Вторая смена - Лариса Романовская

По моей команде бумажные льдинки вылупились из пепла, колыхнулись неровной стайкой, взмыли над ведром и, сверкнув чешуей чернильных закорючек, склеились в сложенный пополам тетрадный листок. В черновик письма.

Получателем значился Фонька. Первая строчка, оказавшаяся как раз на уровне моих глаз, так и начиналась: «Дорогой Афанасий!» Слово «Макарович» было густо зачеркнуто, но я все равно разобрала. И остальное прочитала. Сперва машинально, проверяя, правильно ли срослась бумажка. А по второму разу уже осознанно, понимая, что так поступать нельзя. Но я не могла остановиться, честное на камнях.

«Дорогой Афанасий Макарович (зачеркнуто)!

Перед уходом принято прощаться. По крайней мере у нас. С нравами Ваших коллег я знакома не так хорошо, но этого оказалось доста… (зачеркнуто). Непросто было поверить, что для меня смерти нет. Думала, что это последствия контузии. Может, окажись Ваши коллеги, учреждения, способности галлюцинацией (зачеркнуто). Всю свою настоящую жизнь я подозревала у себя шизоидное расстройство, была готова примириться с тем, что я больной человек. Может, и в самом деле я сошла с ума?

Я написала рапорт об отчислении, взамен получила ордер на комнату. Мой новый адрес: поселок имени Ларина, улица Ляпидевско… (зачеркнуто). Сегодня я уйду в нормальную жизнь. Я хочу быть человеком, жить без мракобесия и религиозного (зачеркнуто).

Я знаю, что вы боитесь огня. Я готова применить на практике это знан… (зачеркнуто).

Мне стыдно, что во мне есть эта зараза и гниль, которая считается у вас даром. Сегодня на моих глазах ты распорядился судьбой человека, не имея на то никаких моральных и юридических прав. Афанасий! Я не знаю, как объяснить тебе твою ошибку. Я бы хотела видеть в тебе (зачеркнуто).

Ушла в настоящую жизнь. Не ищи (зачеркнуто)».

В кухне кипела работа. Булькала, вспенивалась огромными, с мой кулак, пузырями, пахла сушеными жабьими шкурками и сбежавшим молоком. Стонали примусы, курлыкала под самой лампочкой возмущенная Зюзя, и стрекотали, поминали лешего и сыпали заклятиями наши девчонки. Готовились к практическому экзамену, заваривали домашнее задание.

– «…И триста грамм непросеянного добра…»

– Триста – это сколько, если в фунтах? Половина?

– Да стакан примерно, Зиночка!

– Нет, шери, ты мне точно скажи! Давай рассуждать логически: один фунт – это четыреста девять граммов, ну и еще капелька… Значит, это у нас три четверти фунта получается?

– Ну что за глупости, всю жизнь толченое добро в столовых ложках измеряю…

– «…измельченный мышиный хвост…» Нет, ну вы слышали?

– Хвост еще какой-то!

– Ты посмотри, сушеный или свежий?

– Да это про растение, метелки серенькие, помнишь, у Фейнхеля на лекции было…

– Кстати, Дорочка, как с профессором в гости погуляла?

– Хорошо погуляла, благодарствую. Очень вкусно было. «Довести до кипения на среднем огне, периодически помеш…»

– Девочки, вы скоро освободитесь? Мне тоже варить надо!

– Марфуша, всем надо, мы тут в очередь…

– Ты с кем в паре будешь?

– «Искрошить или растереть в пыльцу… Соединить со ста граммами забей-травы и подогреть на водяной бане…» А зохен вей! Кто писал эту…

– Ректор наш, Иван Алексеевич! Кто ж еще-то!

– Ой, не хочу я его маму обижать, но вот придется! Какая баня, какая баня, если это отродясь прямо так сверху сыпали!

– Марфочка, а мы тут все на пары разбились. Так что или сама, или Турбину к себе бери…

– Так она же…

– Ну это ж надо, а?

– А Фонька отошел уже?

