Смертоцвет - Александр Зимовец

страсти. Потушенная свеча на столе… Жаркие прикосновения в темноте… Опять какая-то деталь гардероба, никак не желающая падать на пол… Ее тело, выгибающееся в свете ночника… Взвывший за окном ветер, бросающий в окна пригоршни раннего ноябрьского снега…

Невольно на ум ему пришла какая-то самая развратная строчка из творчества поэтов-экстатистов, и он внутренне устыдился тому, насколько она неуместна, и до какой степени даже близко не описывает того, насколько прекрасно то, что между ними происходит.

Ему было удивительно хорошо, и он чувствовал, что ей тоже. И это продолжалось долго, едва завершившись, началось заново…

* * *

Дом уже совершенно затих, и стояла темная осенняя ночь, когда они лежали в жаркой постели и говорили. Ариадна закинула обнаженную ножку на его ногу и, разговаривая с ним, смотрела отчего-то вверх. Там был всего лишь темный потолок с лепниной, но она так, словно над ними раскинулось звездное небо. А ведь звезд не было даже за окном — только низкие тучи, из которых сыпалась мелкая снежная крупа.

— Ты, возможно, посчитаешь меня какой-то… распущенной, — сказала она тихо. И Герман начал, было, говорить, что, конечно же, нет, не посчитает, но она остановила его.

— Нет-нет, подожди, дай я скажу, — проговорила она со все той же странной интонацией сомнамбулы. — Пойми, мне это было нужно, чтобы оставить позади весь этот ужас, который вкрался в мою жизнь. Меня это словно перемалывало изнутри, словно какой-то черный комок свернулся внутри и не отпускал. Это все так ужасно, боже… А теперь я чувствую, словно это все далеко-далеко, словно этого ничего не было. Наверное, теперь я даже смогу говорить о… нем. Говорить так, как будето это человек, не имевший никакого отношения к моей жизни, или имевший совсем небольшое.

— Я понимаю, — Герман кивнул. Ему немного обидно было, что это всего лишь «чтобы оставить позади ужас», но высказывать этого он не стал.

Ариадна внимательно на него поглядела.

— Правда, понимаешь? — спросила она с робкой улыбкой. — С тобой тоже было нечто подобное? Словно ты оказался в постели с самой смертью?

Герман вдруг вспомнил черные провалы глаз Аглаи Румяновой. Да, с ним правда было нечто подобное, хотя и в другом роде. Впрочем, Ариадне об этом, пожалуй, не стоило рассказывать, тем более, сейчас.

— Да, пожалуй, было, — проговорил он негромко, и она не стала расспрашивать.

— Конечно, твоя служба… — она протянула руку и коснулась кончиками пальцев его волос. — Наверное, тебе приходилось видеть всякое…

— Признаться, я на этой службе совсем недавно, — ответил Герман. — Но видеть… да, видеть доводилось разное. Но я никогда не видел никого и ничего прекраснее, чем ты сейчас.

И он не врал. Ну, или почти не врал. Нет, видать красивых женщин голыми ему приходилось и не раз, но, чтобы это было до того волнующе и заставляло вздрагивать от одной мысли, что это не навсегда…

Она нежно улыбнулась ему и ничего не сказала.

— Я впервые появился здесь по службе, — произнес друг Герман. — У меня было дело к твоему отцу, и все еще есть. Очень важное дело.

Ариадна взглянула на него непонимающе, а Герман мысленно отвесил себе подзатыльник.

— Ну, ты, барин, нашел время! — пожурил его Внутренний Дворецкий. — Разве в этакие-то моменты с дамами о делах разговаривают?

Герман и без него знал, что не разговаривают, но ему очень хотелось, чтобы между ним и Ариадной не осталось недосказанностей.

— Грядут очень серьезные события, — проговорил он. — И очень многое зависит от того, на чьей стороне будет твой отец. Прости, я, наверное, сейчас совершенно не о том…

— Нет, говори, если это для тебя так важно… — тихо произнесла она. — Не знаю, как мой отец, а я точно верю, что ты на правильной стороне, что бы там ни было…

— Правда?..

— Конечно, хотя… — ее голос вдруг дрогнул. — Хотя я точно так же верила, что на неправильной стороне не может оказаться Илья.

Она замолчала и тихо всхлипнула. Герман хотел что-то сказать ей, но не стал.

— Да, мне до сих пор тяжело от мысли, что он мог все это сделать. Все эти люди, которые не сделали никому ничего плохого, и такая страшная смерть… зачем? Какие идеи могут оправдать это?

— Никакие, — Герман покачал головой. — Но я, все-таки, до сих пор не понимаю, для чего он это делал. Ты знала его лучше. Он когда-то высказывал подобные мысли? Ну, знаешь, что говорят мегаломаньяки…

— Нет, он был странным человеком, но иного рода, — Ариадна говорила все так же не глядя на него. — Был весь погружен в свои путешествия, исследования, часто говорил, как это важно для человечества, вот только жаль, что немногие это понимают, вот разве что я, да еще мой отец.

— А твой отец его поддерживал?

— Да, он приблизил к себе Илью, много говорил о том, какой это талантливый человек… Я не особенно знаю финансовую сторону, но отец много ему помогал, это было видно. Вот только в самое последнее время… прямо перед тем, как… Илья много говорил о том, что лучше бы ему было с отцом не встречаться. Теперь я понимаю: он, видимо, ненавидел аристократию, всегда. И его угнетало то, что он делает то, что делает, и в то же время берет деньги у аристократа, защитника крепостного права. Поверьте, он, все-таки, не был совершенным мерзавцем, для него несомненно были важны такие вещи. Вот только… я, все-таки, до сих пор не могу поверить…

— Я бы и сам не поверил, что это все был он, — проговорил Герман. — Даже несмотря на все доказательства, не поверил бы. Если бы только не коробка с мятными леденцами. Я видел их везде, и…

— Какими еще леденцами? — переспросила Ариадна и приподнялась на локте, внимательно глядя на него.

— Леденцы… такие дешевые, в жестяной банке… я видел их на местах нескольких убийств флороманта, а у господина Ферапонтова на столе стояла коробка. Видимо, он любил эти леденцы…

— Он их терпеть не мог, — прервала его Ариадна. — Даже запаха мяты не переносил, и всегда морщился, когда к нему подходил Матвей, наш покойный лакей. Вот тот обожал эти леденцы, у него всегда была с собой коробка, про него прислуга шутила, что он их