Качели судьбы - Ирина Глебова

Она поняла, что ему и вправду неловко будет уехать. Хотела сесть на заднее сидение, но Лесняк услужливо пояснил:

— У меня там ручка испортилась, не открывается. Садись рядом, — и распахнул ей дверцу. А потом захлопнул за ней.

Лариса кивнула вперёд:

— Прямо и на первом перекрёстке — направо.

Когда же они проехали перекрёсток, сказала:

— Проскочил, Вадик, не понял. Ну, ничего, объедим квартал и подъедем к дому с другой стороны.

— А, может, развернёмся? — спросил он, сворачивая машину в тёмную арку, намеченную им ещё задолго до этого вечера. Притормозил, потом остановил машину:

— Погоди, приму лекарство.

Достал из бардачка пузырёк, стал отвинчивать крышечку.

— Что с тобой? Сердце? — спросила Лариса, но больше ничего сказать не успела. Он плеснул на платок сильную дозу эфира, прижал ей к лицу, жестоко запрокинув женщине голову…

Когда её тело обмякло, перебросил его — откуда силы взялись! — на заднее сидение, платок и пузырёк сунул в целлофановый пакет, выбросить где-нибудь по пути, подальше. И погнал машину по намеченному маршруту…

Магнитофонная плёнка ещё крутилась, патетически-рыдающий голос Лесняка ещё что-то бормотал об общей вине и всеобщем покаянии, о роковом переплетении судеб… Викентий уже не слушал. Он с печальным откровением думал о другом. Эти двое — мужчина и женщина, — в юном возрасте угодили в одни сети, прошли через одно искушение. Один — для того, чтобы с чёрной злостью в сердце, с развращённой, предательской душой подняться к вершинам власти. И другая — для того, чтобы остановить его. Своей жизнью. Вернее, своей смертью… Может, это и есть то роковое переплетение судеб, то самое высшее предопределение, о котором бормочет нынче убийца?

ЭПИЛОГ

Лариса проснулась оттого, что губы Всеволода коснулись её губ. Нельзя сказать, чтобы она спала — так, лёгкая счастливая дремота перед новыми объятиями мужа. Они, молодожёны, почти не спали в эти очень светлые ночи в добротно рубленном доме, который строил ещё прадед Севы. Теперь здесь жила дальняя родственница, радушно приютившая их.

Это было их свадебное путешествие, хотя женаты они были уже полгода. Но только сейчас, летом, сумели приехать в маленькую северную деревню — родину Севиных предков.

Если всю ночь не спать, то хотя бы один раз понадобится прогуляться к деревянной будочке в конце двора. Лариса стеснялась идти к выходу через комнату хозяйки. Как ни старалась она ступать тихо в первую ночь, женщина, конечно же, проснулась, спросонья спросила:

— Кто это? Что?..

Потом поняла, сама застеснялась, сказала ласково:

— Иди, Ларочка, иди, ничего…

А на вторую ночь, посмеявшись над женой, Сева придумал: распахнул окно, выпрыгнул сам первый и протянул руки Ларисе. Она раздвинула густые заросли хмеля, обвивающего стены дома и окно, спрыгнула, и он легко подхватил её, прижал, стал целовать.

— Пусти, — смеясь, шептала она, — а то сейчас случится авария!..

Он поджидал её, сидя на широкой доске качели, слегка отталкиваясь от земли босой ногой. На добротных столбах, надёжной толстой проволоке, эти качели стояли здесь много лет, с его детства. Лариса подошла, полузакутанная простынею, наподобие индийского сари.

— Покатай меня! — И легко вскочила на доску.

Сева стал напротив, присел, пружинисто выпрямился, послав доску вверх. Сказал:

— Держись крепче!

Он был в одних плавках, и она не могла оторвать взгляда от его гибкого, сильного торса, длинных, мускулистых, узких в щиколотках ног. Её муж нравился ей необыкновенно!

С каждым размахом доска взлетала всё выше. Лариса легонько вскрикивала, но не от страха, а оттого, что захватывало дух. И вдруг некрепкий узел у плеча ослаб, и простыня белым облачком слетела на кусты малины. Это случилось на самом взлёте, широкая доска понесла вниз нагое, юное, красивое тело. Судная прохлада тёплой ночи волною прошлась по коже.

Всеволод ахнул. Они ни разу ещё не видели друг друга обнажёнными. Он, её муж, оказался удивительно застенчивым. Под её ладонью его стройное сильное тело дрожало. И его нежные руки ничего не боялись. Но всегда при этом была или темнота, или натянутая до плеч простыня. И Лариса сразу приняла эту его молчаливую просьбу, сама стала стесняться, если в утреннем бледном рассвете приходилось вставать с постели. Тогда она нащупывала на близком стуле ночную рубашку, набрасывала её на себя. И скоро к ней вернулось чувство первородной невинности и светлой девичьей наивности. И этот человек, утомлённый и счастливый, в чьих объятиях ей так радостно и спокойно, — первый в её жизни мужчина. Единственный. Навсегда… За это обретённое возрождение она ещё больше любила своего прекрасного мужа.

