Бегущий по лезвию - Филип Киндред Дик

бы Козак доставил мне хотя бы малейшее беспокойство, я бы вышвырнул его через минуту, и он это знает. Или Уолш. Любой из них. Я не могу позволить себе иметь сумасброда в голове. Разве не так?

— Остановись, Джон.

— Я просто апеллирую к здравому смыслу.

— Кравченко не любит этого. Мне тяжело.

Нойес резко убрал руку с парапета.

— Он борется со мной. Он пытается говорить.

— Ты дождешься, — сказал Родитис, — что он станет зомби и выгонит тебя из твоего собственного тела.

— Но сначала я убью и его и себя!

Родитис ухмыльнулся.

— Ты становишься неуравновешенным, ты осознаешь это? Если бы я не был к тебе так привязан, я просто плюнул бы на тебя. Давай! Пошли в машину. Нельзя заставлять холодного гуру долго ждать, а не то он станет слишком горячим под своей тогой. Или что он там носит. — Родитис усмехнулся, открыл дверцу автомобиля и оттащил Нойеса от парапета. Произошла небольшая задержка, пока Нойес боролся за контроль над своим телом. Но затем Родитис впихнул компаньона в машину, сел рядом и захлопнул дверь.

— Заканчивай путь по программе, — сказал Родитис автомобилю.

Генератор загудел и автомобиль, выехав с площадки, развернулся и направился к турникетам. Знак, висящий над рядами турникетов, подсказывал текущую плату за проезд по дороге: 83 цента. Когда они проезжали через турникет, произошел короткий обмен информацией между компьютерами автомобиля и турникета, и нужная сумма была автоматически снята со счета Родитиса в Центральном банке. А машина помчалась вперед, через старинный мост в желтой башне ламаистского монастыря.

В прохладной глубине машины Родитис вытер пот со своего морщинистого лба и озабоченно поглядел на спутника. Его все больше беспокоил Нойес, на которого становилось все рискованнее полагаться. Было бы жаль расстаться с Нойесом после стольких лет плодотворных отношений.

Они встретились в колледже девятнадцать лет назад. Их роли тогда были совершенно противоположными: Нойес был в колледже лидером, высокий и напористый, настоящий англосакс, со светлыми волосами и голубыми глазами. Семь поколений его высокопоставленных предков принадлежали к высшей касте, в то время как Родитис — сын эмигранта-сапожника, был невысоким, полным, темноволосым студентом, в общем никем. Но Нойес имел талант транжирить свои многочисленные достоинства, а Родитис очень умело использовал то малое, что он имел. Союз между этими людьми, такими непохожими друг на друга, возник быстро и надолго. Теперь Родитис контролировал целую империю, а Нойес был лишь одной из спиц в этом огромном колесе. Бедный Нойес. Он не мог справиться со своим здоровьем, со своей красавицей женой, и даже его трансплантат причинял ему беспокойство. Родитис презирал покровительство по отношению к кому угодно, но юношеская привязанность к другу не позволяла ему бросить Нойеса в тяжелый момент. Грустно, очень грустно.

Автомобиль мягко остановился на посыпанной гравием стоянке рядом с ламаистским монастырем. Мужчины вышли из машины. Казалось, что на этой стороне моста температура по крайней мере на десять градусов выше. «Тепло отражают полированные стены монастыря», — подумал Родитис. Он взглянул вверх и почувствовал, как Антон Козак внутри него среагировал положительно на элегантную простоту архитектуры. Родитис стал бесконечно больше понимать проблемы эстетики после вселения в него личности Козака. Для некоторых казалось странным, что такой бизнесмен, как Родитис, выбрал в качестве второго трансплантата звукового скульптора, но Родитис знал, что ему нужно. Он собирал пакет личностей, как иной другой — пакет акций, понимая, что широкий спектр знаний позволит ему увеличить и без того немалый капитал.

— Тебе лучше? — спросил Родитис.

— Гораздо, — ответил Нойес.

— Глубоко спрятал Кравченко?

— Думаю, да. На сегодня ему хватит.

— Если что случится, пока мы здесь, попроси гуру помочь тебе. Я уверен, он покажет нам несколько элементарных образчиков экзорцизма.

Уже у самого здания Нойес ответил:

— Я думаю, это не понадобится, Джон.

Сенсоры нашли их. Так как гостей давно ждали, высокие готические двери открылись. Внутри было темно, прохладно и все располагало к размышлениям. Родитис различил силуэты одетых в шафран монахов, снующих взад и вперед под арками, расположенными в глубине здания. В строительство этого здания была вложена огромная куча денег, и деньги вложили самые известные семейные кланы. Говорили, что Пол Кауфман выложил свыше миллиона долларов. Было даже смешно представить, что богатый еврей внесет так много денег в фонд строительства буддистского монастыря, хотя Кауфман был не менее правоверным иудаистом, чем все эти монахи — ортодоксальными буддистами. И чем был миллион для Пола Кауфмана? Хитрый старый банкир знал, что делал. Родитис видел в Кауфмане родственную душу. Сам он достиг богатства слишком поздно, чтобы участвовать в фонде строительства этого монастыря, но сейчас он приехал сюда с альтернативными предложениями, и, как он считал, у него на это были те же причины.

Из недр здания вышла два бритоголовых монаха. Они сделали соответствующие жесты: покачивая мандалами, дотронулись до святых точек своих тел и мягко пробормотали приветствия. Родитис бросил взгляд на Нойеса. Тот казалось, был так испуган, как будто стоял в дверях тронного зала самого Господа. Было время, когда Родитис даже завидовал способности Нойеса выказывать такое правдоподобное уважение чему-либо, в отличие от безразлично-добропорядочного выражения игрока в покер, которое обычно было на лице у него самого. Но сейчас Родитису начало казаться, что Нойес совсем не притворяется, и что за эти беспокойные годы Чак вполне мог превратиться в верующего. И не такие странные вещи иногда случались.

— Гуру вскоре присоединится к вам, — сказал один из монахов. — Не снимете ли вы свои мирские одежды и не присоединитесь ли к нам в нашей молитве?

Он указал на комнату, где они могли переодеться.

Внутри Родитис снял свою пропотевшую рубашку и тщательно вытряс ботинки. Его тело в тридцать семь лет было мускулистым и плотным — твердая пуля из плоти, которая неуклонно двигалась по назначенной ей траектории. Нойес, который был его ровесником, все еще сохранял видимость сухопарой грации, но это была иллюзия. Под одеждой скрывался растущий живот и слабеющие мышцы бедер. Подобные недостатки тела являлись для Родитиса симптомами разложения воли. Он строго судил людей в этом отношении.

Одетый, наконец, в свободные одежды и мягкие сандалии, Родитис сказал:

— Так значительно удобнее. Если бы люди были умнее, они ходили бы только в такой одежде.

— Это было бы непрактично.

— Да, — согласился Родитис. — Это привело бы к излишней расслабленности. К смягчению борьбы. Нам ждать их здесь, или они придут за нами?

— Наверное, придут, — ответил Нойес.

В комнате не было никакой мебели, за исключением двух скамеек, на которые они положили свою мирскую одежду. Стены были из