За Дунаем - Василий Цаголов

Размявшись, Александр вернулся к коню, проверил подпругу, немного подтянул ее так, чтобы под нее свободно проходила ладонь. Сделав несколько резких движений руками, чтобы согреться, сотник присел, встал и снова прошелся, повеселел. А когда посмотрел на тот берег, замерло сердце — плыть надо было еще много. Вздохнув, нежно погладил коня и подвел к воде. Конь попытался упереться, но Александр пошлепал верного друга по шее и что-то прошептал. Очевидно, ласка подействовала: пофыркивая, конь вошел в воду, тряхнув гривой.

Плыли долго...

На том берегу их никто не встретил. Подумав о том, что обошлось без свидетелей, Верещагин развязал изрядно подмокший узел, отжал одежду, оделся и пустил коня шагом по дороге к городу.

Окраина Систова встретила сотника опустевшими духанчиками, заброшенными домами бежавших турок. Александр дал шпоры, и конь перешел на крупный аллюр. Офицер оглядывался, надеясь увидеть хоть кого-нибудь. По обе стороны извилистой улочки стояли дома, низенькие, хотя и двухэтажные, с балконами на улицу. Большая часть с выбитыми окнами и дверьми. Александр выехал улицей к Дунаю. С высокого берега вниз вел крутой извилистый спуск. На переправе возились саперы, и среди них расхаживал Скобелев. Верещагин почувствовал прилив радости, и ему захотелось крикнуть, как бывало в детстве, так, чтобы слышали на том берегу.

— Добре дошле, добре дошле, капитане,— болгарин старался поймать стремя, но Александр вовремя спрыгнул с коня.

— Турка нема? — спросил довольно бойко Александр.

— Нема, сичка (все) у Балкан бега,— оживился болгарин,— указывая в сторону гор.

Чувствуя себя неловко в мокрой одежде, Александр, однако, оглядел болгарина. Брюнет, чисто выбритый, скулы резко очерчены на худом смуглом лице. Черная шелковая кисть спадала с красной бархатной фески. Очевидно, желая сделать что-нибудь доброе, приятное русскому офицеру, болгарин вытянул двумя пальцами портсигар, ловко свернул папиросу и протянул ему.

Верещагин не отказался, чем немало обрадовал болгарина. Курили молча, каждый занятый своими мыслями. «Смелый, однако, человек Скобелев... С таким генералом можно и на смерть идти,— Верещагин перевел взгляд на румынский берег.— Что будет, когда войска вступят в бой? Собьют неприятеля, и побежит он... Ох, побежит».

3

Хотя Бабу и не имел офицерского чина, а все же его назначили дежурным по полку. Аттестация, данная генералом Черняевым, и два патента на награды, врученные от имени сербского военного министерства, говорили сами за себя, и за ним сохранили звание урядника, которое он получил у сербов. Он слыл человеком честным и храбрым.

По возвращении из Сербии ему предложили выбрать любой кавалерийский полк, в котором он хотел бы продолжить службу. Но Бабу, узнав, что в действующей армии есть часть, сформированная на его родине, ничего другого не пожелал, и его зачислили в Осетинский дивизион.

В дивизионе были рады неожиданной встрече с земляком, да еще с человеком бывалым, обстрелянным. Оттого Бабу никогда не оставался один. Возле него неизменно собирались земляки и ждали, когда он в минуты отдыха начнет рассказывать бесчисленные истории из военной жизни в Сербии. А у него было одно желание: остаться наедине с Бекмурзой и наговориться о своих, близких. Вот и сейчас, устроившись поудобней, Бабу приготовился рассказывать о своем побратиме Христо, но ему помешали: в штаб влетел казак, стоявший на посту.

— Бабу, скорей. Дежурный по бригаде есаул Прий-мак требует тебя к себе!

— А ты не мог сказать есаулу, что мне не до него. Уже вечер, и самое время нам пить вино,—пошутил Бабу и вышел из дежурной комнаты.

Перед штабом прохаживался есаул. Завидев урядника, он велел взять двух всадников и срочно следовать за ним.

Дорогой есаул объяснил уряднику, что румын, хозяин питейного заведения, жалуется на беспорядки, чинимые то ли казаками, то ли охотниками из дивизиона.

— Хотели ограбить его? — поинтересовался Бабу.

— Да нет, как будто... А вот и дошли мы.

У низенького дома толпились казаки и всадники из Осетинского дивизиона. Одни из них успели взять вино и в тесном кружке оживленно разговаривали между собой, другие ждали своей очереди, чтобы просунуть в проделанную в стене квадратную дыру деньги и получить ковш вина.

