Порт - Борис Блинов

Зову ее, велю одеться. Она безропотно одевается. Колотит ее всю, как в сететряске, никак пуговицы не застегнет. Глаза круглые сделались, невидящие, как у сумасшедшей, трудно в них смотреть. «Выходи», говорю. У нее ужас в глазах: «Нет, — кричит, — нет, не надо!» Но идет. Вывожу ее на улицу и, не глядя, быстро шагаю. Она не поспевает за мной, бежит вприпрыжку и только одно твердит как заведенная: «Миленький, не надо. Миленький, не надо». За руку меня уцепить норовит.

Так я ни слова до самого вокзала и не сказал. Завел ее вниз к подвальным помещениям, оставил одну. «Стой здесь». Она прислонилась к стенке, головой мотает и губы пересохшие у нее шевелятся. Сходил я в камеру хранения, взял чемодан, перед ней поставил. Она вдруг как закричит: «Родной мой, не надо, Мишенька!» — и рукой загородилась, будто я ее ударить хочу. Я ключ положил на чемодан, повернулся и ушел.

Потом два года тянулся развод. Не соглашалась, хоть ты что! Предлоги всякие придумывала, то беременность, то размен квартиры, то прописка. Я в море уйду, а она наговорит в суде всякого, они слушают и не разводят. Она оптимистичная женщина оказалась. Я иногда по делам с ней встречался. «Зачем ты, — спрашиваю, — так нечестно поступаешь?» А она уверена: «Мы все равно будем вместе». И все просит, чтобы я к ней зашел, хоть на минутку. Но я, как чувствовал, не заходил.

Вдруг на отходе списывают меня с судна. Жалко было пароход терять, а главное, с чего? Пошел я в кадры ругаться. А мне там строго вручают повестку в суд, да еще и удивляются, что я такое натворил. «Не ожидали, — говорят, — тихим прикидывался». Я, конечно, усмехаюсь: «В тюрьму, ребята, забирают. Прощайте, родные, прощайте, друзья!»

Следователь мне не верит. «Напрасно, — говорит, — вы веселитесь. Дело серьезнее, чем вам кажется, поскольку по обвинению, предъявленному вам, вы можете сесть от двух до пяти лет». — «Ладно, — отвечаю, — сами разберетесь». Встал я, чтобы уйти, а он зычно так: «Сидеть! Скажите спасибо вашей жене, что вы еще на свободе. Отвечайте на вопросы!» Где был такого-то? Что делал? Видел ли в тот день жену? Я не сразу сообразил, что это за день такой был, а потом вспомнил, что провел его с ребятами, и в душе порадовался, потому что, если и в самом деле что-то затевается, будут у меня на худой конец свидетели.

Дело же, как выяснилось, состояло в следующем. Жена написала заявление, в котором сообщила, что такого-то числа я ворвался к ней в квартиру и, угрожая ножом, пытался изнасиловать. Ее подруга, появившись на пороге, помешала мне совершить преступление. Показания подруги точь-в-точь совпадают с обвинением жены.

Начало дело раскручиваться, очные ставки, вызовы свидетелей, допросы. И чем дальше оно продвигалось, тем яснее становилось, что я попал в западню, из которой выбраться мне без срока не представляется возможным.

Ее версия была строго продумана. Коль к себе привести меня ей не удалось, она решила сделать иначе. Увидела меня в тот день в окно ресторана, запомнила время и на этом построила обвинение.

Оказывается, у меня нет алиби. Мои свидетели — не свидетели вовсе. Потому что, как следователь пояснил, не могли же они со мной в туалет ходить или держать в поле зрения каждую минуту. Он по секундомеру проверил, что двадцати минут мне хватило бы, чтобы выскочить из ресторана, на такси добраться до ее дома, сделать, что хотел, и вернуться как ни в чем не бывало. У нее же свидетельница железная. И вместе и врозь их спрашивали — слово в слово у них все совпадает. Даже жест, каким я нож занес и как повернул ее голову, они в натуре показали, и настолько убедительно, что я и сам бы поверил, не знай я правды. Вижу, что и следователь им верит, а мне нет. Неприветливо со мной разговаривает и давить начинает.

Кинулся я к друзьям: «Помогите. Что делать?» Они мне и посоветовали: «Ты, — говорят, — напиши, что следователь тебя не устраивает, откажись от него. Это по закону разрешается».

Написал я, как они мне сказали. Дело на новый круг вышло, но чувствую, лучше мне от этого не стало, только оттяжка времени.

Прокурор меня вызвал к себе и сказал прямо: «Я вам верю. Вы честный человек. Но спасти вас может только чудо». Совсем я загрустил. «Как же так? Ведь я не виновен. Разве можно невинного в тюрьму сажать?» Он посочувствовал мне, пожал плечами. «Погоди, я попробую сам ими заняться».

Назначает день. Меня вызвал, их. Перед кабинетом встретились. Жена такая счастливая, улыбчивая. «Все, — говорит, — Мишенька, отбегался ты. Один у тебя выход — обратно ко мне, и я это дело закрою». «Не, — отвечаю, — я уж лучше в тюрьму». Она мне не поверила: «Никуда ты не денешься, миленький!»

