Обратная сила. Том 3. 1983–1997 - Александра Маринина

Два года и три месяца круглосуточного ухода за парализованной женой и беспрерывного круговорота мыслей о собственной вине.

Людмила Анатольевна скончалась ночью от инфаркта. Когда медики назвали причину смерти, Александр Иванович ушам своим не поверил:

– Как – инфаркт? – растерянно спросил он. – Этого не может быть…

– Может, – сказали ему. – Если был инсульт, значит, поражены сосуды, а где больные сосуды – там и инфаркт рядом. Так случается очень часто.

«Это мое наказание, – говорил себе Орлов. – Это я, а не Люсенька, должен был умереть от инфаркта еще тогда, тринадцать лет назад. Лучше бы умер. И не было бы всего этого кошмара. Все сложилось бы иначе, и Лисика зачали бы в другой день, и хромосомы поделились бы по-другому. Я должен был умереть от этого проклятого инфаркта, я, я!»

Мысль о том, что любимая жена умерла от болезни, предназначенной для самого Орлова, не давала ему покоя. Воспитанный пионерским, комсомольским и партийным мировоззрением, Александр Иванович был крайне далек от религиозного и тем более от эзотерического мышления, поэтому ответов на свои вопросы не находил. Да и сам вопрос никак не удавалось сформулировать внятно и четко. Просто жило внутри Орлова ощущение чего-то неправильного и тревожно-беспокойного.

Сороковины пришлись на середину января. Александр Иванович приехал на кладбище с самого утра и несколько часов простоял на сыром морозе, по привычке разговаривая с Люсенькой. Собраться договорились в два часа, к этому времени приехали Борис с Верой Леонидовной; Танюшку с Лисиком оставили дома, чтобы девочка не простудилась. Еще в течение часа подходили друзья и коллеги Людмилы Анатольевны, потом все поехали в ближайшее к дому Орловых кафе, где для поминального обеда был зарезервирован небольшой зал. Уже в середине скорбной трапезы Орлов почувствовал озноб, заложенность в груди и в носу, начала побаливать голова. К вечеру он свалился с высокой температурой.

– Не вздумай ко мне приезжать, – сказал он по телефону Вере Леонидовне, с трудом проталкивая слова сквозь приступы удушающего кашля. – Не дай бог это вирус какой-нибудь, Лисика заразишь. И вообще, я отлично справлюсь сам, у меня полный дом лекарств, ты же знаешь. Мне ничего не нужно.

– К тебе Борька заедет, – ответила Вера.

– Не нужно! Подцепит от меня заразу, и Лисик…

– Не волнуйся, он завтра улетает, заедет к тебе с утра, принесет продукты и все, что нужно, и от тебя прямо в аэропорт, домой возвращаться не будет, так что никакой угрозы для ребенка нет, – успокоила его Вера.

Борис действительно приехал утром, коротко поздоровался с отцом, осмотрел припасы в холодильнике и кухонных шкафах, сухо осведомился, был ли врач и выписал ли какие-нибудь рецепты. Сходил в магазин и в аптеку, разложил покупки, отдал лекарства.

– Сынок… – начал было Александр Иванович, но Борис решительно перебил его:

– Если бы ты не скрывал свое происхождение, мы давно могли бы уехать в Израиль, где болезнь Гоше хорошо знают, а теперь, когда открыли препараты, еще и лечат. Но ты обманывал нас, и мы вынуждены жить здесь. Жизнь в депрессии – это жизнь в аду. И жизнь рядом с ребенком, обреченным на медленное умирание, это тоже жизнь в аду. И жить, думая, что ты виноват в болезни и смерти свекрови и в разрушенной семейной жизни матери, тоже, знаешь ли, нелегко. Моя жена живет в этом аду только из-за твоей лжи. А мы с тетей Верой смотрим на это каждый день. Извини, но я не могу относиться к этому равнодушно и делать вид, что у нас с тобой все хорошо. Выздоравливай.

Больше он не произнес ни слова, и только щелчок замка во входной двери известил Орлова о том, что сын ушел.

Еще пару дней ему было совсем худо, потом поне-многу Орлов начал приходить в себя и поправляться. Захотелось читать, и не что-нибудь из обширной домашней библиотеки, а такое, где могли найтись ответы на мучившие его, но так и не сформулированные вопросы. Он позвонил давнему знакомому, букинисту, который был когда-то клиентом адвоката Орлова. Давным-давно, еще в 1960-е годы, этот человек, влюбленный в творчество Анри Матисса, по каким-то своим каналам договорился, что из Великобритании привезут роскошный альбом с репродукциями знаменитого француза, но расплатиться за него нужно будет долларами, а не рублями. Валютные операции были запрещены, и букиниста, пытавшегося по крохам насобирать нужную сумму, кто-то сдал. Благодаря усилиям адвоката срок дали условный. А знакомства Орлова в среде московских любителей и знатоков книги стали с того момента активно расширяться.

