Его последние дни - Рагим Эльдар оглы Джафаров

нее одной рукой.

— Почему я должен тебя искать?

«Почему искать, — не понял Андрей. — Я в футбол играл. Все же в деревне знают, где мы».

— В упор лежа, — тем самым голосом приказал отец.

Разговоры кончились. Андрей отложил мяч и послушно принялся толкать землю, но что-то пошло не так.

— Встань, — приказал отец.

Андрей послушно вытянулся в струнку. Отец как-то странно осмотрел его.

— В лужу.

Андрей пошел к луже, но тут же услышал:

— Отставить! Сюда подойди.

Слишком медленно, понял Андрей. Надо исполнять быстрее, это мы уже проходили. Он метнулся на исходную и вытянулся в струнку.

— Западло тебе? — зло спросил отец.

Андрей быстро замотал головой. Чудовище, которое иногда смотрело из глаз отца, просканировало его в поисках признаков сопротивления. Но, судя по всему, ничего не обнаружило.

— В лужу, бегом!

Андрей метнулся к черной жиже и в один прыжок оказался в ней, подняв кучу брызг. Вытянулся в струнку.

— В упор лежа!

Андрей рухнул в грязь. Дождь прошел вчера. Поэтому лужи подсохли.

— На два счета, — приказало чудовище. — Раз!

Андрей согнул руки и замер.

— Спину ровнее! Ниже! — корректировало положение чудовище. — Два!

Андрей резко выпрямил руки. Пока все довольно обыденно, за исключением лужи. На первых двух сотнях отжиманий можно вообще отключиться и задуматься о чем-то своем. Вот про футбол, например. Он послушно отжимался под счет, не давая чудовищу повода распаляться еще сильнее. Но сегодня, судя по всему, оно было особенно злым.

— На четыре счета!

Это значит, что опускаться надо медленно, плавно. Это очень выматывает. На втором десятке задрожат руки, на третьем их начнет сводить. До пятидесяти он не дошел ни разу. Он упадет. Прямо в эту жижу. А чудовище взбесится еще сильнее.

— Раз, два, три, четыре.

Он чувствовал, что момент падения все ближе. Из глаз потекли слезы. Они падали в грязь и, как ни странно, не смешивались с ней. Оставались блестящими пятнами на поверхности. Главное, чтобы чудовище не увидело.

И вдруг он услышал шаги. Кто-то шел по дороге. Андрей не стал поднимать голову, чтобы посмотреть, кто именно идет. Это разозлит чудовище. Но на секунду появилась надежда. Может, за него заступятся? Может, хотя бы отец придет в себя? Может… Незнакомец обошел лужу по широкой дуге, стараясь, по всей видимости, не попасть в поле зрения ребенка. Но забор помешал, и Андрей увидел ноги. И узнал соседа. Не прозвучало ни слова.

— Раз, два, три…

Андрей упал. Не совсем, из последних сил уперся локтями, но упал.

— Ты не слышишь, что ли?! Раз, я сказал! — взбесилось чудовище.

Андрей попытался, но руки свело. Он снова рухнул в лужу.

— Ты надо мной издеваешься?! Встать!

Андрей вскочил и вытянулся по струнке. Он уже не видел отца, глаза залили слезы.

— Если есть силы реветь, значит, есть силы отжиматься! В упор лежа!

Андрей послушался.

— Раз, два, три, четыре.

Но он снова упал. Отец снова отчитал его. И опять лужа, и он опять упал. И с каждым разом он все глубже уходил в себя. Это не прекратится никогда. Он знал, что это бесконечно. В какой-то момент еще один прохожий аккуратно обогнул лужу по широкой дуге.

— Ко мне! — недовольно приказало чудовище. — Идем.

Отец пошел в дом. Андрей, больше похожий на грязевого монстра, не веря, что все закончилось, быстро пошел следом. Отец прошел через веранду и вышел во внутренний двор. Подошел к курятнику и открыл дверь.

— Бегом! — приказал он.

Андрей понял, что ничего не кончилось. Просто публичность смутила чудовище. Прохожие мешают воспитательному процессу. Андрей вошел в курятник. На него уставились удивленные куры. Ничего не кончилось, все продолжается, но на этот раз не в луже, а в курином дерьме.

— В упор лежа! — приказало чудовище. — На четыре счета. Раз, два, три…

Андрей вынырнул из воспоминаний, понимая, что сжал кулак буквально до хруста. В голове звенела фраза Розенбаума — «простите его, дурака». Простить отца? Нет, такое нельзя прощать. Нельзя. Эта книга не будет дописана. Нет. Простить его — значит лишить себя права на месть!

Я пришел в себя, понимая, что не дышу. И не знаю, как долго здесь лежу. Тело мне по-прежнему не подчиняется, но безумная паника и ужас рвутся изнутри. Можно переждать их, и все закончится. Это же шанс, вот оно! Я просто задохнусь! Все очень просто, нужно ничего не делать, и настанет конец. Сколько нужно ждать? Минуту, две? И снова в голове голос Розенбаума: «Люди решаются на самоубийство не потому, что хотят умереть, а потому, что им невыносимо больно жить».

Но ведь так не должно быть? «Не должно быть больно» — снова Розенбаум. Проклятый доктор как будто влез мне в голову! Видит бог, я попробую сделать так, как он говорит, и если ничего не получится, то на этом все закончится!

Я переключился на Андрея, все еще сжимающего кулак до боли, прямо-таки до судороги. Ну ему-то это за что? Его-то я зачем заставил все это переживать? Зачем втянул в эту историю? Я тебя умоляю, прости меня, но нужно попробовать, нужно дойти до конца, хотя бы ради этой несчастной книги!

Андрей расслабил кулак, сделал медленный вдох и выдох.

Он не помнил, чем кончилась та ночь, но это не очень-то важно. Они всегда заканчивались одинаково. Чудовище пожирало все возможные эмоции, которые могло извлечь из него, потом высасывало силы из отца и уходило. Отец приходил в себя. Все шли спать.

Андрей усилием воли заставил себя работать.

Архан шел домой после футбольного матча. Сегодня он хорошо играл. Да, он не мог водиться наравне со старшими, но сумел сделать куда более важное — осознать свои пределы и играть