Черный передел. Книга I - Анатолий Баюканский

– Начинаю! – Ухтомский очень удивился. Кажется, знал почти все о подготовке к захвату в силовых структурах бывшим министром, с одобрения Леонида Ильича, а вот о спецгруппах слышал впервые, хотя, конечно, мог догадаться. Петрушанский осторожно намекал на их общую чрезвычайно опасную сегодня тайну – уничтожение сотрудников КГБ, которые увезли с его дачи компрометирующие министра и его окружение документы.

– Ивана стесняться не будем, – Петрушанский поерзал в кресле, разговор этот давался ему с трудом. – Итак… К нам в руки попали документы, копии документов, подготовленные в недрах окружения нового председателя КГБ. Среди них был и этот список. Взгляните.

– С удовольствием! – Ухтомский в эти минуты ощущал полное недоумение и потому был подавлен. Слишком опасную игру вел он сразу на два или три фронта. На бумаге был гриф «совершенно секретно». И в списке пятым шел Иван Шарашов, а тридцать седьмым – Ухтомский. Да-да, так и было напечатано: «генерал Ухтомский».

– Ну, теперь-то концы с концами сходятся? – Петрушанский не к месту заулыбался. – Первого мы «вытащили» Ивана, давнего нашего друга, «пришили» уголовщину, чтоб увести от удара. Теперь давайте решать, как быть с остальными. Все, конечно, нам ни к чему, но… Задавайте вопросы Шарашову, генерал.

– Кому неофициально вы подчинялись: МВД или КГБ?

– Международному отделу ЦК КПСС. – Шарашов больше не улыбался.

– Но… – перевел Ухтомский взгляд на Петрушанского. – ЦК и силовые структуры. Какая связь?

– Самая прямая. При Леониде Ильиче Международный отдел, естественно, держал сторону Щелокова, ибо знал, кто ему покровительствовал, а теперь… Андропов пришел из КГБ, он знает многое, действия его нам неизвестны. Спецподразделения очень скоро будут распущены, а люди, указанные в списке, возможно, оставят свои посты. – Иван Шарашов явно не договаривал. – Андропов – человек въедливо пунктуальный, он докопается до сути, вывернет каждого наизнанку, чтобы узнать козни предшественников.

– Как думаете, что нам с вами может грозить? Ведь прямой вины за плечами нет, но косвенно…

– Магадан, Магадан, чудная планета, двенадцать месяцев зима, остальное лето! – нараспев проговорил Шарашов.

– Полковник, что вы намерены сделать с этим человеком? – спросил Ухтомский.

– Я ему лично многим обязан, посему… Шарашова не найдет никто, в лицо его не узнают, документы будут подлинные. Скажу по секрету: думаю, очень скоро Иван вновь понадобится.

– К чему тогда вся эта комедия с арестом?

– Вы слывете человеком крайне осмотрительным, – ехидно поджал губы Петрушанский, – вот я и решил воздействовать на вас не общими фразами об опасности, а документами и фактами. – Полковник нажал кнопку звонка. Вошел конвоир. – Уведи задержанного!

– Итак, генерал, – Петрушанский пригладил седеющие волосы, – теперь поговорим о вас. Согласны?

– Естественно, однако я хотел бы задать вам всего один вопрос, – Ухтомскому срочно понадобилась пауза, чтобы передохнуть, обрести боевую форму, – разрешите?

– Слушаю.

– Кто вы по званию?

– Разве не видите? Полковник.

– Это прикрытие. – уверенно заявил Ухтомский. – Не вам рассказывать байки, какие экстрасенсы и колдуны, психотропы и ядерщики скрываются под фамилиями Ивановых и под погонами подполковников. – Ухтомский почти физически почувствовал, как в голове проясняется, а тело наполняется энергией.

– Как бы вы отнеслись к званию генерал-лейтенант? – Петрушанскому фраза доставила истинное наслаждение, ибо мундир с действительными знаками отличия висел дома, он мог красоваться в нем только перед домашним зеркалом.

– Я так и подумал. – Ухтомский откинулся на спинку кресла. Он был готов ко всему на свете, к самому худшему. – Итак, на чем мы остановились?

– Мы бы хотели сохранить вас! – Петрушанский уже был иным человеком, покровительственным, чуточку снисходительным. – Есть несколько вариантов, каждый из которых требует небольших жертв.

– Например?

– Перевод в отставку с сохранением генеральской пенсии. Или… перевод в одну из союзных республик на высокую должность. К примеру, в город Фрунзе.

– Имеются еще два варианта, – не сдержал горькой усмешки Ухтомский, – сделать меня пациентом психбольницы, а еще более удачный ход – отправить под благовидным предлогом на тот свет, чтобы заставить замолчать навсегда.