Объяснить букинисту, какие книги он хотел бы прочесть, оказалось непросто. Орлов долго и путано рассказывал о своем инфаркте, о смерти жены, о болезни внучки, стараясь не вдаваться в излишние подробности и ненавидя себя за то, что многолетняя ложь теперь мешает говорить правду. Его собеседник-букинист был старым человеком, но ясности ума не утратил.

– Кажется, я понял, Александр Иванович, – ответил он в конце. – Когда вы сможете заехать? Я подберу вам литературу.

Пришлось сказать и о своей болезни, которая никак не позволит в ближайшее время приехать за книгами.

– Да о чем вы говорите? Я сам привезу!

– Неловко вас беспокоить, – смутился Орлов.

– Никакого беспокойства! Скажите мне адрес и время, когда вам удобно, и я все привезу. Буду рад повидаться, мы с вами давненько не встречались, я уж грешным делом подумал, что чем-то вас обидел. Не знал, что у вас такие печальные обстоятельства.

Рувим Наумович, старик букинист, приехал через два дня. Александр Иванович чувствовал себя уже намного лучше, только очень быстро уставал и мучился одышкой. Увидев солидные фолианты в кожаных переплетах, Орлов полез за бумажником, но был остановлен решительным жестом гостя:

– Это подарок.

– С какой стати?

– У вас в этом году семидесятипятилетие, я не путаю?

– Да…

Ему действительно в этом году исполнится 75. Совсем забыл…

– Значит, память меня пока не подводит, – удовлетворенно улыбнулся букинист. – Вот это и будет моим подарком к юбилею. И не вздумайте отказываться.

– Спасибо, – растроганно ответил Орлов. – Как-то забываешь в повседневной жизни, что ты уже старик, а как день рождения отмечаешь – так и понимаешь, что все главное позади, а впереди совсем немного осталось.

– Ну вот и глупости! – решительно возразил Рувим Наумович. – Мне восемьдесят семь стукнуло, а я бодр и весел и помирать пока не собираюсь. У меня, знаете ли, планов громадье на ближайшие годы! Хочу осуществить хотя бы малую часть своих мечтаний, благо теперь ездить можно повсюду, лишь бы деньги были. Да и деньги-то, в сущности, нужны не такие уж большие, проезд можно устроить совсем недорого, и дешевых отельчиков много повсюду.

– И куда же вы собрались, уважаемый Рувим Наумович? – поинтересовался Орлов.

– Меня интересуют кладбища, – сообщил букинист. – Преимущественно, конечно, русские, но и кое-каких европейцев хотелось бы навестить в местах их последнего упокоения. Так что первоочередные мои устремления – Франция и Германия. Жаль, что Моцарта похоронили в общей могиле, я бы и его навестил. Кстати, если у вас есть родня, упокоенная за границей, то скажите, где, я найду, цветочки от вас положу, привет передам.

Орлов смешался. К такому повороту он не был готов.

– Да вроде… даже не знаю, – пробормотал он. – Мама, конечно, знала точно, кто и где похоронен, но она умерла, когда я был младенцем еще, а отец этим как-то не интересовался. Так что можно считать, что зарубежных могил у меня нет.

– Печально, печально, – покачал головой Рувим Наумович. – Что же, никого из родственников по линии вашей матушки вы не застали?

– Никого. Все эмигрировали, кроме мамы и ее отца, моего деда. Деда расстреляли в девятнадцатом, еще до моего рождения, осталась одна мама. Она умерла в двадцать четвертом году от дифтерии.

Рувим Наумович неожиданно оживился.

– Любопытно, очень любопытно. – Его глаза заблестели интересом. – А почему же, позвольте спросить, ваш дед не уехал вместе со всеми? Он поддерживал большевиков? Был при них в больших чинах?

– Да бог с вами! – рассмеялся Орлов. – Мой дед был ученым, криминалистом, он считал, что его долг – служить делу борьбы с преступностью, и не важно, какая на дворе власть, важно, чтобы преступники были пойманы и изобличены.

– А матушка ваша? Почему она не уехала?

– Она ждала с фронта своего жениха, моего отца. Мама была квалифицированной медсестрой, во время империалистической работала в госпитале, а когда мне было чуть больше года, ее отправили на борьбу с вспышкой дифтерии куда-то за Урал, на границу с Казахстаном. Вернее, это теперь считается границей с Казахстаном, а в те годы это была территория Киргизской автономной республики, а Оренбург был ее столицей. Мама заразилась и умерла.

– Прискорбно, прискорбно. – Рувим Наумович снова сочувственно покачал головой. – Могилу навещаете?