Все для фронта? Как на самом деле ковалась победа - Михаил Зефиров

В пружинном цехе завода «Красная Этна» коммунист Гагарин во время своего дежурства даже нарисовал на эту тему картину «Смоленск взят» и юмористически надписал: «Победа будет за нами.» Правда, парторганизация цеха юмор не оценила и сообщила о творчестве Гагарина в органы НКВД. Профессор Добротвор тоже был шокирован: «Черный день. Тяжелый траурный день. Сегодня сообщили по радио, что „на днях нами оставлен Смоленск“. Что же это такое?.. Непонятны две вещи: почему такое лаконичное сообщение, да еще, „на днях“, как будто бы оставили не Смоленск, а какую-нибудь деревню Иваньково. Ведь так и Москву можно на днях оставить. Сдача Смоленска — факт исключительного значения. Я ни о чем не могу думать. Одна мысль — Смоленск. Почему? В чем дело? Все молчат, никто не разговаривает между собой. Все подавлены. И только изредка у кого-нибудь прорвется слово „Смоленск“». [342 — Забвению не подлежит, с. 517.]

Граждане читают вывешенный плакат с текстом сообщения Совинформбюро.

Именно в этот момент, в середине августа 1941 г., многие отчетливо поняли, что крах советской власти может быть близок. Никто не знал, чего хотят немцы после захвата Советского Союза, но все догадывались, что уж диктатуре-то большевиков точно придет конец. После этого начался стремительный рост антисоветских настроений, и некоторые граждане даже не скрывали, что ждут прихода Гитлера с радостью. Углубление кризиса подтверждалось все большим наплывом в тыловые районы раненых, ухудшением ситуации с продовольствием и ростом цен, а также начавшимися бомбардировками городов, которые еще вчера казались недосягаемыми для вражеской авиации.

Партийные органы, как могли, пытались бороться с поступающими сигналами о тех или иных проявлениях антисоветских настроений. Так, выступая на очередном пленуме Горьковского обкома ВКП(б) секретарь по пропаганде И. М. Гурьев возмущался: «На пассажирских пароходах „Волгарь“ и „Окарь“ выступают со своими „номерами“ слепые певцы. Они поют старые запрещенные песни, а один из них, „перестроившись“ на новый лад, пел о войне. В этой песне он рассказывал о кровавой бойне, которая калечит молодых, цветущих людей, говорил о том, что этим людям не хочется воевать, оставлять свои семьи, детей, но их гонят на войну, пел о том, что семьи мобилизованных переживают голод и холод. Надо полагать, что на пароходах есть коммунисты, которые слушают эту контрреволюционную сволочь!» [343 — ГОПАНО, Ф. 3, Оп. 1, Д. 2050, Л. 111.]

Нередко распространению панических слухов способствовали эвакуированные, рассказывавшие об ужасах отступления и плохом состоянии Красной Армии. Учитывая нехватку официальной информации, эти сведения часто ложились в основу слухов, преувеличивались и по-своему интерпретировались людьми.

Нередко эвакуированные становились жертвами своих правдивых рассказов. В одной из справок, составленной «компетентными органами», говорится: «…недавно органами НКВД арестованы некто Маклашева и Богданов, прибывшие в район в числе эвакуированных. Проживая в районе, они вели подрывную работу среди населения путем распространения ложных провокационных слухов, вызывая панические настроения среди населения. Они говорили, что Красная Армия голодает, Советский Союз погибнет в войне с Германией, что Совинформбюро неправильно сообщает о якобы чинимых немцами зверствах. Немцы, говорят они, вырезают только коммунистов». [344 — ГОПАНО, Ф. 3, Оп. 1, Д. 2188, Л. 119–120.] И, надо заметить, все это было близко к правде, поэтому власть так жестко и реагировала на подобные факты. Как говорится, на правду всегда обижаются.

В то же время сами эвакуированные часто вызывали чувство неприязни у местного, особенно сельского населения. Жены и родственники флотских и армейских офицеров, семьи чиновников в отличие от колхозников были хорошо материально обеспечены, носили модные платья и костюмы, от них пахло дорогими духами и импортным табаком. Вели они себя, подобно бывшим дворянам, надменно и высокомерно, на крестьянскую «челядь» смотрели свысока. И уж естественно, не хотели идти работать в колхоз.

Упоминавшийся выше секретарь обкома Гурьев жаловался в ЦК ВКП(б): «Эти семьи неработающих составляются из разных групп: часть жен начальствующего состава РККА и РКМФ, которые материально обеспечены, получая деньги за мужей по аттестатам; часть семей служащих, тоже материально обеспеченных, и есть такие, которые, хотя и не обеспечены материально, но уклоняются от работы в колхозах под разными предлогами — „никогда не работал в сельском хозяйстве“, „мне вреден физический труд“, „дайте работу в учреждении“ и т. д. Эта группа предпочитает работе хождение по учреждениям с требованиями обеспечить их питанием». [345 — Там же, Д. 2074, Л. 273.]

