Семья Буссардель - Филипп Эриа

- И очень хорошо, что не понимают, - заметила Теодорина.

Она села у изголовья кровати, на которой положила вместе двух младших ребятишек, и прекрасно поставленным голосом запела:

D'ei-lei Drau,

La campana soum de fau,

Lou clochiers soum de pepier...

- Бессердечные дети! - проворчал Буссардель, думавший только о своих сыновьях, и вышел из комнаты.

Аделина рано легла в приготовленную для нее постель. Она заявила, что ей пришлось встать в тот день до рассвета и отправиться вершить добрые дела, так как она посвящает им каждый вторник; она ездила в швейную мастерскую, которой покровительствует, и теперь просто изнемогает от усталости. Но это святая усталость, на нее и нельзя жаловаться.

Наконец Теодорина проводила свекра и невестку в отведенные для них комнаты. Она сказала, что спит чутким сном и, как только во дворе раздадутся шаги, она подбежит к окну; если придет один из братьев, она тотчас же разбудит родных; своей горничной она приказала лечь в гардеробной, чтобы в любую минуту можно было ее позвать.

Оставшись одна, Теодорина, не раздеваясь, прилегла на постель, но уснуть не могла. Решив, что корсет мешает ей дышать, она велела расшнуровать себя, но легче ей не стало. Может быть, давило под ложечкой после обеда. Она владела своими нервами, но ничего не могла поделать со своим организмом. Приняв две пастилки для пищеварения, она закуталась в халат, села у камина и, поставив ноги на каминную решетку, раскрыла библию. Прекрасно зная, что сосредоточиться мыслями для нее сейчас невозможно, она все же как будто ждала, что это машинальное чтение укрепит ее дух.

Казалось, в Париже все спокойно. В спальне слышалось только гудение топившегося камина и потрескивание дров, и, лишь когда Теодорина в тревоге подходила к окну так близко, что ощущала, какое оно холодное,- лишь тогда до нее доносился смутный шум.

Чтобы убить время, Теодорина со свечой в руке спустилась в нижний этаж и проверила, заперты ли все застекленные двери, выходившие в сад и во двор. Бесшумно шагая в мягких туфлях, она переходила из комнаты в комнату, словно тень-хранительница дома, и с удивлением окидывала взглядом дремавшие гостиные, которые она куда лучше знала в их парадном виде, когда зажженные люстры и канделябры заливали их потоками света. В зале она села на свое обычное место - большой диван, обитый гобеленом из Бове. Никогда еще она так не чувствовала, что она у себя дома, хотя юридически владельцем особняка и земельного участка был ее свекор. Разве не она сохранила, сберегла и украсила старый дом мадемуазель Шевалье? Пусть его теперь называли особняк Вилетта, Теодорина про себя называла его настоящим именем.

Еще со времени помолвки с Фердинандом она начала обставлять свое жилище в необычном стиле, поражавшем и самого жениха и всю будущую родню Теодорины. Юность ее прошла к Аннеси, в огромном доме, какие бывают только в провинции; а когда переехали в Париж, она жила на улице Гранд-Верт, и старинном особняке, обставленном мебелью, которую госпожа Бизью перевезла из Савойи; ни те, ни другие апартаменты не напоминали квартиру Буссарделей на улице Сент-Круа. Теодорина росла среди вещей, которые Аделина и Жюли называли "старьем"; в семье ее научили узнавать, к какому времени относится тот или иной старинный предмет обстановки, установить, насколько он является редкостью и определить его ценность; и именно благодаря Теодорине особняк Вилетта сохранил свои резные панели, свои штофные обои и оригинальные украшения. Любая молодая женщина из среды Буссарделей поспешила бы уничтожить это обрамление, ввести в свой дом какие-нибудь новшества и готова была бы все переломать, лишь бы установить калориферы. А девица Бизью вместо этого, отказавшись от просвещенного руководства обойщика и обращаясь за советами к матери, восстановила в этом доме гармонирующее с ним убранство. В семействе Бизью дамы умели не только выбирать старинные вещи, но и выгодно покупать их; они действительно знали толк в старинной мебели и всяких диковинках, однако некоторую роль играло тут их финансовое чутье: для них удачное приобретение было также и выгодным делом. Они отличались особым хвастовством, свойственным знатокам во все времена, но весьма редким в ту эпоху: они показывали счета на купленные вещи, с удовольствием рассказывали, где, как и при каких обстоятельствах сторговали их. Этого было более чем достаточно, чтобы убедить ее свекра: он хоть и меньше Теодорины понимал в этих делах, но всегда предпочитал старые стили и наконец стал превозносить их. Однако Фердинанд, не любивший старины и только не желавший спорить с женой в таком вопросе, чувствовал некоторое смущение из-за того, что она, так сказать, вносила свои поправки в привычные для него вкусы и нечто новое в знакомый ему уклад жизни.

