Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая) - Валерий Язвицкий

— Домовой-то оказался выгодней всех; спеки ему всего одну «козюльку» — на его потребу, а он весь год будет тобе скот и птицу стеречь…

— Так и ныне будет, государь, — заметил Курицын. — Попы-то упрямы, ни в чем не уступят друг другу. Им ведь дела нет никакого до пользы государства. Токмо за слова да суеверия цепляются… Может, латыняне-то умней будут. Сей часец, яз мыслю, папе выгодней всякой унии союз против турок…

— Верно! — воскликнул великий князь. — Ежели уж легатус о государственном разуме заговорил и ради сего крыж спрятал, то и преть с попами нашими в ущерб Рыму зря не станет.

— И яз так мыслю, государь, — согласился Федор Васильевич, — хитер легатус-то. Найдет он увертку. — Дабы волки были сыты и овцы целы, — весело молвил великий князь. — Сей же часец яз сам, яко волк, готов целого барана съесть. Идем к государыне-матушке. Она нас звала, у нее ныне семейная трапеза.

Беседа и прения о соединении русской и римской церквей вскоре состоялись у владыки Филиппа в подворье и окончились так, как предполагал великий князь, — ничем.

Папский легат весьма осторожно приступил к выполнению своей задачи. С первых же шагов он поставил дело так, что между обеими церквами будто бы нет никакой вражды, а, наоборот, Москву и Рим объединяет общая борьба с мусульманами за веру христианскую и за освобождение от турок Иерусалима и гроба Господня.

Но уже из ответа митрополита Филиппа папский легат почувствовал, что все пути к объединению церквей отрезаны. Говорил митрополит внешне спокойно, но непримиримо. Он взял символ русской церкви и символ веры[61] римской и указал на восьмой член, где у русских говорится о Боге Духе Святом, что он происходит только от Бога Отца, а у римлян — что Дух Святой происходит и от Бога Отца и от Бога Сына. Утверждение римской церкви митрополит объявил ересью. Когда после митрополита выступил в прениях известный на Москве книжник Никита Попович, папский легат ясно увидел, что не только соединения церквей, но и общего языка у Рима с Москвой не может быть.

Никита Попович говорил долго, гневно и пылко, торопливо перелистывая священные книги и читая из них длинные выдержки. Книг на столе около Никиты было так много, что великий князь, переглянувшись с дьяком Курицыным, собрался уже уехать из хором митрополита, где происходили прения. Но в это время архиепископ Бонумбре, воспользовавшись кратким перерывом в речи Никиты Поповича, встал и испросил слова у митрополита, а получив разрешение, сказал спокойно и вежливо:

— Я внимательно выслушал все существенные возражения вашего высокопреосвященства, а также отца Никиты, но не могу по сути дела подкрепить свои мнения чтением тех или иных мест из Священного Писания и от отцов церкви, ибо со мною нет нужных мне книг…

Уклонение папского легата от прений вызвало открытое ликование среди русского духовенства, объявившего свою победу в прениях…

Бонумбре все это принял весьма спокойно и, как показалось великому князю, был доволен мирным окончанием своей неудачной попытки…

Отъезжая от митрополита, великий князь позвал в свою колымагу и Федора Васильевича; хотелось ему побеседовать с дьяком своим с глазу на глаз.

— Ловко ведь увернулся легат-то, — смеясь, заговорил Иван Васильевич, — умен, умен сей папский легат.

— Они, государь, все умны, — заметил Курицын, — токмо ум-то на глупости тратят.

Великий князь нахмурил брови и спросил:

— На какие же глупости, ежели они о символе веры баили?

— Не гневись, государь, — ответил Курицын, — тобе нечто от грецкой философии, сиречь любомудрия, скажу. Много яз изучал по-грецки великого мудреца их, Аристотеля именем. Мудрец сей учит, как правильно мыслить, дабы не мешать истину с ложью. Науку о сем Аристотель называет «логика», сиречь наука о том, как разумно мыслить…

Великий князь слушал весьма внимательно.

— А ну, скажи мне, — молвил он, — что-либо от его мудрости.

— Изволь, государь, слушай… Вот он что об истине сказывает: «Истина всегда и везде истина и не может быть ложью». Иными словесами, в одном деле не может быть враз истина и ложь, а токмо одно: либо ложь, либо истина.

Иван Васильевич задумался.

— Правильно сие, — произнес он медленно, — так же вот: Бог всегда и везде есть Бог и не может быть не Богом…

— Истинно, государь, — радостно воскликнул Курицын, — истинно так!