– Да какое там… Третью ночь по Марьиной Роще дежурит, никак уняться не может.

– Я к ней привыкла уже совсем. Вроде и чужая, а все равно наша.

– Ну, Афанасий тот еще гусь. Передай мне вон тот мешочек, силь ву пле.

– Девочки, не надо про такое. Откуда мы знаем, что там на самом деле?

– Хорошо, Зизи, я молчу. Марфа, ну тогда ты Дусю подожди…

– Ой, медамочки, а кто действительно Дусю видел?

– В театральный, наверное, сбежала!

– А вот представляете, девочки, будем через годик-другой по улице идти, а с каждой афиши на нас Дусенька смотрит… Красотища!

– Это надо в синематографический поступать, чтобы с афиши! А она в театральный!

– А чего она в актрисы решила?

– Да все с ней понятно. Кому из Москвы по распределению-то хочется? Тут не в театральный, тут в арбузолитейный поступишь. Или в заборостроительный!

Марфино счастье, что она стояла ко мне спиной.

– Что ты сказала, кошка драная?

Марфа прямо подпрыгнула вместе со своим тазиком:

– На весь поток два места в Москве выделили, так одно тебе достанется! Актриса погорелого театра!

Я вообще как-то не задумывалась про то, что нам выпускаться скоро. Все больше про сцену мечтала. Ну еще про то, как с Димочкой в Дом культуры железнодорожников в воскресенье пойдем на танцы.

– Нет, медамочки, вы посмотрите! Стоит и святую невинность из себя…

– Марфушенька, ну что ты за ради вашего Христа себе такое выдум…

– Да мне на твое распределение начхать три раза!

– Дуся, поставь примус на место! Сгорим же все!

– Барышни, а где соль? Зина, ты не знаешь?

– Не знаю, не видела, но рассыпали знатно. Ты посмотри, ма шер, они сейчас передерутся!

Зинка ошиблась: мы с Марфой не передрались. Так, покосились друг на друга желтыми от злости глазами и разошлись по своим углам: Марфушка к экзаменационному вареву, я во флигель, тоже к сессии готовиться. Про Турбинино письмо никому не сказала. Я же ведьма, а мы свое слово держим.

* * *

Анька отрубилась на середине рассказа, на том моменте, где мы с однокурсником Димой подкидывали деньжат многодетной матери. Остальная история, с кучей неприятных подробностей, досталась Артему. Он вслушивался в мои мемуары как в инструкцию по выживанию. Тяжело моргал от недосыпа, стараясь не пропускать многочисленные отступления. Выискивал в этой истории что-то очень важное для него самого. Потом накрыл Аньку сползшим одеялом и вклинился в монолог:

– Все-таки актриса ты у меня, Жень. С тобой как в анекдоте: что из деталей ни собирай, один хрен, пулемет «Максим» выходит. А ты о чем ни рассказываешь – сплошная мелодрама получается. Но красивая.

– Спасибо, – обижаюсь я. – Темчик, вообще эта история – она для тебя, как бы. Аньке я разное смешное гоню. Про то, как Доркина крылатка на госэкзаменах в форточку влетела и всю комиссию обгадила.

– Ну молодец, животное. В смысле, это… зверь, – одобряет Темчик. – И ты тоже молодец. Ты пока говоришь, все твои – как живые. Нормальные. Вам не удивляешься, вы в реал вписаны, примерно как, – он оглядывается: – Ну вон как тумбочка в комнату. Стоит и стоит, ничего особенного. Вот если бы вы еще в жизнь не вмешивались при этом! А Турбина эта ваша… Зря, по-моему, она из Шварца свалила. Я бы на ее месте, наоборот, не ушел, а рыпаться бы начал. Выучил бы все, что мог, а потом бы работал… ведьмачил, по-своему, так, как я сам считаю правильным. И пусть потом что угодно делают, главное, что я сам себя ну… уважаю, что ли.

