Главная улица - Синклер Льюис

— Довольно быстро доехали! — произнес один из них.

— Мм-да. Мы выиграли время на озере, там дорога получше.

— А все-таки медленно после автомобиля!

— Мм-да. Какое может быть сравнение! Кстати, довольны ли вы вашими шинами «Сфинкс»?

— Пока служат хорошо. Все же я не уверен, лучше ли они, чем «Стрела».

— Мм-да. Лучше «Стрелы» вы ничего не найдете! Особенно рубчатые, такие куда лучше гладких.

— Мм-да, в этом вы правы: «Стрела» — хороший сорт.

— Скажите, как у вас обстоит с платежами Пита Гарсхейма?

— Он выплачивает очень аккуратно. Ему достался участок хоть куда!

— Мм-да. Это отличная ферма.

— Мм — да. Пит может быть доволен такой землей.

От этих серьезных тем они перешли к шуточным выпадам, заменявшим на Главной улице остроумие.

Особенно мастером по этой части был Сэм Кларк.

— Что это за дурацкие летние фуражки выставлены у вас в таком количестве? — обрушился он на Гарри Хэйдока. — Украли вы их или просто рассчитываете содрать за них втридорога?.. Кстати, о фуражках, — рассказывал ли я вам, какую шутку я устроил Уилу? Доктор воображает себя замечательным автомобилистом и вообще считает, что у него ум почти как у человека. Но вот раз он выехал в дождь и не надел, бедняга, цепи на колеса, а я…

Кэрол уже не раз приходилось слышать эту историю; она убежала назад к танцорам и, оказавшись свидетельницей изумительной ловкости, с какой Дэйв Дайер спустил ледяную сосульку за воротник миссис Мак-Ганум, неистово аплодировала вместе с другими.

Все уселись на пол и принялись за еду. Мужчины посмеивались, передавая по кругу бутылку виски, и хохотали — «Вот молодчина!», — когда к ней приложилась и Хуанита Хэйдок. Кэрол пыталась последовать ее примеру. Ей казалось, что она хочет быть пьяной и буйной. Но она лишь закашлялась и, видя неудовольствие Кенникота, с раскаянием отдала бутылку. Только потом она вспомнила, что решила отказаться от домашнего подчинения.

— Давайте играть в шарады! — предложил Рэйми Вузерспун.

— Давайте, давайте! — поддержала его Элла Стоубоди.

— Что ж, подурачимся! — снизошел Гарри Хэйдок.

Они выбрали шараду, где на долю Сэма Кларка выпала роль короля. Короной служила красная фланелевая рукавица, которую напялили на его большую лысую голову. Они забыли про свою солидность или делали вид, что забыли. Кэрол, увлекшись, воскликнула:

— Давайте создадим драматический кружек и поставим пьесу! Хотите? Сегодня было так весело.

К ее предложению отнеслись благосклонно.

— Идет! — поддержал ее Сэм Кларк.

— Да, давайте! Как хорошо было бы поставить «Ромео и Джульетту»! — простонала Элла Стоубоди.

— Это будет презабавная штука, — согласился доктор Терри Гулд.

— Но было бы глупо ограничиться любительским подходом к делу, — заявила Кэрол. — Мы должны сами написать декорации и действительно создать что-нибудь художественное. Предстоит уйма работы. Будете ли вы… Будем ли все мы аккуратно являться на репетиции, как вы полагаете?

— Еще бы! Конечно! А как же иначе? На репетиции надо приходить без опоздания, — согласились все.

— Тогда соберемся на будущей неделе и положим начало Драматической ассоциации Гофер-Прери! — провозгласила Кэрол.

Она ехала домой, влюбленная в этих друзей, которые мчались с ней по залитому луной снегу, устраивали непринужденные прогулки и готовились творить красоту на сцене. Этим решалось все. Она станет теперь, наконец, частицей города и в то же время избежит губительного яда провинции. И притом она освободится от Кенникота, не оскорбляя его, так что он сам не будет об этом знать.

Она торжествовала.

Месяц, теперь маленький и высокий, холодно глядел с высоты.

II

Несмотря на то, что решительно все добивались чести присутствовать на заседаниях учредительного комитета и на репетициях, окончательно вошли в Драматическую ассоциацию лишь Кенникот, Кэрол, Гай Поллок, Вайда Шервин, Элла Стоубоди, чета Хэйдоков, чета Дайеров, Рэйми Вузерспун, доктор Терри Гулд и четыре кандидата: кокетливая Рита Саймоне, супруги Диллон и Миртл Кэсс, некрасивая, но бойкая девятнадцатилетняя девица. Из этих пятнадцати человек только семь пришли на первое собрание. Остальные по телефону сообщили о своих бесконечных сожалениях, неотложных делах и внезапном нездоровье и торжественно поклялись, что не пропустят больше ни одного собрания до скончания веков.

Кэрол была избрана председательницей и директором-распорядителем.

