Повторение судьбы - Вишневский Януш Леон

Ну а помимо того, что костельчик в Лососине – истинный архитектурный и музейный шедевр, этот проект интересовал Марцина также по личным причинам. Отреставрировав его, он позаботился бы о том, что в каком-то смысле было их семейной памятью. Их мать долгие годы была дружна с семьей Стосуров из Лососины Дольней, часто ездила к ним и брала с собой сыновей, когда они были еще маленькими. Каждая такая поездка начиналась либо заканчивалась в «часовне» – так мать называла маленький костел. Они все, стоя в ряд, опускались на колени, склоняли головы и громко молились. Адам часто запаздывал либо забывал текст молитвы. Мама никогда на него не кричала, она спокойно начинала молитву заново. По пятому разу нетерпеливый Блажей выходил из себя и давал Адаму затрещину, и тот на шестой раз прочитывал молитву до конца или же начинал плакать. И тогда мама прерывала церемонию и, утешая хнычущего Адася, прижимала его к себе и гладила по головке. В обоих случаях результат был такой, какого больше всего хотелось ребятам: они наконец могли выйти из костела и предаться забавам. Как-то зимой старший сын Стосуров взял фотоаппарат и отправился вместе с ними с часовню. У Марцина до сих пор сохранилась пожелтевшая на обороте, выцветшая черно-белая фотография. Все они, они – от самого большого до самого маленького – стоят на коленях рядом с матерью, сложив перед собой ладони. Адась, не способный выучить на память ни одной молитвы, перед матерью всегда изображал святошу, и на этом снимке голову он склонил чуть ли не до пола. Видно только лицо Блажея. Только он из всей пятерки не опустил голову и с деланой серьезностью гордо смотрит в объектив фотоаппарата. Видимо, еще ребенком у него были проблемы со смирением и он уже тогда не любил ни перед кем и ни перед чем склонять голову…

Марцин закончил письмо маршалу. Он был горд собой. Перед ним лежало не какое-нибудь заурядное официальное письмо провинциального референта, умоляющего о подаянии. Нет, он написал настоящее воззвание! И обращение какое: «Многоуважаемый пан маршал». Марцин чувствовал себя так, будто написал Пилсудскому19. Его иногда смешили титулы чиновников. До выборов кто-то был просто пан Зенек, а после выборов он и голову не повернет, если не услышит «пан маршал». «Это должно подействовать на него», – удовлетворенно потирая руки, думал Марцин. Он писал о необходимости заботы о каждом регионе, но особенно о Малопольском и Новосондецком, о сохранении всего культурного наследия, но главным образом национальной и христианской культуры. Во всяком случае, в Малой Польше формулировка «христианские ценности» действует как отмычка – это он знает давно, – открывающая государственные (не собственные же!) финансовые закрома, находящиеся на попечении высокопоставленных особ любой политической расцветки. От черной до красной. И что интересно, красные, заслышав «христианские ценности», выдавали из казны денег куда больше, чем черные.

Часы пробили двенадцать. Полдень. Марцин встал и принялся искать в портфеле бутерброд. И только убедившись, что свертка с бутербродом нет, вспомнил, что решил съесть ленч с хранительницей.

– Сегодня никакого паштета! – смеясь, сообщил он своему отражению в зеркале, проверяя, до конца ли ликвидировала пани Ванда таинственную надпись на лбу.

К счастью, войдя в кабинет хранительницы, он не начал с «быть может, вы найдете время, чтобы принять мое приглашение на ленч?».

– Присядьте, пан Марцин, чай сейчас будет. Вода уже закипает, – кивнула пани Мира в сторону чайника, из которого шел пар.

Она сидела на подоконнике и энергично трясла ладонями с растопыренными пальцами, словно что-то с них стряхивала.

– Вы прихватили с собой бутерброд? – с улыбкой осведомилась она.

– А откуда вы знает про…

– Про полуденный бутерброд? – не дала она ему договорить. – Ну, про него в музее все знают. Тут все всё обо всем знают. Всё и даже немножко больше. Вы этого до сих пор не заметили? Вам нравится этот цвет? – Она протянула к нему руки.

Он медленно подошел к ней.

– Лак какого цвета вам нравится больше всего на женских ногтях?