– Темка, ты одной вещи не учел. Она же из другого поколения! Ты не застал такого, а я помню. Те мирские, довоенные, очень разные были. Кто-то, как она, доверял, не задумываясь. Кого скажут любить – того и любим. Ну или ненавидим, тоже по приказу. Турбина, может, когда от нас уходила, первый раз в жизни сама решение приняла, задумалась над тем, кто плохой, а кто хороший, что правильно, а что – не очень.

– Ты ее с собой не путаешь, нет? – перебивает Артем. – Ну, в смысле, может, ты сама тоже так думала?

– Без комментариев, хорошо? – не сразу отзываюсь я.

За зашторенным окном слышен тихий уверенный шум. На подоконник приземлилась птица. Я вскакиваю, отдергиваю занавеску. И потом оторопело гляжу вслед улетевшему голубю. Обычному или не очень?

– Жень, давай без паранойи? А то ты так каждой вороны бояться будешь!

– Каждой собаки и каждой крысы… – нервно соглашаюсь я.

Темчик тоже подходит к окну. Обнимает. Или прикрывает.

– Не бойся, Жень. Я рядом. И вообще, вряд ли она тебя так плотно пасет. Для этого надо, чтобы наблюдатели менялись, а она одна. Слушай, а если в ведьму выстрелить, когда она в птицу или зверя перекинулась, ведьма как умрет – птицей или человеком?

– Не знаю, Темочка. На нас же никто не охотился, ну кроме тебя.

Часть четвертая

13 апреля 2009 года, понедельник

Ирине Епифановой

Он снится довольно многим. Допустим – вон той, в зеленом.Конечно, не каждый вечер, но реже, чем ей хотелось.Она его даже просит – в такой полудреме сонной,И гладит себя под пледом, представив в деталях тело:

Роскошную шевелюру и родинку на предплечье,А также все то, что в кадре джинсовой броней закрыто.Она его очень хочет. Конечно, не каждый вечер,А лишь когда есть возможность стонать в одиноком ритме.

Другая – допустим, эта – на жизнь смотрит чуть попроще.Мечты ее – посмелее, хоть ей до сих пор неловко.Она говорит: «Он классный», – она его сильно хочет.Особенно если бойфренд подался в командировку.

У третьей примерно те же мечты и обрывки дремы,Конечно, и ей не светит, но ей его так хотелось.Ведь он такой загорелый и выбрит ужасно ровно.Она его называет «кумир золотого детства».

Еще одна улыбнется и скажет, что это в прошлом.Есть муж, сыновья-погодки. Других впечатлений хватит.Хотя, если между нами, она все забыть не может,Как в тот кинозал входила. Пять раз. В самом лучшем платье.

Их много, на самом деле. Похожих и не похожих.Одни его еле помнят, другим он как призрак мужа.Он был таким синеглазым, таким неприступно-сложным,Сейчас он немного старый. Но им это знать не нужно.

У них есть свое забвенье: мечты, полусны, легендыИ постер на дверце шкафа – чуть выбеленный на сгибах.И тот эпизод – ну знаешь, уже в конце киноленты,Где он от коварной пули так нежно и сладко гибнет.

Конечно, там что-то было: еще одни кинопробы,Потом неудачный кастинг и сорванный график съемок.Он больше не стал соваться: он был от природы робокИ шел по жизни с улыбкой обиженного ребенка.

На самом деле он вырос. А можно считать, что выжил.Хотя на финал картины реальность не повлияет,Обидно, что в наше время о нем ничего не слышно.Ведь он был таким героем. Потом они засыпают.

Он снится еще и этой: шестнадцать, курносый носик,Есть грудь – целый третий номер, роскошнейшие ресницы.Он, кстати, о ней не знает. Ему сейчас сорок восемь.Он менеджер крупной фирмы. Ему ничего не снится.

05.09.10

До ланча оставался еще час с гаком, наплыва публики в «Марселе» не наблюдалось, ставь машину куда хочешь. Обладатели помятой «бэхи» захотели приткнуться у крыльца. Ни водитель, ни пассажир вылезать не спешили…