– Неприемлемо! – совершенно серьезно проговорил Петрушанский. – Вы и так будете немы, как рыба. Кстати, а ваши соображения?

– У меня все будет нормально. Компрометирующих документов нет, наоборот, подготовлены и запущены в архив свидетельства моей не только лояльности властям, но даже резкие возражения министру. Это поможет оправдаться перед возможным следствием.

– Логично. – Петрушанский погладил зеркальную поверхность стола. – А вы не могли бы лично мне продемонстрировать ваше алиби?

– С удовольствием. Надеюсь, увидев все своими глазами, ваше начальство поймет: на своей должности я еще способен принести пользу Родине.

– Хорошо. Не будем терять времени. – Петрушанский поднялся, едва не задевая абажура. – Пойдемте к вам…

* * *

У Нины Александровны Жигульской в этот день был полный сумбур в голове. Ранним утром ее вызвал из квартиры Петр Кирыч, как самому близкому человеку сообщил страшную новость. После смерти дяди в Москве началась настоящая охота за сторонниками Щелокова. По приказу нового председателя КГБ, с одобрения Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова, создана специальная комиссия, которой поручено выявить всех соратников бывшего министра. Как бы не дотянулась суровая рука и до Старососненска…

Что-то пугающее погнало ее к Русичу именно сейчас, после этого разговора. Захотелось поделиться с ним сведениями. Оказывается, в Москве творится непонятное: проверяют документы у людей на улицах, вокзалах, в ресторанах, даже у тех, кто посещает кинотеатры в дневное время. Задерживают праздношатающихся. В министерствах начали работать ревизионные комиссии. Проверяют также владельцев дач. У кого двухэтажный дом, приказывают снести второй этаж. Совсем недавно страна хоронила, как писала пресса, великого миротворца Брежнева. Они вместе смотрели по телевизору печальную процедуру похорон. Всемогущий, недавний полубог, увешанный десятками орденов, неподвижно лежал в гробу – ни дать ни взять обыкновеннейший из смертных. Петр Кирыч тогда язвительно заметил: «Свято место пусто не бывает. Где взять лидера-гения? Пока ни Ленина, ни Сталина не просматривается на горизонте. Новая метла всегда по-новому метет, пока не обомнется». Прошло всего несколько месяцев, и Петр Кирыч сегодня убедился: попутный ветер перестает дуть в его паруса.

– Нина Александровна, – неожиданно спросил Русич, усадив ее в кресло, – вы любили кого-нибудь по-настоящему?

– А как вы думаете? – невольно усмехнулась. – Могла ли я с довольно броской внешностью дожить до зрелых лет и… Любила, неоднократно.

– По-настоящему?

– Не знаю, что вы именно вкладываете в это понятие? – машинально спросила Нина Александровна. – Я обычная женщина, ничто мне не чуждо. А вот как это по-настоящему, просто ума не приложу.

– Я не поэт, да и не наивен, не про луну речь веду, ближе к земле. Любить можно и кошку за то, что красиво выгибает спинку.

– Спуститесь на землю, дорогой фантазер, – Нина Александровна легонько погладила его по плечу, покосилась на часы, – лучше просветите меня по дружбе: думаете ли подписывать, наконец, злосчастную справку? Тысяча людей одного ждет. – Понимала, сейчас не время говорить о справке, однако нарочно захотелось разозлить упрямца. Вспыхнуло пламя в груди, и затушить его можно было только желчью.

– Гнете свою линию открытым текстом? Вы мне – тридцать пять к зарплате, а я вам – справочку подпишу. Дешево покупаете!

– Я у директора служу. Неужто не поймешь, давно мир вокруг раскололся. Одни служат государству, другие – вполне конкретному лицу.

– Новость для меня. По простоте душевной думал: все мы у государства на службе.

– Ивашка вы дурачок! – зло вырвалось у Нины Александровны. – Ивашка – красная рубашка. Кстати, на тюремном языке еще с древних времен имя «Иван» обозначало «главарь», по-нынешнему – лидер, а вы… Одна внешность, мишура. Хотя, если по-честному, в вас что-то есть, изюминка, даже меня, рыбку, не клюющую и на золотой крючок, сумели зацепить. Иногда мне нестерпимо хочется по-грубому оскорбить вас, иногда… поцеловать. Я сумасбродка. – Она взяла ладонь Русича, подивилась ее необъятности, с опаской втиснула в нее свою узкую кисть. Зря опасалась. Он не стиснул ее руки, но и не отпустил. Нина Александровна удивленно вскинула брови. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. И, наверное, впервые было в этом неожиданно обоюдном взгляде откровенное смятение. Русич осторожно приподнял женщину, потянул к себе. Она, к его удивлению, не стала сопротивляться. Русич погладил Нину Александровну по голове, руки скользнули к щекам, прическа-башня обрушилась, роскошные волосы рассыпались по плечам.