Ферма - Том Роб Смит

Вечером на ферме я разобрал груду накопившейся почтовой корреспонденции. Среди бесполезного хлама и парочки просроченных счетов мне на глаза попались два билета на городской фестиваль Санта Лючии, праздник света в самую длинную ночь в году, зимний аналог праздника летнего солнцестояния. Как это похоже на мать — заблаговременно купить билеты на праздник, до которого тогда было очень далеко. Она всегда была организованной и педантичной; более того, она ни за что не простила бы себе, если бы пропустила его. Там должен был собраться весь город, включая тех, кого она подозревала.

До сего знаменательного события оставалось еще несколько дней, и я попытался хоть что-нибудь разузнать о Мие. Я разговаривал с учителями в ее школе, владельцами магазинов на набережной и даже останавливал прохожих на улицах. Мой интерес приводил людей в замешательство. Многие знали о том, что случилось с матерью, и история эта передавалась из уст в уста, став достоянием всего города и его обитателей. Но они никак не могли взять в толк, почему мои расспросы касаются дочери чужого для меня человека. Да и, правду сказать, расследование я вел любительски. Один раз я даже предложил лишний билет на праздник Санта Лючии в обмен на информацию. Не обладая ни властью, ни авторитетом, я являл собой жалкое зрелище, и надо мной бы смеялись, не будь я столь жалок. Самые большие надежды я возлагал на разговор с детективом Стелланом в сонном полицейском участке. В отличие от матери, он заставил меня ждать, и согласился поговорить лишь на ходу, направляясь из участка к своей машине, причем ограничился тем, что, следуя примеру Хокана, заявил, что никакими новыми сведениями не располагает. Надеясь, что с добрым отшельником мне повезет больше, я нанес визит Ульфу. Он открыл дверь, но внутрь не пригласил, и мне пришлось довольствоваться лишь беглым взглядом на кусок стены, где по-прежнему висели рушники с цитатами из Библии, вышитые его женой.

В тот вечер я позвонил отцу, и он сообщил мне, что мать потеряла сознание от обезвоживания. Врачи уверили его, что, согласно Закону о дееспособности, она не имеет права отказываться от приема жидкости или пищи. Если они примут решение о том, чтобы поставить ей капельницу с физраствором, а она выдернет иглу из вены, ее придется связать. После этого у меня состоялся разговор с Марком, в ходе которого тот по большей части молчал, надеясь, очевидно, что я сам, без подсказки, пойму, что пора возвращаться.

Я уже готов был сдаться и даже в отчаянии принялся подбирать рейсы, отправляющиеся в Лондон, но вечером вдруг раздался стук в дверь. Это оказался доктор Норлинг. Все его очарование и красноречие куда-то подевались, хотя нежный запах сандалового дерева сохранился. Его отрывистая речь граничила с грубостью, когда он заявил, что заглянул всего на минуту и не может задерживаться.

— Вам не следовало приезжать. Вы ничего не добьетесь. Тильда должна вернуться к реальности. Она не нуждается в новых фантазиях. — Он ткнул пальцем в мой блокнот, лежавший на столе. — А вот это и есть самые настоящие фантазии. — И добавил: — Вы ведь и сами это понимаете, не так ли?

В его вопросе прозвучала мягкая угроза. Он словно готов был рассмотреть вопрос о моем здравомыслии — дескать, яблоко от яблони недалеко падает, какова мать, таков и сыночек. Именно в этот момент я твердо решил остаться.

Задержись моя мать в Швеции, фестиваль Санта Лючии наверняка стал бы ключевым событием в хронологии, обретя в ее глазах несомненную важность. Я решил прийти пораньше, чтобы подыскать себе удобное местечко в задних рядах, откуда мог без помехи наблюдать за появлением местных знаменитостей, пытаясь угадать, кто из них вызвал бы наибольший интерес у матери.

Церковь находилась в историческом квартале города, являя собой самое древнее и высокое сооружение в городе, возведенное на вершине холма. Ее белые стены и белая же высокая колокольня буквально возносились к небесам из снега, более похожие на творение природы, чем на дело рук человеческих. Женщина, стоявшая на входе, очевидно, усомнилась в том, что у меня, явного чужеземца, может оказаться пропуск на столь почетное мероприятие, и без обиняков заявила, что все билеты давно проданы. Когда же я предъявил приглашение, она долго и придирчиво рассматривала его, прежде чем пропустить меня внутрь.