Марцин несколько мгновений молча смотрел на ее пальцы. Потом вдруг наклонил голову и прикоснулся губами к ее левой руке.

– Осторожнее! Вы запачкаетесь, лак еще не до конца высох… Что вы делаете? – вскрикнула она. – То есть… я хотела сказать, почему? – через секунду прошептала она.

– Благодарю вас за сверток у моих дверей. Нет, правда, огромное вам спасибо. Мне очень приятно, что у нас одинаковые кружки.

Она улыбнулась ему, не отнимая руки.

– Очень красивый цвет. – Марцин вновь посмотрел на ее ногти. – И очень подходит к вашим волосам. Будь он чуточку темнее, еще более темно-вишневый, было бы совсем идеально. Но это, пани Мира, всего-навсего мое мнение. Я могу пригласить вас сегодня на ленч? – неуверенно спросил он, глядя ей в глаза.

Она медленно сползла с подоконника. Марцин не отступил. Теперь она стояла, почти приникнув к нему всем телом.

– Так сегодня вы без бутерброда? – засмеялась она. – Я так и подумала. Сегодня у вас вид не…

Она стояла так близко, что Марцин чувствовал на шее ее дыхание.

– Извините, пани Мира, – промолвил он, поспешно отступив назад.

Она взяла сумочку и, направляясь к двери, сказала:

– Идемте.

На улице, выйдя из музея, она поинтересовалась:

– Так куда вы меня похищаете?

– Куда? На ленч. В ресторан, – растерянно ответил он.

– Пан Марцин, а в какой?

Он покраснел.

– По правде сказать, ничего конкретного мне в голову не приходит. Я страшно давно никого не приглашал на ленч. Да и вообще в Новом Сонче я ни с кем не обедал. Это мой первый ленч, – смущенно признался он.

– Знаете, временами вы бываете такой трогательный, что хочется вас погладить. Идемте в центр. Думаю, там мы что-нибудь найдем.

Они сели на террасе за столик под оранжевым зонтиком. Когда пришла официантка, Марцин не знал, что заказать, и назвал все то же, что пани Мира. Когда покончили с едой, Марцин спросил, не выпьет ли пани Мира к обеду вина. Она громко рассмеялась. Он заказал французское. Любое французское. И только за вином они перестали говорить о музее. Она рассказывала ему о поездке в Краков, о близящейся встрече их класса в Торуни, на которую она не знает, ехать или нет, потому что это будет конкурс «Кто больше постарел», о ремонте квартиры, который длится так долго, что кажется, будто он начался в тот самый день, когда завершился предыдущий. А он рассказывал ей про Бичицы, о своем друге Якубе, после стольких лет найденном в Интернете, о Секерковой, которая, по его мнению, самая старая полька, вовсю пользующаяся SMS, о том, что он думает взять кота, чтобы кто-то ждал его дома, когда он возвращается из музея.

После третьего бокала, когда она в шутку заметила, что ему придется отнести ее в музей и что лучше всего будет войти туда через котельную, чтобы «не нарваться на скандал», он вспомнил, что это всего лишь обеденный перерыв и что пора возвращаться. Он поинтересовался у пани Миры, что она думает о проведении уроков в музее. Она внимательно взглянула на него.

– Вы об этом говорили с той блондинкой с темными очками на голове? Вид у нее был такой, что еще минута – и она набросится на вас… – язвительно заметила пани Мира, поднося к губам бокал.

Но затем сказала, что сама часто думает, как привлечь людей в музей, что идея прекрасная и что он может на нее рассчитывать. Она с удовольствием расскажет молодежи все, что знает. У нее даже есть некоторый опыт: она неоднократно вела такие уроки, когда работала в музее в Торуни.

– Однажды даже для класса Агнешки…

Она замолчала. Марцин тронул ее руку.

– Не могли бы вы заказать еще бокал вина? – с улыбкой спросила она.– Кутить так кутить! Вы ведь сегодня тоже не провели в четырнадцать обход музея. Пани Ванда этого вам не забудет. Кстати, с каких пор у вас эта амбарная книга, с которой вы ходите по музею? Судя по состоянию обложки, она как минимум ровесница икон… – И она громко рассмеялась.