И вот порыв воздуха обнажил её, и Всеволод замер, ошеломлённый. Его руки невольно отпустили прутья качели, словно он хотел прикоснуться к ней. Доска завибрировала, Лариса вскрикнула, и Севка успел удержаться. А потом вновь оттолкнулся, набирая высоту. Они молчали, но глаза их сияли глубоким и необыкновенным светом. Воздух, рассекаемый мощными бросками, струился по телу, и Ларисе казалось, что это сама ночь, светлая и чистая, смывает с неё всё прошлое, что уже не нужно, что можно забыть, чего почти уже и не было.

А забыть так хотелось. Забыть аборт, который она сделала буквально за месяц до её знакомства со Всеволодом…

Когда Лариса сказала графу, что беременна, он растерялся. Это было и противно, и смешно. Как будто он, отец двоих детей, не догадывался, что такое может произойти!

— Что же делать? — бормотал он. — Ларочка, я рад, милая, но… Что же делать?

— Нужно делать аборт.

Ей хотелось сказать это спокойно, но голос невольно прозвучал резко, обвиняюще. Однако он даже не заметил, обрадовался:

— Да, да! Ты правильно решила…

Господи! Как ей хотелось другого! Идя на встречу с ним, Лариса представляла, что Валерий скажет: «Это знак судьбы! Она давно предопределила быть нам вместе, но я плохо прислушивался к ней. Но этот знак нельзя отвергнуть. Мы будем вместе!»

Конечно, не такими словами, но именно об этом граф должен был ей сказать. И ожесточение от услышанного сжало ей сердце, видимо, больше не отпустило никогда. Через годы, когда у Ларисы родился сын, её Федюша, она поняла и, наконец, простила Валерку Сарматова. Ведь ему предстояло выбирать между гипотетическим, ещё не виденным ребёнком и двумя живыми, любимыми малышами, которые бегали, смеялись, смешно картавили, карабкаясь ему на руки… К тому же она, Лариса, не дала графу даже опомниться, подумать. Через день сказала:

— На операцию нужны деньги, двадцать пять рублей.

— Да, конечно. Вот, возьми.

Он достал из нагрудного кармана хрустящую купюру. Она взяла. А что? Где ей было достать такие деньги! Свою месячную стипендию — почти такую же! — она отдавала родителям.

После первого разговора с графом Лариса вечером наведалась к Тане Волковой, рассказала ей всё. Вместе они отвергли больничный, официальный вариант. Он был чреват разглашением тайны: несколько дней в больнице, больничный лист с обязательным диагнозом, знакомые, которых можно там встретить… Лариса совсем не хотела, чтоб кто-то знал о беременности и аборте, и особенно папа с мамой.

Татьяна бралась помочь. Она рассказала, что есть у неё в редакции машинистка Лена, а у той — любовник по профессии акушер. Таня и сама знала этого Борю: он был общительный тип, сопровождал свою подругу на «выездные семинары» в лес на шашлыки, дружил со всеми редакционными. И как-то рассказывал, подвыпив, что помогает одному врачу — «асу в своём деле» — делать аборты на дому. За плату, конечно, но быстро, без боли и без огласки. Таня на следующий день через Лену созвонилась с Борисом, тот перезвонил её полчаса спустя, назвал день, время, адрес и сумму — те самые 25 рублей.

По указанному адресу Лариса добиралась с двумя пересадками — это был дальний новый микрорайон, многоэтажный дом. Всю дорогу внешне она казалась очень спокойной, но каждый мускул её был сведён судорогой страха. Она боялась. Боялась довериться незнакомым людям, боялась боли, возможных осложнений… В лифте, поднимаясь на двенадцатый этаж, она едва стояла на ногах: так кружилась голова и тошнило. Потому наверное и нажала звонок быстро, без раздумий, чтоб не дать страху совсем себя скрутить.

Дверь ей открыл невысокий, полный, очень живой мужичок лет тридцати, приветливо затараторил:

— Вы Танечкина подружка, Ларочка? Заходите. Вы пунктуальны.

Тут же в коридоре она отдала ему деньги. Он взял, покивал понимающе:

— Да, сумма приличная. Но того стоит! Виктор Михайлович прекрасный специалист, лучший гинеколог у нас в городе — это точно! Всё сделает по высшему классу! Боли не почувствуете ни на секунду…

Его интимный полушёпот немного снял напряжение, прекратилась та незаметная непрерывная дрожь, что колотила её всю дорогу. Боря завёл её в комнату, усадил в кресло, а сам быстро и ловко отворил какие-то шкафчики, накрыл стол белой простынёй, стал на тумбочке раскладывать инструменты. В это время вошёл врач — высокий, худощавый, в белом халате.