Маленькие птичьи сердца - Виктория Ллойд-Барлоу

Ролло, и у обеих на лицах застыло выражение полной безмятежности.

– Что ж, – ответил Ролло, – предложение очень выгодное.

Он положил нож и вилку и сделал большой глоток. Проглотил вино, опустил бокал и положил руки на стол ладонями вверх, растопырив пальцы. Эта поза делала его похожим на проповедника или человека, который надеется словить что-то сыплющееся на него сверху. Он глотнул еще вина.

– Сделка освободит нас. Мы сможем в любой момент вернуться в город; не надо будет оставаться здесь и ждать конца строительства. Вите всегда легко удавалось приспособиться к загородной жизни, но не мне, – он поправил очки, сдвинув их выше на переносицу жестом, который неизменно казался мне милым, и пригладил волосы той же рукой. А потом посмотрел прямо на меня. Впервые на его лице не было даже намека на улыбку. – К сожалению, Сандей, мне не терпится скорее уехать. Я уже готов вернуться в город, – на миг мне показалось, что он говорит о том, чтобы поехать одному, что Вита останется со мной. Но он повернулся к ней и спросил: – Мы оба готовы, да, Квини?

Я мысленно пролистывала свою картотеку, ограниченный набор примеров человеческого поведения, с которыми я сталкивалась. Наш разговор начинал смахивать на прощание. Я вспомнила, как Король говорил о переменах к лучшему, о расширении компании и личном росте, но все эти ключевые слова означали, что он собирается бросить нас с Долли. Я вспомнила мрачное молчание Долорес перед смертью и последние разговоры с родителями, посвященные главным образом практическим моментам – что нужно сделать в саду, сколько платить молочнику и кто из соседей одолжил у нас ту или иную вещь. Но никто из них не смотрел мне в глаза, как Ролло, и никто не говорил, что готов уйти. Может, это простые и общие слова вовсе не означали, что все кончено? Они казались слишком простыми и одновременно слишком абстрактными и едва ли могли означать прощание.

– Но вы же останетесь на год? Вита сказала… или ты сам сказал… – я все еще мысленно пролистывала картотеку возможных интерпретаций и не помнила, кто из них это сказал и когда, но, кажется, они об этом говорили. Или подразумевали. – Помню, вы говорили, что хотели бы купить здесь дом. И не возвращаться в город… в Лондон. Никогда.

Вита похлопала меня по руке и наконец заговорила:

– Дорогая, мы еще даже не приняли это предложение. И не знаем, примем ли. Мы еще ничего не подписывали, – она взглянула на Ролло и несколько раз провела по лбу пальцем слева направо, будто разглаживая морщины. Этот четкий, выверенный жест напомнил мне жесты Дэвида, которые тот использовал в разговоре. – К тому же наш срок аренды на этот дом закончится лишь через несколько месяцев, Сандей. Ничего не изменилось.

– Слава богу, – воскликнула я, – а то мне очень хочется посмотреть, как вы с Долли отремонтируете апартаменты.

– Не переживай, – ответила Вита, и голос ее звучал странно глухо и словно доносился издалека. – Долли может помочь мне и с другими проектами.

– Вы что, собираетесь покупать еще дома? – я обрадовалась, что у них могут быть другие дела в наших краях. – Что вы задумали?

К тому моменту о еде уже все думать забыли. На ужин в тот вечер подали блюдо с необычным сладко-пряным вкусом: курицу с сахарными финиками и желтый рис с горошинками изюма. Я попробовала немножко и переключилась на булочки. Тарелка казалась нетронутой, но я знала, что мне никто ничего не скажет; я никогда не смогла бы объяснить хозяевам, почему меня это так радовало. Вита встала и принялась убирать тарелки с горячим. Одновременно встала Долли, взяла у Виты стопку тарелок и понесла на кухню.

– У фирмы тут нет интересов, Сандей, – улыбнулась Вита, глядя на меня сверху вниз. – Наши интересы в городе. Но ты же не против, чтобы Долли к нам приезжала? – она обняла меня за плечо и растерла его ладонью, будто пыталась меня согреть. – Как же нам повезло, что у нас есть вы.

За ужином нас было четверо; я не поняла, кого она имела в виду, говоря «нам повезло». Но мне понравилось, что нас с Долли определили в пару, что в этой счастливой расстановке я была не одна. Вите надо было изучать не историю искусства, а семантику; она бы уже дослужилась до профессора.

Ролло рассказал о новой машине – он планировал купить ее в эти выходные, вернувшись в город. Только у этой модели были именно такие кожаные сиденья, какие он хотел; он принялся во всех деталях расписывать, какие именно. Его познания в комплектации этого конкретного автомобиля могли сравниться с моими знаниями сицилийских ритуалов.

– Ты же много знаешь о «Лейквью», Ролло, – заметила я. – И о нашем городе. Наверняка, прежде чем купить интернат, ты наводил справки?

Он широко и непроизвольно улыбнулся – как отличалась эта улыбка от той, которую он использовал, чтобы очаровать слушающего его собеседника! Ролло любил говорить о работе, и, хотя предпочитал не разглашать суммы и детали сделок, его глаза горели, когда он описывал сам рабочий процесс. – Да. Конечно. Перед покупкой я всегда навожу справки. Я хорошо знаю Лондон, но этот регион…

– А ты бывал на озере, Ролло? Видел его?

– Конечно! Тысячу раз мимо проезжал. Оно же по дороге.

– Проезжать – это одно. Но ходил ли ты на берег, Ролло? Стоял ли на берегу, смотрел ли на озеро?

Он взглянул на меня. Выражение его лица снова стало настороженно-обезоруживающим: слегка опущенный подбородок, поднятые брови и тонкая улыбка, будто намекающая, что у нас с ним есть общий секрет, о котором мы никому не расскажем.

– Ну расскажи, – он обвел пространство перед собой широким жестом, словно пропуская вперед себя невидимого гостя. – Расскажи про озеро.

Я понимала, что моя история про озеро никому не понравится. И рассказала другую историю – о моем отце.

Уолтер был высок и крепко сложен; с его смерти прошло много лет, а местные продолжали вспоминать о нем со смесью восхищения и трепета. Однажды на моих глазах он сбросил ботинки и грациозно нырнул в озеро за туристом, который выпал из рыбацкой лодки, фотографируя окрестности. Другие тоже попрыгали в воду, пытаясь спасти утопающего, но тот, обезумев от страха, отталкивал спасательный круг и затягивал товарищей под воду, когда те подплывали близко. Уолтер же, недолго думая, ударил утопающего кулаком в лицо, вырубил его и вытащил на берег, где уложил на камни так бережно, что группа местных кумушек заохала и заахала от умиления. Намокшая темно-синяя