Прокурор обстановку создал строгую. Взял с них подписки об ответственности за ложные показания. Рассадил по комнатам и начал допрос.

Я уже тысячи раз эти речи слышал и понял, что ничего нового он не добьется. Тут он жену спрашивает про дверь: осталась ли дверь открытой после того, как я вошел?

«Не до дверей ему было, — отвечает жена. — Ворвался и сразу ко мне». — «И даже пальто не снял?» — «Он был в костюме». — «Какого цвета?» — «Коричневого, в котором сейчас». — «А двери остались открытыми?» — «Точно». — «Щель большая?» — «Вот такая», — она пальцы развела. «Хорошо, пройдите в комнату. В другую, не в ту, где подруга».

Она спокойная очень, в себе уверенная, красивая, в комнату прошла. Я обалдел немного от ее уверенности и тогда понял, что в ней великая актриса погибла.

Вошла подруга, волнуется, но нахальства и ей не занимать: «Товарищ прокурор, сколько можно воду в ступе толочь? Почему такое нам, женщинам, недоверие?» — «Садитесь!» И опять по кругу — когда, почему, как? Чувствую, что и у меня голова кругом идти начинает.

«Как вы вошли в квартиру? Расскажите», — попросил ее прокурор.

«Как вошла? — обыкновенно! Позвонила, никто не открывает. Я дверь дернула и вошла».

«А дверь?»

«Что дверь? — насторожилась подруга. — Что вы такое спрашиваете, я не пойму».

«Дверь была заперта, когда вы к ней подошли?»

«Не заперта, а закрыта. Как бы, интересно, я вошла, если бы она была заперта. Смешно мне даже!» — фыркнула подруга.

Эта тоже способная, лихо так отвечает. Но уровень все же не тот. Нервничает, если приглядеться, пальцы все время в движении.

«А вы не торопитесь, подумайте, как следует».

«Мне и думать нечего, закрыта была дверь. Я ее дернула, вошла, а он стоит над ней, голову запрокинул и нож у самого горла держит».

И она показать хотела, как это в натуре было.

«Спасибо, достаточно, — остановил ее прокурор. — Подпишите протокол допроса».

Ни голосом, ни взглядом он ничего ей понять не дал, и я уж подумал, не пропустил ли он самое главное расхождение.

Она подписала. Тогда он шумно выдохнул и попросил войти жену.

Ну, а дальше все ясно было. Мне то есть ясно и прокурору. Объяснили и им. Подруга в плач, во всем призналась. А жена твердит свое, и точка: «Вы, — говорит, — ее запугали. Вы пользовались недозволенными приемами. Я за честь свою оскорбленную буду стоять до конца и не остановлюсь на районном прокуроре».

«Дело считаю законченным, — не слушая ее, говорит прокурор. — Осталось только привлечь вас обеих к суду, если бывший подследственный того желает. Я бы на его месте непременно привлек».

С подругой дурно, ноги ее не держат. Я поднялся, рукой махнул:

«Пусть их бог судит или черти, а я пошел. Мне в море надо».

«Рано веселишься, миленький!» — жена мне вслед сказала.

Но ничего. Вот уже два года прошло — пока она меня не беспокоит. Иногда только радиограммы шлет без подписи.

И кто бы мог подумать? — мне этого в жизни не понять — радиограмм этих я жду больше всего на свете.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Да, не зря парни улыбались и перемигивались, ожидая перемен — жизнь действительно вышла на новый уровень. Я понимал, какие это принесет осложнения тем, кто со мной в контакте, и заранее всех предупредил. Но это не помогло. Прихватить на судне всегда можно, а тем более если еще и нужно.

Кипятильники теперь бурлили в каждой каюте. Свет вырубался, меня дергали и днем и ночью.

— Когда это прекратится! — возмущался старпом. — Есть на судне электрослужба?

— Есть! — ответил я.

Пошел по каютам и набрал кипятильников полную охапку. Матросы старпому пожаловались, и он к старшему с претензией:

— Что это Обиходов своевольничает? Гегемонов оставил без каютного чая.

И тут старший — вот уж не ожидал от него — старпому разъяснил:

— Пользоваться кипятильниками запрещено по технике безопасности.

Вечером Сергеича вызвал капитан и потребовал на меня рапорт. Старший сказал, что не видит оснований, и хотел объясниться, но говорить ему не дали. Утром дед приказал наладить систему «Ноксов», которая не работала из-за отсутствия запасных деталей. И старший каждый день теперь, облачившись в робу, пропадал в тоннеле труб, где стояли датчики. Садился в тележку на дне тоннеля и, оттолкнувшись, исчезал с глаз долой до самого обеда — пытался что-то смастерить из сгнивших остатков. Тоннель — не лучшее место для работы: сквозняк, холодина, теснота, солярка по днищу гуляет, работать приходится лежа. А главное — бесполезно, все точки все равно не наладишь. Старший простудился, по телу пошли нарывы. Лицо осунулось, стало резким, злым — больно на него смотреть было.