Молот и наковальня - Гарри Тёртлдав

Он не испытывал никаких теплых чувств к Этзилию и сожалел, что Ликиний не успел сокрушить Кубрат и установить границу видессийской империи по реке Астрис, где, по его мнению, ей и следовало проходить. Да, жаль… Он с самого начала предполагал, что каган может выдвинуть какие-нибудь требования именно в этом духе. Этзилий представлял сейчас меньшую угрозу, нежели Шарбараз, а значит, следовало купить мир с ним; по крайней мере до тех пор, пока не будет отведена угроза со стороны Макурана. Маниакис вздохнул:

— Хорошо. Я могу удовлетворить желание кагана. Что еще?

— Это главный пункт, — сказал Трифиллий. — Кроме того, он настаивает, чтобы твой эскорт насчитывал не более пятисот воинов, и поклялся своим мечом, что приведет с собой не более этого числа. Более нерушимой клятвы, насколько мне известно, у кубратов нет.

— Из чего следует, что мы либо поверим ему на слово, либо примем меры предосторожности. Я предпочитаю последнее. Я дам клятву привести с собой на встречу с Этзилием не более пятисот воинов и сдержу ее; но буду держать серьезное подкрепление на тот случай, если нерушимая клятва кубратов вдруг окажется нарушенной.

Некоторое время Маниакис обдумывал, есть ли смысл нарушить клятву ему самому. Если удастся прикончить Этзилия, сиюминутная выгода перевесит любые угрызения совести. У него появится масса времени, чтобы свершить множество добрых дел и основать несколько монастырей во искупление своего грехопадения.

Но если его постигнет неудача и каган уцелеет, у кубратов появится немало дополнительных причин, чтобы и впредь опустошать земли империи, грабить ее города. Этзилий же достаточно хитер; он способен ускользнуть из любой ловушки. Поскольку чистый прагматизм оказался на одной чаше весов с моральными принципами, эта чаша перетянула и Маниакис решил не нарушать однажды данных обещаний.

— Если изволишь, величайший, то тебе представляется прекрасная возможность ошеломить варвара роскошью видессийской придворной жизни, — сказал Трифиллий. — Увидев подобное великолепие, он забудет обо всем, кроме желания воспользоваться теми щедротами, коими ты соизволишь его удостоить.

— Это было бы совсем неплохо, — согласился Маниакис.

Сам-то он находил придворную жизнь скорее бессмысленно одуряющей, чем внушающей благоговение. Но может, это оттого, думал он иногда, что я застрял в ее клейкой сердцевине, подобно мухе в лужице меда. На выросшего же среди овец номада все эти шитые золотом тоги, размахивающие кадилами священники и медлительно-торжественные евнухи действительно могли произвести впечатление. Вне всякого сомнения, Этзилию еще не доводилось видеть ничего подобного.

— А последнее из требований кагана, величайший, сводится к поставке ему двадцати фунтов сушеного перца горошком, помимо обещанного тобой золота. — Трифиллий скорчил недоумевающую гримасу:

— Один Господь наш, благой и премудрый, знает, зачем Этзилию понадобился перец, поскольку варвары абсолютно невежественны и понятия не имеют, как им пользоваться.

— Переживем, — проворчал Маниакис. — Он получит эту приправу.

— Великолепно, величайший! — Трифиллий просиял, но спустя мгновение снова озабоченно нахмурился:

— Ах, величайший! Полагаю, при проработке деталей твоего предстоящего визита к границам Кубрата не возникнет особой нужды в моем участии?

— Думаю, что к настоящему времени ты уже оказал империи множество неоценимых услуг, высокочтимый Трифиллий, — ответил Маниакис. Вельможа облегченно вздохнул, с его мясистого лица почти сошла краснота. — Сейчас для тебя — самый подходящий момент в полной мере насладиться комфортом столичной жизни, поскольку ты так долго и усердно трудился во имя его сохранения.

— Да благословит тебя Фос, величайший! — воскликнул Трифиллий, но на его подвижном лице легко читалось другое: «Давно пора!»

* * *

Далеко не каждый день в маленькой гавани дворцового квартала можно было увидеть столь обыкновенную, изрядно обшарпанную галеру. Но отец и дядя Автократора возвращались в столицу после шестилетней ссылки тоже далеко не каждый день.

Как только весть о приближении корабля достигла дворца, Маниакис отложил в сторону налоговый регистр, изучение которого доставляло ему одно расстройство, и поспешил в гавань. Если бы его спросили, он признался бы, что рад любому — а тем более такому! — предлогу избавиться от необходимости читать проклятый перечень. Но никому даже в голову не приходило спросить. Все-таки Автократор имел кое-какие привилегии!

Набегавшие волны одна за другой с шипением разбивались о стенку набережной. Голос моря насквозь пропитывал весь Видесс, который был с трех сторон окружен водой. Но последнее время Маниакису приходилось сознательно напрягаться, чтобы расслышать эти звуки. Время, проведенное в столице, а до этого — на побережье Калаврии, притупило его восприимчивость к голосу океана.

Прозвучали торопливые шаги; на пристани появился Регорий.

— Они уже здесь? — спросил он, переведя дыхание. — А, еще нет, теперь я вижу. Но ждать осталось всего несколько минут. Смотри, смотри! Там, на носу, стоит мой отец! А рядом с ним твой! — Он замахал руками. Через мгновение Маниакис последовал примеру своего более непосредственного кузена.

Старший Маниакис с Симватием ответили на приветствие. Только острое зрение Регория могло на таком большом расстоянии столь уверенно отличить одного от другого. Маниакису для этого пришлось сильно прищуриться.

Стоявшая рядом с Симватием Лиция тоже махнула рукой Маниакису и Регорию, после чего Маниакис принялся махать руками с новой силой, а Регорий, наоборот, вытянул руки по швам.

— Неужели ты не хочешь приветствовать свою сестру? — спросил Маниакис, чувствительно ткнув кузена локтем под ребро.

— Чтобы она окончательно задрала нос? — произнес Регорий в притворном ужасе. — Она будет напоминать мне об этом всю оставшуюся жизнь!

Маниакис только фыркнул в ответ. Он прислушивался к приказаниям командира гребцов, который сперва отсчитывал взмахи весел, а потом, когда галера подошла к причалу, велел табанить. С корабля на пристань полетели швартовы; слуги на берегу подхватили их и быстро закрепили, после чего так же быстро установили трап.

Первым на набережную поспешил старший Маниакис. Если бы кому-нибудь вздумалось опередить отца, подумал сын, тот, пожалуй, вытащил бы меч и в два счета отправил душу нахала прогуляться по тому мосту, который ведет одних на небеса к Фосу, а других — в ледяную преисподнюю к Скотосу.

С величайшей почтительностью старший Маниакис поклонился младшему.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});