Будущее - Дмитрий Глуховский

— Слушай, я в ответе за тебя перед твоим Вольфом, ясно? Он с меня спросит, если ты окочуришься! Пей, я тебя прошу. Мне надо уходить, я хочу, чтобы ты поела и попила на моих глазах…

— Я не буду тут больше торчать.

— Тебе нельзя…

— Ты не можешь меня тут держать силой! — Аннели вскакивает на кровати; сжимает кулаки.

— Конечно, нет!

— Почему я не помню, как тут оказалась?

— Ты вообще хоть что-нибудь помнишь? Ты лыка не вязала, когда я тебя забирал!

— Я напилась, было дело, но чтобы выпасть на сутки?!

— Наглоталась какой-то отравы, я тебе еще волосы придерживал и на руках тащил, и вот благодарность…

— Почему он меня отсюда не забирает?!

— Что?

— Ничего!

— Успокойся. Пожалуйста, успокойся. Поешь… Хочешь, я чего-нибудь еще принесу тебе? Ты просто закажи, я найду…

— Я хочу выйти. Продышаться. Как тебя зовут? — спрашивает она.

Как меня зовут? Патрик? Николас? Теодор? Как зовут того меня, который давний друг Хесуса Рокаморы, и активист Партии Жизни, и бескорыстный защитник прекрасных дев? От неожиданности я чуть не разоблачаю себя, назвав ей имя меня-слюнтяя, меня-заигравшегося кретина, меня-клятвопреступника. Я ведь уже представлялся ей своим настоящим именем однажды, и если она запомнила мой голос, то могла запомнить и имя.

— Эжен. Я же говорил, — в последнюю секунду спасаюсь я.

— Я не могу тут больше сидеть, Эжен. Мне тут тесно, понимаешь? Я понимаю.

— Ладно. Ладно, слушай, давай так: ты съедаешь этих кузнечиков, выпиваешь воды, и мы идем гулять. По рукам?

Она разрывает пачку кузнечиков, набивает ими полный рот, жует с хрустом, запивает половиной стакана, набирает еще столько же — снова уминает. Безо всякого аппетита, просто выполняя свою часть сделки. Через минуту бутылка пуста, а от двухсот граммов кузнечиков остались отшелушенные крылышки.

— Куда мы пойдем? — спрашивает она.

— Мы могли бы прогуляться по блоку…

— Нет. Я хочу погулять по-настоящему. Я съела всех твоих братьев по разуму, я заслужила нормальную прогулку.

— Это опасно, я же сказал…

А она вдруг снимает мои очки и швыряет их на пол, а потом спускает ноги и одним движением давит стекла, калечит оправу.

— Оп! Опасно теперь сидеть дома.

— Зачем ты это сделала?!

— Я хочу туда! — Она указывает пальцем в мой экран, в холмы и небо Тосканы. — Я пялилась в эту твою чертову заставку двое суток и только и мечтала, чтобы свалить из этой клетки. Туда!

— Этого места давно нет!

— Ты проверял?

— Нет, но…

— Разблокируй экран. Какой у тебя пароль? Давай спросим!

Ее голос звенит; черт знает, что с ней может случиться от четверной дозы антидепрессантов. Моя блестящая идея на секунду кажется мне не такой уж блестящей. Я разблокирую экран.

— Найти локацию, изображенную на заставке, — командует она ему так просто, словно это не означает то же самое, что «найти святой Грааль» или «найти Атлантиду».

— Его нет! Этого места нет!

— Сверка завершена. Локация обнаружена, — докладывает экран. — Время в пути — три часа. Запишите координаты.

— Что за тряпки ты мне принес, покажи-ка? — требует Аннели. — Буэээ… Ладно, сгодится. Ну-ка отвернись, я переоденусь.

— Что? Погоди, мы туда не…

Она уже расстегивает рубашку Рокаморы.

Я понимаю одно: тут нам оставаться нельзя. Я очень рисковал, приведя Аннели в свой дом, — но это мой единственный угол, и мне некуда больше было ее вести. А после ее выходки нам надо спрятаться и выждать — другого способа проверить, параноик я или нет, не существует. Конечно уж, не в Тоскане…

Пока она занята собой, я осторожно приоткрываю дверцу шкафа: мне понадобится шокер и комплект формы. Воровато и торопливо запихиваю в рюкзак маску, черный балахон, шокер, контейнер…

— Ого! Ничего себе масочка!

Она стоит у меня за спиной — футболка велика, штаны коротки, волосы взъерошены, глаза горят, — глядя мимо аккуратно сложенной штурмовой формы на маску Микки Мауса, которая теперь висит на крючке в шкафу: убрал от нее подальше.

Маска старая, отлитая из какого-то допотопного пластика, и краска на ней потемнела, растрескалась, пошла морщинами; обтянутый пергаментной желтой кожей, Микки Маус выглядит на свой возраст. Вряд ли хоть какой-нибудь ребенок согласился бы надеть маску сейчас; но детей никто и не спрашивает.

