактов и в таком их количестве, чтобы не утопить среди них идею документа и, самое главное, сделать эти документы максимально удобными для публикации в любой газете и чтения с любой трибуны.

Рубинчик это понял сразу, как только Инесса Бродник попросила его «помочь девочкам» — Рае Гольдиной и Зине, жене актера Герцианова, которые на двух машинках печатали длиннющее послание к Всемирной женской ассоциации об условиях содержания русских, еврейских и татарских диссиденток в Мордовском женском лагере, с которыми удалось наладить связь после первомайской поездки туда Инессы Бродник с продовольственной передачей для заключенных. Присев у кухонного стола, Рубинчик за полчаса исчеркал и сократил на две трети все, написанное Зиной и Раей, и продиктовал им новый текст, от которого Инесса Бродник расплакалась, хотя все факты были взяты из ее собственных рассказов и из тайных писем зэчек, которые стали поступать по налаженному Бродник каналу.

— Да это по радио можно читать! — сказала Инесса и, чистя картошку, попросила Зину и Раю отпечатать текст под копирку в пяти экземплярах, чтобы передать его еще и в ЮНЕСКО, в «Амнести Интернэшнл», в Красный Крест и корреспондентам «Нью-Йорк таймс» и «Гардиан». Отказница с 1970 года, Инесса Бродник была участницей и организатором всех крупных сионистских акций — от голодовки 1971 года в Приемной Верховного Совета СССР до последней демонстрации перед зданием ОВИРа. Если КГБ ее пока не берет, объяснил Рубинчику Карбовский, то только потому, что здесь, в ее квартире, побывали уже несколько глав иностранных государств и десятки иностранных журналистов.

— Значит, — сказал Карбовский, — если они отправят ее в лагерь, шум поднимется колоссальный! Хотя теперь, после суда над Орловым, от них можно ждать чего угодно…

К вечеру, получив из тайников Карбовского несколько тоненьких, отпечатанных на папиросной бумаге брошюр об Израиле и еврейской религии, Рубинчик уже собрался уходить, когда Инесса отвела его в пустую комнату и спросила:

— Так о чем вы хотели посоветоваться с раввином? Какие у вас проблемы с КГБ?

Но Рубинчик и родной матери не смог бы рассказать обо всех своих страхах перед КГБ, а потому сказал только:

— Ну, с месяц назад я был в командировке и… ну, и они застали меня с женщиной. Но я был пьян!

— И теперь у вас сложности с женой?

— Откуда вы знаете? — удивился Рубинчик.

— А это первое, что гэбэ пытается с нами сделать, — разрушить семью. Ведь весь секрет еврейского выживания — в галуте, в семье. Вы усмехаетесь, думаете: это слишком банально, да? Но все вечное и должно быть банально, иначе оно бы не было вечным. Кстати, гэбисты и мою семью разрушили, я вам как-нибудь расскажу. А пока возьмите вот это… — с этими словами Инесса открыла сундук, достала из него яркую импортную коробку с надписью «MATSA», бутылку красного вина с надписью «MANUSHEVICH», красивый подсвечник и все это вручила Рубинчику. — Держите!

— Зачем? Что это? — спросил Рубинчик.

— Это маца и субботнее вино, чтобы праздновать субботу. А как — вы прочтете в книжке, которую вам дал Илья. Мой вам совет: почитайте ее до того, как поедете домой, ладно? И вот еще пятьдесят рублей из нашего фонда. Берите, берите, это не мои деньги. Это деньги оттуда!. Когда мы с вами окажемся там, мы тоже будем помогать тем, кто здесь, верно?»

И Инесса пытливо заглянула Рубинчику в глаза.

А второе событие этой субботы произошло тремя часами позже, когда Неля и дети появились дома. Они застали в квартире странную для последнего времени чистоту, яркий свет и празднично накрытый субботний стол — с белой скатертью, свечами в подсвечнике, фруктами в вазе, мацой на праздничном блюде, открытой бутылкой «Манушевич», а также бокалами возле каждого прибора. Во главе стола сидел Иосиф Рубинчик в своем выходном дакроновом костюме, белой рубашке и в белой ермолке. Медленно шевеля губами, он по слогам читал ивритские слова субботней молитвы и сличал текст с его русским переводом.

— Папа, что это? Что ты делаешь? — закричали дети. — У тебя день рождения?

Рубинчик поднял голову и посмотрел в глаза жене, застывшей у порога.

— Да, — сказал он, не отрывая взгляда от Нелиных глаз. — У нас сегодня день рождения субботней традиции. Мойте руки и садитесь за стол. Мама зажжет субботние свечи.

Ночью, в постели, когда он рассказал Неле о своем визите в синагогу и знакомстве с Инессой Бродник, Карбовским и другими еврейскими активистами и отказниками, Неля вдруг сонно сказала:

— Ты должен все это запомнить, все до деталей.

— Зачем? — удивился Рубинчик.

— Когда мы окажемся там, ты напишешь о них книгу.

Рубинчик онемел от простоты и гениальности этой идеи.

Господи, как он сам не додумался! Конечно! Там, в Америке, миллионы американцев устраивают демонстрации в защиту каких-то анонимных, неведомых и безликих для них советских евреев, но если написать книгу о конкретных Инессе Бродник, Слепаке, Бегуне, Карбовском и других отказниках, об их ежедневной войне с КГБ, демонстрациях, голодовках, поездках Инессы в мордовскую и другие тюрьмы, о ночных гэбэшных обысках и арестах, о тайной, как в шпионских романах, передаче информации западным журналистам, о судах над Орловым, Щаранским, Гинзбургом, об иностранцах, которые на себе, как взрывчатку, провозят через советские таможни эти тонкие, на папиросной бумаге, брошюры о субботе, кассеты и учебники иврита… Да это же сильней любого романа! Это еврейский «Архипелаг ГУЛАГ»! Это Пулитцеровская премия! Господи, может ли настоящий журналист мечтать о лучшем замысле!