Зависть — чувство нехорошее, но всем людям свойственное. В данном же случае, вполне естественно, что люди, жившие в грязи и нищете и работавшие на полях, едва сводившие при этом концы с концами, с ненавистью смотрели на незваных гостей, которые не только всем своим видом внушали превосходство, занимали, причем совершенно бесплатно, жилплощадь, да еще и отказывались «марать руки» на работе и «жили припеваючи». Возникла озлобленность, которую эвакуированные вскоре ощутили на своей шкуре.

В этом смысле характерно тревожное письмо эвакуированной жены военного комиссара 53-го ИАП В. Сергеева, отправленное мужу из Заветлужского района Горьковской области 29 ноября 1941 г.: «Против нас здесь, как видно, целый заговор. Слушай же, как сумею, так передам: наша Кушнарева очень плохо спит ночами. В ночь 26.11.41 на 27 она также не спала и услышала у хозяйки мужской голос, в то время как муж ее в Горьком находится, когда она услышала, что речь идет о женах комсостава. Насторожилась, стала подслушивать, где она и услышала слова неизвестного мужика, который трактовал хозяйке: „Зачем ждать расправу Гитлера над ними, когда мы можем сами это сделать, уничтожить их“. На ее вопрос, а куда же нас девать, он даже указал название и место леса, куда закапывать трупы. Между прочим, во время разговора, Кушнарева говорит, упоминалась моя фамилия, Муратбековой, что она живет отдельно, много денег, муки. Вот, друг, это уж не простая болтовня, а быль, а потом председатель колхоза говорит, в конторе собирается народ и все время говорит о нашей скорой кончине, как будут нас вешать». [346 — ГОПАНО, Ф. 3, Оп. 1, Д. 2105, Л. 26.]

Феномен московских событий октября 41-го

Наиболее кризисными для советской власти, когда диктатура коммунистов буквально висела на волоске, стали осенние месяцы 1941 г.

30 сентября в рамках операции «Тайфун» немцы начали генеральное наступление на Москву. Советская оборона быстро развалилась, полностью оголив дорогу на столицу. Германские танки с открытыми люками, не встречая сопротивления, как на параде, ехали по шоссе Минск — Москва. 15 октября Госкомитет обороны СССР принял совершенно секретное постановление об эвакуации Москвы. Оно, естественно, касалось только вышестоящего начальства. Народу же по-прежнему пытались пудрить мозги, мол, идут упорные бои, немцы истекают кровью, пускают в атаку стариков и инвалидов, надо стоять насмерть…

Гастроном в Москве, конец лета — начало осени 1941 г.

В центральных газетах одно за другим публиковались воззвания, а также статьи политруков с громкими названиями типа «Путь немецких войск усеян трупами солдат» и т. п. Однако люди быстро осознали происходящее. Научившись за четыре месяца читать сводки Совинформбюро между строк, жители столицы поняли, что дела на фронте складываются катастрофически. В городе стали с перебоями ходить троллейбусы и метро, встали часть трамвайных маршрутов, закрылись некоторые магазины и столовые, а поток автомобилей по шоссе Энтузиастов, в направлении на восток, все увеличивался. Все это являлось свидетельством кризиса.

Положение и правда было ужасным. 16 октября немецкие Панцерваффе достигли Малоярославца, а это всего 100 км от столицы. Чтобы преодолеть такое расстояние, немцам зачастую хватало двух-трех дней. До сих пор неизвестно, правда или миф, что в эти дни мобильная разведгруппа противника на мотоциклах достигла окраины Москвы и, проведя короткую перестрелку с блокпостом, повернула обратно. Понятно, что историки, занимающиеся операцией «Тайфун», не хотят признавать этот факт. Не хочется верить, что немцы могли просто так взять и доехать до столицы. Хотя в той обстановке полного развала фронта это было вполне возможно.

Так или иначе, по Москве пронесся слух, что враг уже возле города. Именно это и стало сигналом к массовым беспорядкам. Тысячи людей решили, что советской власти все-таки пришел конец. Одни ринулись грабить магазины, другие — бежать из города.

«Эвакуация» руководящих работников происходила в такой спешке и сутолоке, что невольно подавала пример всем остальным. Быстрее всех сбежали те, кто больше всего призывал народ сражаться до последнего, а именно аппарат ЦК ВКП(б). Здание ЦК на Старой площади превратилось в бедлам. В комнатах было разбросаны противопожарное оборудование и противогазы, в кабинетах царил полнейший хаос. Повсюду валялись секретные бланки и всевозможная переписка, в том числе директивы и телеграммы. В опустевшем здании были обнаружены брошенные в панике больше сотни печатных машинок, 128 пар валенок, тулупы, 22 мешка с обувью, несколько тонн мяса, картофеля, несколько бочек сельди и т. д. Вот, оказывается, куда девались дефицитные продукты! [347 — Комаров Н. Я., Куманёв Г. А. Указ. соч., с. 123.]