Живой товар - Андрей Хазарин

Посмотрела очередную серию «Инес Дуарте», прослезилась над несчастной судьбой главной героини и легла спать.

С утра поставила на огонь чайник и таз с вареньем и включила телевизор: по воскресеньям Инна Васильевна смотрела мексиканский сериал «Белиссима». Соседка как-то сказала, что фильм хороший, жизненный. Соседка, конечно, ничего собой не представляет, так, пустое место, интеллигентку из себя строит, но тут не соврала.

Под южные страсти несколько раз сняла пенку с варенья в красивое блюдечко, отставила в сервант кухонный. Пойдет к чайку. Лет десять назад подумала бы о дочери — дескать, побаловать маленькую, а сейчас даже не вспомнила. Погасила огонь под тазом как раз в тот момент, когда очередными слезами закончилась очередная серия и начались местные новости.

Первые же слова её как громом поразили. Инна Васильевна просто рухнула на стул. Бедный мальчик! Бедная Клавдия Гавриловна!

Подумать только, всего неделю назад кормила его в этом самом доме домашним печеньем и рассказывала печальную Ирочкину судьбу! Хорошо хоть статья успела выйти. Правда, она тут же попеняла себе за черствость и эгоизм — такое горе, а я о своем!

Бедный мальчик! Инна Васильевна всегда свято верила печатному слову кроме тех случаев, когда эти сволочи опять обманывали народ. Но сейчас никому с такого обмана выгоды не было — и она безоговорочно согласилась со словами о кровавом убийстве гениального и прозорливого журналиста.

Мысль о том, что она сама причастна к смерти бедного мальчика, ей и в голову не пришла.

Она закрыла таз с вареньем газетой, прищепнула по краям прищепками от ос — и ещё немного посокрушалась: такой молодой, такой талантливый. Бедные его детки! Бедная жена! Бедная Клавдия Гавриловна! Каково ей сейчас одной с таким горем!

Инна Васильевна вымыла и вытерла длинную деревянную ложку и кинулась к телефону.

Голос Клавдии Гавриловны звучал совершенно безжизненно, но, против всяких ожиданий, она не рыдала и не всхлипывала.

— Дорогая моя Клавочка Гавриловна, какое горе! Как я вам сочувствую!

— А, это вы, Инна Васильевна…

— Миленькая, я сейчас приеду к вам! Нельзя быть одной в таком горе!

— Приезжайте, я сама не своя, может, хоть совет толковый дадите…

Что-что, а давать толковые советы Инна Васильевна была всегда готова. Несмотря на жару, натянула черное платье, косынкой черной, специально для таких случаев хранящейся, повязалась и кинулась к троллейбусу.

Она ожидала увидеть в доме подруги суету, обычную для дня похорон, но все было тихо. Никто не бегал, не рылся по ящикам в поисках документов, не названивал в похоронную контору. Да и вообще никого в квартире не было, кроме самой Клавдии Гавриловны.

Причитания Инны Васильевны она выслушала с неподвижным лицом.

— Дорогая моя, а когда похороны?

— Не знаю еще. Звонила в морг — тело не отдают до конца следствия. Тем более, я не ближайший родственник. Яночка, Андрюшина жена, с сыном должны только послезавтра приехать, им ещё ничего неизвестно, а я даже не знаю, где они и как сообщить. Господи, каково ей будет узнать… Сестра, думаю, позвонить должна, я ей телеграмму дала. Мать Андрюшина…

— А она где?

— Дома, в Германии. Уехала три года назад. Вышла замуж за ПМЖ. Решилась на старости лет.

— Ах, миленькая, ну что же вам тут сидеть одной в четырех стенах! Едемте ко мне, побудем вдвоем, выплачетесь вволю.

— Нет, спасибо, Инна Васильевна. Вот вы приехали, я уже не одна. Посидите, сколько можете. А там Маша позвонит, Володя с дачи приедет, пообедаем вместе.

Инну Васильевну покоробило бессердечие подруги. Умер племянник убили! — а она спокойно отправляет мужа на дачу. И сама — ни слезинки. Вот она, оказывается, какая — черствая и неродственная.

Сидели в комнате за столом со скатертью, болтали вяло. Через сорок минут действительно позвонила Мария Гавриловна из Мюнхена. Услышала, что тело не выдают, сказала, что перезвонит во вторник в такое же время.

И опять Инну Васильевну, как ножом, резанула черствость и равнодушие в этом разговоре. Что одна сестра, что другая.

Тем временем приехал с дачи Владимир Матвеевич, муж Клавдии Гавриловны. Тоже очень спокойный.