— А как по науке сей утвердить бытие Божие? — опять подумав, спросил великий князь.

— Бог есть, ибо мудрое устройство мира служит для сего основанием, — ответил Федор Васильевич и, подумав, добавил: — Из сего же ясно, что Бог един, как и в Священном Писании писано, ибо ни един волос не упадет с главы без воли Его, все лишь единой Его волей деется…

Великий князь задумался на миг и быстро спросил:

— А к чему ты молвил, что попы умны, а ум на глупости тратят?

— Истинно так, государь, — смелей заговорил дьяк. — Попы вот бают: «Бог-то един», а сами его на трех богов делят: Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святого… Как же может быть три Бога, ежели Он един? В символе же веры сказано: «Верую во единого Бога Отца», далее, «и во единого Господа Иисуса Христа», а далее: «и в Духа Святого, Господа животворящего, иже от Отца исходящего…» А по логике-то выходит…

— Един Бог, — быстро перебил дьяка Иван Васильевич, — не может быть в одно и то же время тремя едиными богами…

— А от отца исходящего? — заметил дьяк.

— И сего быть не может, — с увлечением продолжал великий князь, — ибо вся Троица вечна, из века веков есть, а потому и один Бог от другого происходить не может…

— А как же сказано: «Иже от Отца рожденного прежде всех век Бога истинна от Бога истинна…»

Великий князь ничего не ответил и задумался. Он как-то сразу многое понял по-новому, а мысли его будто вооружились и стали вдруг острее и глубже…

Он молчал всю дорогу и, только выходя из колымаги, сказал:

— Утре приходи к раннему завтраку. Вижу яз, что сия наука Аристотелева не токмо попам надобна, а более того — государям при государствовании ихнем.

Как только до Рязани дошли вести, что в Москву приехали из Рима царевна и папский легат со свитой, Джованни Батиста Тревизан заволновался. Захватив с собой свою небольшую казну, ибо все ценности оставались на хранении в хоромах Ивана Фрязина, спешно поехал он в Москву в сопровождении толмача и двух слуг-венецианцев.

Иван Фрязин встретил его с досадой, опасаясь, как бы греки, приехавшие с царицей, чего бы не вызнали от своего соплеменника, тем более что Тревизан был родом из Мореи и знал Палеологов.

— Приехал ты преждевременно, — сказал Тревизану царский денежник, — лучше бы выждать, когда легат со свитой вернется в Рим. Ныне ты будешь у всех на глазах…

— Я думаю, — возразил Тревизан, — на людях, среди многих иностранцев, я буду менее заметен…

— Наоборот! — воскликнул Иван Фрязин. — И папский легат и прочие сразу тебя заметят и будут расспрашивать. В Риме известно, что дука Николо Троно послал тебя не в Москву, а в Орду. Лучше бы нам было после свадебных торжеств тайно выехать к хану прямо из Рязани…

Но все эти разговоры ничего уж изменить не могли, и то, чего Иван Фрязин так опасался, вскоре случилось.

Дня через два после приезда Тревизана как будто нарочно попался он навстречу папскому легату, ехавшему по русскому обычаю для высших духовных лиц в открытых санях в сопровождении пешей и конной свиты из итальянцев и греков, из которых многие знали лично посла Венецианской синьории.[62]

— Добрый день, господин Тревизан! — послышались приветствия со всех сторон на итальянском и греческом языках.

Тревизан вынужден был открыться и, как униат, благоговейно подошел под благословение архиепископа Бонумбре. Легат был крайне удивлен появлению в Москве венецианского посла и, благословив его, спросил:

— Вы уже вернулись из Орды, господин Тревизан?

Тревизан побледнел и, оглядевшись испуганно по сторонам, проговорил вполголоса:

— Ваше высокопреосвященство, в Орду я не ездил. Разрешите поговорить обо всем у вас в доме, если вы соблаговолите принять меня.

— Это затруднительно, — ответил папский легат, — ибо я со свитой стою на посольском подворье за приставами царскими и на прием гостей должен просить разрешение у самого государя московского.

Однако, подумав некоторое время, он предложил:

— Идите, господин Тревизан, рядом с санями моими и поведайте мне, что с вами случилось.

Тревизан, чувствуя безвыходность своего положения, не стал таиться перед Бонумбре и рассказал все, как было у него с денежником Иваном. Скрыл он только о корысти и своей и денежника, а объяснил сговор свой желанием верней достигнуть цели, минуя государя московского.