Диллонов ввела в этот круг она. Предположения Кенникота не оправдались: дантист и его жена не были порабощены Уэстлейками и оставались за бортом местного высшего общества, как и Уиллис Вудфорд, кассир, бухгалтер и администратор банка Стоубоди. Кэрол заметила однажды, как миссис Диллон медленно проходила мимо дома, где «Веселые семнадцать» играли в бридж, и, жалко скривив губы, поглядывала на великолепие избранных. Повинуясь порыву, Кэрол пригласила Диллонов в Драматическую ассоциацию, и, когда Кенникот бывал с ними резковат, она оказывала им особое внимание и гордилась собою.

Это довольство собой мирило ее и с малочисленностью первого собрания и с назойливыми уверениями Рэйми By- зерспуна, что «театр должен быть искусством возвышенным» и что в «некоторых пьесах безусловно содержатся великие уроки».

Элла Стоубоди, считавшаяся специалисткой, так как сна изучала в Милоуки «искусство красноречия», не одобрила интереса Кэрол к современным пьесам. Мисс Стоубоди так определила основное направление американской драмы: «Единственный путь к высокому искусству — это Шекспир». Но так как ее никто не слушал, она оскорбилась и сидела в стороне с видом леди Макбет.

III

Малые театры, которым предстояло года через три — четыре придать остроту американскому драматическому искусству, в то время еще были в зародыше. Но Кэрол предчувствовала грядущую революцию. Из случайных журнальных заметок она знала, что в Дублине появились новаторы, которых называют «Ирландской школой». Она смутно помнила, что некто по имени Гордон Крэг написал для них не то декорации, не то пьесы. Она чувствовала, что в этих новых бурных движениях драматического искусства разворачивается подлинная история, куда более значительная, чем в пошлых газетных сообщениях о важных сенаторах и об их по-детски высокопарных словесах. Все это было ей близко. Ей мерещилось, что она сидит в брюссельском кафе, а потом идет в веселый маленький театр, приютившийся под стеной собора.

Ей бросилось в глаза объявление на страницах полученной из Миннеаполиса газеты:

КОСМИЧЕСКАЯ ШКОЛА

музыки, декламации и драмы объявляет спектакль из четырех одноактных пьес Шницлера, Шоу, Йитса и лорда Дансейни.

Она должна это увидеть. Она попросила Кенникота съездить с ней в Миннеаполис.

— Я, право, не знаю. Любопытно, конечно, побывать в театре, но почему тебе так приспичило видеть эти глупые иностранные пьесы в исполнении каких-то любителей? Отчего бы не подождать настоящего театра? Сезон скоро начнется. Обещают несколько занимательных вещей: «Лотти на ранчо Двух Ружей» и «Полицейские и грабители», в исполнении нью-йоркской труппы, в настоящем бродвейском стиле! Все артисты из Ныо-Йорка. А что за штуку ты хочешь посмотреть? Гм! «Как он лгал ее мужу». Это звучит не так плохо. Видно, хорошая вещь. Что ж, я мог бы, пожалуй, кстати, пойти на автомобильную выставку. Мне хотелось бы взглянуть на хуповскую новую открытую машину.

Кэрол так и не знала, какое из этих двух развлечений заставило его решиться.

Она провела четыре дня в радостных хлопотах: ее лучшая нижняя юбка оказалась разорванной, потерялась нитка бисера с коричневого бархатного платья, на самой нарядной блузке из креп-жоржета обнаружилось жирное пятно. Она причитала: «Мне прямо не в чем показаться на людях!» — и получила от сборов бездну удовольствия. Кенникот нигде не упускал случая мимоходом упомянуть, что собирается в м иннеаполис, в театр и на выставку.

Он и выехали в тихий, безветренный день, и стлавшиеся стеной ватные клубы пара от локомотива закрывали вид из окна вагона на серую прерию. Кэрол не смотрела в окно. Она закрыла глаза и напевала, сама того не замечая.

Она чувствовала себя молодым поэтом, отправившимся завоевывать славу и Париж.

На вокзале в Миннеаполисе Кэрол растерялась, попав в толпу дровосеков, фермеров и шведских семейств с бесчисленными детьми, дедушками, бабушками и бумажными пакетами. Толкотня и крики ошеломили ее. После полутора лет, проведенных в Гофер-Прери, она чувствовала себя настоящей провинциалкой в этом когда-то привычном ей городе. Она была уверена, что Кенникот садится не в тот трамвай. В сумерках винные склады, еврейские магазины готового платья и меблированные комнаты в нижней части Хэннепин-авеню казались прокопченными, безобразными, угрюмыми. Она была оглушена шумом и грохотом уличного движения в часы пик. Когда какой-то клерк в пальто, слишком узком в талии, пристально посмотрел на нее, она теснее прижалась к руке Кенникота. Этот клерк был по-городскому нахален. В то же время он был высшим существом, привыкшим к этой сутолоке. Не смеялся ли он над ней?