Четыре года в шинелях - Михаил Лямин

- Он храбрый, смерти не боится. У него дочка на Волге. Для нее, говорит, сохраню жизнь до Берлина.

Я проглатываю комок, подступивший к горлу. Вот она, святая солдатская дружба. Война убивает людей. Но она же облагораживает их.

Рады-радешеньки освобождению Великих Лук солдаты - уроженцы этого города. Так бывает редко, чтобы бойцу приходилось драться за свои родные места. В нашей дивизии они оказались. Все геройски вели себя в боях. Кое-кто был ранен, но остался в строю. Некоторых постигло семейное горе - не стало матери или отца, жены или невесты. Они пересилили этот удар, отомстили врагу при штурме крепости и сейчас, в обороне, беспрестанно рвутся на самые опасные дела.

В день Красной Армии пришел приказ о присвоении командиру дивизии Александру Львовичу Кронику очередного воинского звания - генерал-майора. Комдива поздравляли офицеры и солдаты. Он немножко смущался, наш строгий на вид черноусый комдив.

- Спасибо, спасибо, - кивал на приветствия. - Плох тот солдат, который не хочет быть генералом.

Наши женщины

Вот какое упущение допустил я в своем сочинении - никак не могу удосужиться написать что-нибудь о женщинах нашей дивизии. Их было у нас, по правде сказать, очень немного. Врачи, сестры и санитарки медсанбата, санинструкторы батальонов и дивизионов. Два-три человека в столовых. Может быть, наберется всего пятьдесят женщин. Но все-таки и они творили немалые дела.

Мне вспоминается наша ижевчанка, фельдшер Аня Добрякова. Была она у нас с начала формирования. Прошла все пути-дороги. Мучилась вместе со всеми в калининских лесах. Чего только там бедненькой не пришлось пережить. Нелегко под открытым небом да под бомбежками солдатам-мужчинам, а каково девчушке? Порой по три-четыре дня не попадало корочки в рот, по неделям не снимали обувь и шинели. Умывались снегом, завтракали лесной брусникой, ели суп из лошадиных костей.

И это не в лагере каком-нибудь, а на войне, где постоянно приходилось быть начеку, держать при себе автомат.

Держала его и Аня Добрякова. Вытаскивала с поля боя раненых. Кого как: на себе ползком, на шинели волоком, на коленках под руку. Подняться нельзя. Мешкать - тоже. А сил нет. Зато было бесстрашие - будь что будет, лишь бы поскорее добраться вон до той ложбинки.

Такой была Аня-фельдшерица. А выдастся небольшое затишье - она в палатке или землянке опять с ранеными. Ухаживает за ними, мудрит над диетой, письма пишет солдатам домой, песенки поет тихонечко.

При последнем прорыве, летом сорок второго, потерялась в лесу. Группа, с которой Аня пробивалась, напоролась на немцев, был бой, были раненые и убитые. Не бросишь несчастных. Так Аня и отстала от дивизии. Выходила из окружения уже позднее, пристав к другой части. Но все-таки вышла.

Мы думали, совсем пропала Аня Добрякова, ан нет, живучей оказалась землячка. Узнала адрес дивизии, написала письмо, рассказала о своих злоключениях, пожалела, что не может вырваться к своим. Я очень был рад, когда узнал, что Аня выкарабкалась из пекла.

В нашем медсанбате работала ижевская медсестра Клавдия Степановна Плотникова. Отчество к ней тоже не очень-то подходило, молодая еще. Солдаты звали ее запросто Клавой. Она была чуть другой, чем Аня Добрякова. Та маленькая, похожая на подростка, эта - солидная, представительная. А по характеру такая же хлопотунья.

Особой славой пользовалась совсем юная девушка Валя Сентякова. Она была не только медсестрой госпитального взвода, но и постоянным донором медсанбата. Своею кровью спасла много жизней. За это была награждена орденом Славы 3 степени и многими медалями.

Что творилось около двух месяцев под Великими Луками, читатель уже знает. В гуще этих событий находились и медики. В иной день горячих боев сотни раненых. Без отдыха работают хирурги. Не отходят от них сестры. Вместо операционного стола - нары. Вместо лампы - гильза с ватным фитилем.

А главное, разговор с ранеными. За медсанбатом идет бой. Там товарищи. Там большие дела. Все рвутся на передовую.

Тот, кому отрезали ногу, конечно, не рвется. И без руки не повоюешь. А легко раненные? Как совладать с ними? Забинтовали голову или плечо, и он сразу к выходу.

- Куда?

- Как куда? Туда...

- Остановитесь, вам нельзя.

- Почему нельзя? Теперь можно.

- Вы должны вылежаться.

- Ну, это дудки. За меня товарищи не обязаны отдуваться.

- Но вы же раненый.

- А они, может, уже убитые. До свиданьица. Спасибо.

Или разговор с тяжело раненным.

- Вас через час эвакуируют в тыл.

- Никуда я не поеду из своей дивизии.

- У нас нет условий для вас.

- На нарах отлежусь.

- Это не положено.

- Тогда убегу к ребятам.

Хирург Мария Гавриловна Прокофьева жалуется комдиву:

- Установите дисциплину среди раненых.

- В чем именно?

- Убегают забинтованные на передовую.

- Не имею права задерживать.

- Но это нарушение...

- Сейчас многое рушится, Мария Гавриловна. А это не во вред. Забинтованный солдат в боевой цепи стоит десятерых незабинтованных.

- Я вас не понимаю.

- Кончатся бои - объясню.

Это была работа тяжелая, адская, равная боевому подвигу. Беспокойные дни и ночи, полные горя, слез, страданий.

И рядом были минуты сердечного счастья. И на фронте находили друг друга человеческие сердца. Среди тысяч хороших, добрых, искренних отыскивалось одно единственное, без которого другое уже не могло жить.

Я помню, как рвался, бывало, к знакомой девушке из медсанбата молодой и порывистый Никита Рыжих.

- Я скатаюсь, товарищ майор, на полчасика?

- Валяй, - махнет рукой догадливый Корниенко.

А Григорий Андреевич Поздеев больше переживал один. Выйдет поздней ночью в окоп и долго смотрит вдаль. Мысли о любимой согревали. Почему она встретилась только на фронте? А не в юности, когда учился в Глазовском педтехникуме. Не в Москве. Не в Томске. Чем объяснить такое?

Говорят, любовь не одного солдата спасала от смерти. Рассказывал артиллерийский разведчик Николай Иванович Семакин:

- Как задумаюсь о жене и дочери, всегда выхожу из наблюдательного пункта в траншею. Отойду метров на двадцать, вроде бы забуду, что передо мной, и улечу в мыслях в свой Пудем. И представьте, какие истории: как только со мной случается такое, немец обязательно накрывает мой НП. Вот и выходит, любовь к семье трижды отводила меня от погибели.

Суеверие? Я не знаю, как объяснить такое. Но в подобных историях всегда есть что-то очень трогательное, чистое и благородное. И пожалуй, на самом деле любовь помогала побеждать на фронте смерть, хотя бы в том смысле, что она делала солдата бесстрашным.

Я не видел, чтобы в отношениях наших мужчин и женщин на войне присутствовала какая-нибудь грязь. В абсолютном большинстве случаев это были святые отношения. Конечно, случались и досадные исключения, но их было очень немного.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});