Теодорина Буссардель глубоко задумалась, а когда оторвалась от своих мыслей, заметила, что стоит у большой застекленной горки. Раскрыв дверцу, она почти безотчетно, повинуясь инстинкту сохранения собранных редкостей, свойственному коллекционерам, вынимала одну за другой статуэтки саксонского фарфора и укладывала их в ящики стоявшего рядом комода, в складках лежавших там старинных тканей. Лишь через несколько минут она сообразила, как нелепы подобные предосторожности: если вспыхнет революция, как шестьдесят лет назад, если ворвутся в дома богачей и разгромят их... Она подняла глаза, вспомнив о детях, спавших на втором этаже, и задрожала всем телом. "Знобит меня. Должно быть, простудилась",- подумала она.

Поднявшись к себе в комнату, она подбросила дров в камин, опять раскрыла библию. В третьем часу утра, среди глубокой тишины кто-то забарабанил кулаком в ворота. Теодорина выпрямилась. "Если бы кто-нибудь чужой пришел, то стучал бы дверным молотком,- подумала она, подбегая к окну.- Это, наверно, Фердинанд или Луи". При свете фонаря, который высоко подымал швейцар, отворивший калитку, она не сразу различила, который из братьев вернулся. Когда офицер проходил через двор, она узнала его по походке.

- Роза,- крикнула она горничной.- Брат барина вернулся. Подите скорей, доложите.

Сама же она торопливо сошла вниз, оберегая рукой огонек свечи. Отодвинула дверной засов в парадном.

- Луи, дорогой! Все благополучно? Почему вы один?

- Фердинанд решил остаться с солдатами. Меня послал успокоить вас.

- Посветите мне, - умолял Буссардель на лестнице, он не захватил с собой свечи, а Лора, бросившись навстречу мужу, оставила свою свечу на площадке.

- С Фердинандом все благополучно, батюшка,- сказала Теодорина, поднимаясь к старику.

- Друг мой! Ты ел что-нибудь? - спрашивала Лора.

- Ну, конечно. Мы с братом разделили паштет и бутылку вина.

- И это все? Да у вас пусто в желудке, несчастные мальчики! Дочь моя, обратился Буссардель к хозяйке дома. - Что можно в такой час подать ему?

- Я уже распорядилась. Найдется чем закусить. Поднимемся ко мне. Там топится камин. Роза, накройте стол у меня в комнате! Поживей!

Зажгли лампы, стоявшие на камине, зажгли все свечи в люстре. Импровизированный ужин принял праздничный характер. Лейтенант национальной гвардии Луи Буссардель расстегнул пояс, расположился в удобном кресле.

- Рассказывай скорей! - говорила Лора.- Надо еще бояться?

- Дай же ему поесть,- ворчал Буссардель.- Луи, как Фердинанд? Он в опасном месте?

Луи заверил, что ночь прошла еще спокойнее, чем вечер. По мнению многих, бунт уже кончился. Во всех округах Парижа легионы национальной гвардии всю ночь отдыхали в мэриях.

- Значит, и ты можешь отдохнуть немножко? - спросила Лора.- Ты побудешь с нами?

Покончив с ужином, Луи пошел посмотреть на своих спящих ребятишек, а потом даже выразил желание соснуть часок-другой в комнате, отведенной для Лоры. Он был не единственный офицер, позволивший себе повидаться со своими; в случае каких-либо событий всех созовут барабанным боем; до места сбора, находившегося в мэрии на Анжуйской улице, было несколько минут ходу.

- Не беспокойтесь. Подремлите и вы, сестра, - сказала Теодорина Лоре.Я буду стеречь, мне нисколько не хочется спать. Как только пробьют сбор, я услышу.

Через два часа барабаны действительно забили сбор. Луи спал. Теодорина постучала в дверь.

Он собрался в одно мгновение и выбежал на улицу. Было еще темно. Старик Буссардель проснулся лишь около восьми часов утра. Начался второй день восстания. Вести доходили обрывками. Буссардель с трудом удерживался, чтобы самому не отправиться разузнавать новости. Он не мог относиться равнодушно к уличным боям, как то было восемнадцать лет назад. Попробуй остаться равнодушным, когда у тебя два сына рискуют жизнью! В прошлый раз возраст избавлял их от участия в событиях. А теперь они оказались в самой их гуще. Какие времена настали! Люди уже не могли спокойно дожить до зрелых лет: то и дело происходят бунты! Жестокое пробуждение после счастливых лет благоденствия, когда Буссардель, как и многие другие, заботясь о своих интересах, был поглощен ходом финансовых дел, не замечая грозовых туч, собиравшихся на горизонте.