Пытаюсь вспомнить, как я смотрел на Микки Мауса, когда был совсем мелким. Когда жил на первом из трех этажей интерната. В анимационных фильмах мышь всегда улыбалась, и я повторял за мышью. Мне очень хотелось понять, почему Микки Маус веселится, чему радуется. Старался почувствовать то, что чувствовал гребаный мышонок, и не мог. Но мне, наверное, до сих пор кажется, что он знает секрет детского счастья. Барыжа им, Микки Маус и выстроил свою империю на сотни миллиардов. Триста лет назад его парки развлечений процветали — народу через себя они прокачивали побольше, чем Ватикан. Но потом и те, и другие остались без клиентов: верующие образумились, а дети исчезли как вид. Церкви, мечети и луна-парки захирели, и их торговые площади были пожраны более трендовым бизнесом.

— Это у тебя откуда такая жуть?

— С блошиного рынка.

Империя рухнула, а от императора осталась посмертная маска, которую я купил за гроши у негра-старьевщика в Небесных Доках, базаре в облаках над Гамбургским портом. Я тогда решил, что выручаю веселую мышь из небытия так же, как она когда-то вытащила оттуда меня. Теперь она — моя личная вещь наравне с тремя комплектами формы Бессмертного, парой смен гражданки и рюкзаком.

— Давай сюда! — требует она.

— С какой это стати?

Но Аннели уже перетягивается через меня, срывает маску с крючка и надевает ее на себя.

— Ну ты что? Система же наблюдает за нами! Ты как думаешь, он-то не в розыске? — Аннели пальцем проводит по растянутым в улыбке мышиным губам. — Бррр… Какой-то он весь засаленный…

— Осторожней! Это антиквариат! Ему лет двести, наверное…

— Не люблю старые вещи. Они чужими душами фонят! — заявляет она.

— Она же веселая. Маска. Это Микки Маус.

— Не хочу даже думать, по каким случаям ты его надеваешь!

— Это просто сувенир…

— Нам не пора? Десять минут уже прошло, а ты обещал, что через пятнадцать нас уже загребут!

— Дверь… — нехотя командую я.

И через секунду Аннели оказывается снаружи.

— Подожди… Постой! — Но она уже улепетывает от меня по галерее, мне приходится кричать на бегу: — Не надо! Я не хочу туда ездить!

— Почему это еще? — оглядывается на меня через плечо Микки Маус, не сбавляя шага.

Потому что мне закрыт вход в эту волшебную страну, Аннели. Даже если мы приедем туда, мы там ничего не найдем. Я не могу попасть в край изумрудных холмов. Там будут руины или залитые бетоном котлованы, или небоскреб на тысячу этажей. Но дело не только в этом…

— Мне не интересно! Это глупо! Это просто картинка, заставка! На ней могло быть что угодно, любое место!

Аннели достигает края галереи и, взявшись за перила, сбегает по лестнице. Двумя площадками ниже она останавливается на секунду. Задирает мышиную морду вверх и кричит мне:

— Но ведь мы и бежать отсюда можем куда угодно, так?

Времени двенадцать ночи; еще только начинается третья смена жизни, и едва очнувшиеся от снотворного сомнамбулы, выползая из своих кубов, обалдело глазеют на нашу погоню. Контингент в моем блоке невыдающийся — клерки один другого мельче, к дебошу эта живущая по расписанию плотва непривычна.

Аннели-то проскочила мимо и канула, а мне в мой прудик еще возвращаться, так что я держу свои специальные навыки при себе, стараюсь лишнего внимания не привлекать, не спешу слишком, поддаюсь; так ей удается домчаться до выхода из блока и вместе с квелой толпой выбраться наружу. Настигаю я ее только у самого хаба — потому что она начинает прихрамывать. Но когда я беру ее за плечо, Аннели смеется.

— Ты еле ползешь! — кричит она мне, запыхавшись. — Ты черепаха! Давай, черепаха, вводи координаты! Какая туба нам нужна?

Нас уже всасывает в воронку хаба, вокруг миллион людей, они выпялили на девчонку в старинной маске свои глаза, они обложили нас своими ушными раковинами, и каждый наш шепот непременно угодит в эту ловушку. Я не могу сейчас спорить, не при такой прорве свидетелей. Так что я просто беру Аннели за руку и послушно диктую коммуникатору координаты, которые она запомнила наизусть.

К гейту она меня тянет сама — на нижний уровень, сообщение на дальние дистанции. Экспресс «Римский орел» отправляется каждые двадцать минут и делает тысячу километров в час; в Риме нужно сделать пересадку.

Поезд уже подан, до отправления — секунды. Он весь цвета ртути, вдвое шире и выше состава обычной тубы и такой долгий, что голова состава сжата перспективой почти в точку. Последние пассажиры, докурив, исчезают в его чреве.