Электрического освещения в церкви не было — его заменил трепещущий свет тысячи свечей, отблески которого падали на стены, украшенные сценами из Библии, нарисованными на сосновых досках, снятых с корпусов старинных рыбацких лодок. Буклет, которым я обзавелся на входе, поведал мне, что церковь эта некогда была местом, где жены, сыновья и дочери молились о благополучном возвращении мужей и отцов из штормового моря. Соответственно, именно здесь было удобнее всего молиться о пропавшей дочери или, в моем случае, о матери, пропавшей и нашедшейся одновременно.

На коленях у меня, внутри программы, лежал список подозреваемых, составленный матерью, который я постарался как можно точнее воспроизвести по памяти. Первым из них, явно руководствуясь исключительно политическими мотивами встречать и приветствовать всех остальных, прибыл мэр. Заметив мое присутствие, он старательно проигнорировал меня — что стало единственной трещинкой в броне его безудержной веселости. Первый ряд сидений был зарезервирован, и мэр прошествовал к своему месту, тогда как остальные кресла вскоре заняли, наряду со всеми прочими, и доктор с детективом. Церковь была уже заполнена до отказа, когда прибыли Хокан с супругой. Я понял, что ему нравится ощущать на себе взгляды горожан, когда они проследовали на места в первом ряду.

Как только расселись последние из местных столпов общества, началась служба, и по проходу двинулась вереница юношей и девушек в белых одеждах. Мужчины держали в руках золотистые звезды на палках, женщины — свечи, напевая речитативом в такт движению, после чего выстроились в два ряда в передней части церкви. У первой девушки на голову был надет стальной обруч со свечами, и огненная корона озаряла пламенем ее льняные волосы — она олицетворяла собой Святую Света, роль которой в прошлом году исполняла Миа. Церемония длилась около часа. Паства приветствовала свет и тепло не как абстрактные понятия, а как жизненную необходимость или любимого человека, пропавшего без вести. Несмотря на представившуюся возможность, о Мие никто не вспомнил, что показалось мне очень и очень странным. За всем этим крылся несомненный расчет, поскольку на обычную оплошность такое упущение никак не походило; к священнику наверняка обратились с соответствующей просьбой, которая встретила полное понимание с его стороны. Вряд ли я мог рассматривать это как улику, но факт сей отложился в памяти, не давая мне покоя, особенно учитывая, что Хокан сидел в первом ряду и что на прошлой церемонии именно Миа исполняла роль Санта Лючии.

По окончании службы я остановился чуть поодаль от входа, у ряда фонарей, присыпанных снегом, надеясь обменяться парой слов с Хоканом. Сквозь распахнутые церковные двери я видел, как он разговаривает с членами общины, словно важный государственный деятель, а не обычный гражданин. Заметив меня, он лишь на мгновение запнулся, слишком хорошо владея собой, чтобы каким-либо иным образом, помимо этой крошечной паузы, выдать свое замешательство. Наконец он вместе с супругой вышел наружу. Когда я шагнул к ним, Хокан повернулся к жене и попросил не ждать его, а отправляться на какую-то частную вечеринку. Она мельком взглянула на меня, и мне показалось — хотя, не исключено, это воображение сыграло со мной злую шутку, — что во взгляде ее промелькнуло что-то. Не жалость, не враждебность, а что-то еще — угрызения совести или вина. Ощущение было мимолетным, я запросто мог ошибиться, а она поспешила прочь по залитой огнями фонарей дорожке.

Вежливость Хокана была показной.

— Надеюсь, вам понравилась служба.

— Очень. И церковь тоже красива. Но я был удивлен тем, что мы не помолились за благополучное возвращение вашей дочери.

— Я молился об этом, Даниэль. Я молюсь об этом каждый день.

Хокан присоединился к моим родителям в нежелании сокращать мое имя до уменьшительного «Дэн». Старательно подавляя инстинктивное стремление любой ценой избегать конфликтов, я вспомнил кое-что из того, что говорила мне мать.

— Я никак не могу понять, каким образом Мие удалось сбежать с вашей фермы. Автомобиль она не взяла. На велосипеде не уехала. Уйти пешком она тоже не могла. Общественный транспорт не ходил. Теперь, приехав сюда, я понимаю, как уединенно вы живете.

Хокан шагнул в сторону, прямо в глубокий снег, приглашая меня следовать за ним, чтобы нас никто не мог услышать, и, понизив голос, сказал:

— Мы с вашим отцом за лето подружились и стали близкими друзьями. Он беспокоился о вас. Вы ведь не обижаетесь на меня за такие слова?