Симон Визенталь. Жизнь и легенды - Том Сегев

Надеясь, что Эйхман будет скоро найден и арестован, Визенталь съездил во Франкфурт. Он хотел удостовериться, что прокуратуры ФРГ и Австрии будут действовать в этом плане согласованно.

Через несколько месяцев после этого, в феврале 1960 года, Визенталю стало известно, что умер отец Эйхмана. Об этом он опять узнал из траурного объявления, опубликованного членами семьи, и под новым объявлением тоже стояла подпись Веры Эйхман. Визенталь послал на похороны двух знакомых газетных фоторепортеров, и теперь у него были снимки членов семьи Эйхмана, включая его брата Отто, который был на Адольфа очень похож. Визенталь сообщил об этом Саару. «Шансов, что это приведет к успеху, – писал он, – почти нет, но делать эту рутинную работу все равно надо, чтобы потом у нас не было причины упрекать себя в бездействии».

Фотографии были переданы в Моссад, и Цви Аарони – один из израильских агентов, принимавших участие в операции по захвату Эйхмана, – впоследствии говорил, что взял эти фотографии с собой в Буэнос-Айрес; они помогли ему удостовериться, что Клемент – это действительно Эйхман. Харэль, правда, в отличие от Аарони, попытался значение этих фотографий преуменьшить. «Никто из-за них особо не разволновался», – пишет он. Однако что касается Визенталя, то он «разволновался» очень сильно. Становилось ясным: что-то происходит, и он к этому причастен. Несколько раз к нему приходили два моссадовца (Харэль подтверждает, что эти визиты имели место, и говорит, что их целью было, помимо всего прочего, убедиться, что Эйхман – это «Рикардо Клемент»). Эти визиты, а также присланные Сааром вопросы (как и то, что Саар ему рассказал) свидетельствовали о том, что его мечта должна была вот-вот осуществиться – через пятнадцать лет после того, как он начал Эйхмана искать.

Теперь Визенталю предстояло самое трудное испытание: сохранить все это в тайне. Однако молчать ему было очень трудно (в том числе и потому, что имя Тувьи Фридмана получило широкую известность), и в конце января 1960 года он чуть было не проговорился. В письме друзьям из мемориала «Яд-Вашем» он с пренебрежением отозвался о сенсационных сообщениях Фридмана и добавил: «Часть расследования проходит сейчас через меня, и в это замешаны правительства двух стран, но говорить об этом на бумаге я, само собой разумеется, не могу». «Надвигаются определенные события, о которых я не хочу говорить в письме подробно, – писал он в марте уже самому Фридману. – Могу только заверить тебя, что дело это не забросил и в некоторых отношениях продвинулся гораздо дальше тех инстанций, которые ищут его [Эйхмана] официальным образом».

Вечером 11 мая 1960 года человек, которого соседи называли Рикардо Клементом, возвращался домой с работы. Он жил в одном из предместий Буэнос-Айреса, на улице Гарибальди. На углу его поджидали две машины. Когда он к ним приблизился, фары одной из них зажглись и ослепили его, после чего к нему подбежали двое мужчин, повалили на землю и затолкали во вторую машину. Все это заняло несколько секунд. Ему заткнули рот кляпом, связали руки и ноги, надели на глаза черные очки, положили на пол машины и накрыли одеялом, но усыплять не стали: врач, которого они взяли с собой, предупредил, что неосторожное применение наркоза может его убить.

Когда минут через сорок пять его привезли на тайную квартиру, снятую специально для этой цели, и спросили, как его зовут, он попытался вначале называть фальшивые имена, но в конце концов осознал, что это не имеет смысла, и признался, что он – Адольф Эйхман. Он сказал, что сразу понял, что его похитили израильтяне, заявил, что знает иврит, и ко всеобщему удивлению процитировал в оригинале первый стих еврейского священного писания («В начале сотворил Бог небо и землю»), а затем начало молитвы «Шма Исраэль». Через несколько дней он подписал заявление, что согласен предстать перед судом в Израиле, его одели в форму израильского стюарда, снабдили соответствующими документами, накачали наркотиками и посадили на прилетевший спецрейсом самолет компании «Эль-Аль», стоявший в международном аэропорту. Этот самолет привез израильскую делегацию, которая должна была принять участие в праздновании стопятидесятой годовщины независимости Аргентины.

Сейчас уже известно, что в Аргентине было много людей, знакомых с Эйхманом лично и знавших, под каким именем он от своих преследователей скрывался; известно, что имя Рикардо Клемент появилось в телефонной книге Буэнос-Айреса еще в 1952 году; известно, что Эйхман общался с бывшими нацистами, а одному из них даже продиктовал свои воспоминания. Таким образом, многие знакомые могли его выдать, и логично предположить, что если бы ЦРУ, западногерманская разведка или Моссад придавали поиску Эйхмана более важное значение, то могли бы его найти. Тот факт, что они этого не сделали, свидетельствует о том, что в пятидесятые годы ни одно государство в мире еще не относилось к Холокосту с должной серьезностью.

Похитили и доставили Эйхмана в Израиль агенты этой страны, но его местонахождение было установлено не в ходе их оперативно-разыскных мероприятий, а благодаря самоотверженности четырех уцелевших во время Холокоста евреев.

Фриц Бауэр был человеком совестливым, умным и смелым. На основании противоречивой информации, хранящейся в архивах различных ведомств, можно предположить, что и он не был уверен, что Эйхман находился в Аргентине, и попросту сделал ставку на один из вариантов. Когда израильтяне, получив от него информацию, отправились похищать Эйхмана, они, по его мнению, действовали слишком медленно. В его архиве сохранилось письмо от заместителя начальника Моссада Шломо Коэна-Абарбанеля, где тот просит Бауэра набраться терпения.

Через несколько лет после этого Исер Харэль попросил разрешения упомянуть имя Бауэра в своей книге, и сотрудница секретариата правительства обратилась к Коэну-Абарбанелю с просьбой выяснить у Бауэра, хочет ли тот, чтобы его имя – во имя исторической справедливости – появилось в печати. Заместитель начальника Моссада специально для этого отправился во Франкфурт, и Бауэр, по-видимому, сказал ему, что не возражает, оставив окончательное решение на усмотрение израильского правительства. Однако в конечном счете правительство не разрешило Харэлю публиковать книгу, и ему пришлось оспаривать этот запрет в Верховном суде. Коэн-Абарбанель заявил на суде, что если имя Бауэра останется тайной, то ничего страшного не случится. «Разве это не опасно, – сказал он, – если выяснится, что генеральный прокурор одной из федеральных западногерманских земель (который и так был мишенью для неонацистов и в одиночку занимался поиском нацистских преступников, чтобы предать их суду) не верил в юстицию ФРГ и был фактически израильским агентом, передавшим Эйхмана в наши руки? Тем более что речь идет о человеке, который и позднее – по самым разным поводам – оказывал Государству Израиль многочисленные услуги». Впрочем, самого Бауэра к тому времени уже не было в живых, и эта дискуссия была, в сущности, чисто теоретической.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});