Так же спокойно пообедали втроем, беседуя на всякие нейтральные темы: и сколько в этом году будет яблок и груш, и почему трансляцию футбола все равно перебивают рекламой, и что сказала Маша насчет поездки к ней в декабре…

Черствые, холодные люди! Инна Васильевна и домой уехала пораньше, видя, что никто тут в её сочувствии не нуждается, а она-то разогналась с открытой душой, думала, тут слезы горькие льются, некому плечо подставить…

Хоть на серию успела из бразильской жизни. Вот тут поплакала вдоволь над несчастной судьбой бедняжки Марсии, которая в невменяемом состоянии отдала новорожденного ребенка незнакомой женщине и уже семнадцатый год от этого страдает невыразимо.

А потом был ещё какой-то жизненный фильм, волнительный, потом пришла пора остывшее варенье по банкам разливать. Угомонилась работящая Инна Васильевна только в десять часов вечера. Накапала себе успокоительного и прилегла с книжечкой.

В романе Жюльетты Бенцони кипели французские и итальянские страсти очень хорошо отвлекала книжка. Только сейчас смогла Инна Васильевна забыть о черствых и жестоких людях, неспособных даже поплакать над телом родного племянника. Нестоящие люди и думать о них не стоит.

* * *

Цимбалюк недовольно морщился.

Пустая собака оказался Матрос: понюхал горелый автомобиль и тут же облаял Блатнова. Понятное дело, от того до сих пор сажей прет, всю ночь с обугленными телами возился.

— Слышь, Никулин, ты его ещё поводи, он тебе бензоколонку найдет! А то и целое шоссе! — изгалялись милиционеры.

— Николаев моя фамилия… — бурчал в ответ проводник. Хотя в общем на свою кличку не обижался, а фильм «Ко мне, Мухтар» раз сто смотрел и даже книжку такую нашел, купил и держал на своей полочке среди специальной литературы. Не без ошибок книжка была, но душевная.

Он отвел Матроса подальше, дал попить из ручья — одно название ручей, так, лужа дождевая, — после повел к шоссе. Дал обнюхать ломаные деревянные столбики. Пес оживился, потянул вверх, на подъем. Так оно и без собачьего носа видно было, где мерседесовские шины по обочине прошлись. Но дальше, когда след ушел на асфальт, Матрос заскулил и поднял голову. Ну ясное дело, третьи сутки идут, все следы проезжий транспорт закатал…

Цимбалюк пустил людей по шоссе от самого верху — и вниз, против движения. Объяснил: наверняка на этом подъеме что-то случилось, может, двигатель отказал и машина покатилась вниз, может, шофера убили или похитили, а машину ограбили и бросили, она не удержалась на ручнике и пошла сама по себе задним ходом, пока не сорвалась с откоса в ярок. А если бы уже за перегибом дороги что-то произошло, так она бы вперед укатилась.

Никулин с Матросом первыми по этому участку пробежались, пока не натоптали свои же, а сейчас ждали в самом низу. Проводник беседовал с шоферами ЗИЛа сто тридцать третьего, на котором собирались вывезти «мерседес» в милицейский гараж для экспертизы, и автокрана. Обсуждали, как эту заразу вытащить из яра, чтоб кран не перевернуть. Шофера курили, Матросу не нравилось, он все натягивал поводок.

Наконец Никулин пожалел пса и отошел в сторонку. Стал на обочине, раздумывая.

Ехал «мерседес», ясное дело, оттуда, с западной стороны, иначе что б ему на этой полосе делать? И где-то его обстреляли, но осмотр не выявил на кузове подозрительных дырок. Через стекла людей побили? А почему ж тогда один ранен был в ноги и в живот? Он уже эти вопросы не первый раз в голове прокручивал, и Цимбалюку пытался втолковать, но тот его послал и велел собаку отвести подальше от автомобиля, чтоб нюх ей сажей не забивать.

С запада надвигались высокие и темные тучи. Не иначе грозу натянет, много после дождя найдешь… А искать надо не там, где все цепочкой бредут, нет, где-то раньше оно должно было случиться, может, не один десяток километров шофер своих пассажиров раненых вез…

Никулин сам не заметил, как двинулся по обочине против движения, на запад, придерживая собаку на коротком поводке, не дай Бог, сунется кому-то под колеса. Метров тридцать прошли, не больше, как пес забеспокоился. Обнюхал столбик, засуетился, потянул вниз, на откос. Неужто мышковать вздумал? Но нет, тявкнул коротко, по-рабочему — и проводник выпустил его на весь поводок. Сам остался сверху, нечего топтаться, пока Матрос работает. Только поглядывал через плечо — мало ли дураков на дороге, носятся как оглашенные, не дай Бог, выскочит собака по следу на проезжую часть…

Оглянулся в очередной раз, проводил глазами зализанную иномарку бутылочного цвета — не видел таких ещё — и, отворачиваясь уже обратно, заметил на асфальте желтое пятнышко.