Буча. Синдром Корсакова - Вячеслав Валерьевич Немышев

и на землю выпали теткины вещи: губная помада в треснутом колпачке, носовой платок, сосательные конфеты, кошелек и какая-то мелочь.

Глава пятая

К ночи ветер стих. Прояснилось. Луна выбралась из-за гор, пощербленным бельмом торчала на небе. В городе почти не стреляли, слышались иногда одиночные хлопки.

Сашка привык к звукам войны, они не пугали его.

Он боялся подвала, черной дыры бомбоубежища. Сашке казалось, что так плохие люди попадают в ад: спускаются в черноту по крутым ступенькам, срываются и падают невозвратно в бездну.

Сашка сидел на скамье возле бомбоубежища и ждал мать.

Сверстники Сашки, чернявые дети гор, дразнили его заморышем и полукровкой. У него была вытянутая к затылку маленькая голова с узким лбом, подстриженный косо темный чуб спадал до бровей широких и густых. Карие глаза смотрели живо. Сашка вечно ходил, открыв рот, желтые с налетом зубы лезли друг на друга, будто места им было во рту мало… Еще в первую войну подорвался Сашка на гранате: как-то пошел на рыбалку и на тропинке у берега Сунжи сорвал растяжку; одну ногу ему пришили, а вместо второй от колена приделали протез.

Но если по правде — на самом деле выглядел Сашка заморышем: в свои восемнадцать, дай бог, тянул лет на пятнадцать. Малахольный, говорила тетка Наталья, малокормленый. Но война закончилась, и Сашка теперь бежал прочь от темного подвала, мчался, открыв рот с кривыми желтыми зубами. Сашка знал: где-то далеко была жизнь, красивая жизнь с кинотеатрами и мороженым в блестящей обертке. Они тоже скоро уедут из этого мертвого города — уедут далеко в Саратов. Туда, где река Волга шириною в полмира. Так говорила мать, и Сашка верил ей.

Мать никогда не приходила так поздно…

Сашка думал, что мать, наверное, зашла к соседке Мадине, а потом стемнело, и она решила переждать до утра — ночью ходить по городу опасно. Сашка понимал, что все именно так и никак по-другому, ведь это же его мать, и с ней не может случиться ничего плохого. Просто потому, что они пережили две войны, и много людей умерло вокруг них, но они спаслись, значит, теперь они будут жить долго и счастливо. Сашка стал думать о том, что мать собиралась в комендатуру, — наверное, она уже сходила, а когда придет, расскажет, как там все было.

Зашевелились кусты. Сашка замер. В лунном свете показалась собачья морда, затем из кустов выбрался весь Пуля, прихрамывая, подошел к Сашке.

— Ну и че… вылез? Напугал, дурак. Где мамка?

Пуля повел себя странно. Он присел на задние лапы, вытянул морду к луне, глухо заворчал. И вдруг он завыл. Пуля выл долгим тоскливым воем. Но вот в собачьем голосе послышались жалобные щенячьи нотки, — пес заскулил и, припав мордой к земле, пополз прочь от подвала. Вдруг он вскочил и замер, растопырив лапы и навострив уши. Спустя мгновение пес бросился в черноту — не раздумывая, не разбирая дороги, проломился сквозь кусты, колючие ветви дикой акации.

Переборов страх, Сашка бросился за Пулей, запутался в кустах, разодрал колючками лицо. Пуля убежал, впереди слышалось его тоскливое ворчание. А потом Сашка увидел темный бугор. Это была мать. Он подошел к ней, присел на корточки, потрогал — но сразу одернул руку. Мать была холодная — чужая.

— Пуля, Пуля, — дрожащим голосом позвал Сашка.

Пуля копошился в материных ногах. Он больше не выл, только скулил жалобно по-щенячьи.

Всю ночь Сашка просидел в подвале, забившись в дальний угол, ждал, что вот-вот придут те, кто убил мать, и застрелят его.

Он готовился к смерти. Но заснул…

Зачистка началась на полчаса раньше. В семь тридцать колонна машин, техники, людей выползла за синие ворота комендатуры.

Олег Николаич, тот самый милицейский майор, которого предупреждал Колмогоров насчет саперов и вообще о всяких неожиданностях, в это утро пребывал в приподнятом расположении духа. Подполковник все время, пока продолжалась операция, оставался на месте у «воронка», куда свозили задержанных. Рядом, как и обещал Колмогоров, стала броня с саперами. Подполковник изредка поглядывал в их сторону; рация в его руках не затихала ни на минуту.

— Роща один… давай транспорт на перекресток… трое, трое… да, мужчины без паспортов, плечи смотрели… но проверить надо… Роща два, ты где? Выдвигайся ко мне… Здесь стрельба! Дом нужно зачищать… Ждем, ждем…

Спецоперация была плановая, поэтому результатов от нее не ждали.

Тут свои законы на Кавказе. Вон как у Мадины: старший сын «у этих был», младший теперь подрос — служит в новой милиции участковым. А ведь клялась Мадина, и родня вся клялась… Так вот и пойми: кто у тех, а кто у этих? Одним словом, как зачистка идет по плану, сдувало боевиков с насиженных мест: придут солдаты — пусто на адресах.

На этот раз вышли на полчаса раньше.

Мудр Удав.

Как речка на раскатах, растеклась ментовская колонна, и широкими волнами покатилась по дворам и проулкам.

В первые полчаса глушанули менты машину, «жигуль» белый с тонированными стеклами. Не остановился водитель, вдарил по газам. Из пяти стволов и глушанули. В багажнике арсенал: автоматы, цинки с патронами, детонаторы для фугасов. В салоне изрешетили троих бородачей. Водитель еще дышал, когда окрыли дверь, — он вывалился под ноги омоновцев: выплюнув черной кровяной мякоти изо рта, скрючившись, затих.

На полчаса раньше началась зачистка. Бодрячком теперь выглядел Олег Николаич, хоть спал в эту ночь, как и другие, беспокойно.

— Роща… — снова шипит рация. — Роща, мы блокировали пятиэтажку, с верхних этажей ведется стрельба.

Олег Николаич кричит своим, чтобы не геройствовали, спецы уже в дороге.

Вакула подошел к нему.

Он все время, как пошла зачистка, сидел на башне бэтера. Полежаева отпустил комендант в Моздок по каким-то делам. Вакула нынче и командовал саперами. Да и в другие дни — обычно было для старого служаки — выбирался он со своими солдатами на маршрут. Кричит вечно: «Вперед на мины за орденами!» Плюется Каргулов. Из ума старик выжил, думает Буча. Витек ржет как всегда.

— Чего там? — гудит Вакула.

— Евграфич, подтяни саперов к моим. Какой-то дурик из окон палит. Это на перекрестке улиц… — майор развернул карту, показывает пальцем, — вот здесь.

— Не вопрос, Николаич.

На самом деле, ту и не до геройства — кому охота словить дурную пулю? Одно дело, когда ротой в атаку. Командир душу вынет, если ты, солдат, не выполнишь свою задачу, не разнесешь в пух и прах врага. А тут жилой дом с простынями и лифчиками на прищепках, — пусть два подъезда ссыпались в подвалы, пусть