Глядя на внезапно появившихся дежурных, нижние чины приумолкли в ожидании.

— Гуляем, братцы? — спросил есаул, придирчиво оглядев собравшихся, и, не обнаружив ничего подозрительного, ухмыльнулся.

Ему ответили вразнобой:

— Откушайте, вашблагородие, за компанию.

— Служба, братцы... А деньги вы платили за питье?

— Так точно!

— А как же? Да разве...

— А где же хозяин? — перебил есаул.

— Милости просим, вашблагородие.

Все расступились, и есаул, пригнувшись, заглянул в дыру.

— Да где же он?

— Здесь, господин офицер,— ответил хозяин на ломаном русском языке.— Вина желаете? Сухого, сладкого прикажете?

— Жалуетесь на беспорядки, а тут тихо, спокойно,— строго сказал есаул.— Наговариваете на русских солдат.

Румын исчез за деревянной задвижкой и больше не появлялся. Есаул попытался стучать, но хозяин пивни-цы не отвечал.

— Ладно, братцы, пейте, да головы не теряйте... В чужом, небось, краю находимся.

— Да разве же мы малые дети!

— Не подведем!

— Аль впервой такое, вашблагородие!

Есаул и Бабу, посмеиваясь, завернули за угол дома и остановились. Подложив под себя торбу, на земле

248

сидел священник и ругался на чем свет стоит. Оказывается, у него украли коня.

— Ну, только привязал конягу и даже в питейное заглянуть не успел, а уж увели.

— Бес попутал вас, а за это бог вовремя наказал,— засмеялся есаул.

Вдруг из тесного проулка выбежал запыхавшийся солдат и, размахивая длинными руками, заорал:

— Убили! Скорей!

Дежурные кинулись ему навстречу:

— Где? Кого убили?

Перепуганный солдат указал рукой в сторону, откуда прибежал:

— Там... В харчевне.

Патруль бросился в проулок. Из подвала двухэтажного дома доносился гвалт. Бабу опередил есаула и прыгнул вниз через десяток ступеней. Ударом сапога вышиб дверь и ввалился в харчевню. Не сразу он увидел людей в дымном чаду.

— А, сволочь!

— Ти сама собак!

За этим последовала отборная брань, и Бабу никак не мог сообразить, что ему делать, да подоспел есаул. Во всю мощь легких он крикнул:

— Молчать! Нижние чины, на выход по одному. Живо!

Команда была подобна разорвавшейся гранате. Мгновенно наступила тяжелая тишина. Из-за стойки выкатился хозяин харчевни и, протянув к есаулу руки, взмолился:

— Деньги! Ваше благородие...

Есаул приказал всадникам занять место у выхода и никого не выпускать, а сам прошелся к стойке и обратился к нижним чинам:

— Что вылупили глаза? Кто из вас не рассчитался? Уплатите деньги и марш отсюда!

Допив вино, солдаты один за другим подходили к стойке и долго пересчитывали медяки, пока, наконец, хозяин не хватался за голову:

— Бог тебе судья! Иди... Ох! Разорили меня!

На выходе стоял Бабу и всматривался каждому в лицо. Прежде чем выпустить кого-нибудь, спрашивал:

— Кто затеял драку?

Все показывали на щуплого казака с лычками урядника и двух всадников из Терско-Горского конно-иррегулярного полка. Наконец в подвале остались одни провинившиеся. Есаул, схватив за шиворот урядника, тряхнул его так, что у того лязгнули зубы:

— Пьяная свинья! Опозорил все воинство! Перед кем?

Доставив задержанных в штаб полка, есаул учинил им настоящий допрос с оплеухами, против которых никто не возражал, лишь бы отпустили.

Оказалось, что урядник до того, как заявиться в харчевню, успел побывать в кабачке. Выпил там изрядно и то ли потерял, то ли у него там украли два рубля. Как бы то ни было, а обнаружив пропажу, урядник с горя забрел в харчевню и после - стакана водки стал похваляться, что у него много денег. Тогда два всадника подсели к нему и стали вымаливать у него взаймы три рубля, которые они задолжали хозяину трактира за вино и закуску. Урядник засмеялся, потом неожиданно умолк и, выпучив глаза, ударил кулаком по столу:

— Ду-рааки!

И тут началась потасовка..

Обо всем этом дежурный написал в рапорте начальнику дивизиона, а арестованных приказал взять под стражу.

Бабу было неприятно, что арестованные оказались ингушами и чуть ли не соседями.

— Мне стыдно за вас,— сказал он землякам.

— Послушай, отпусти нас,— умоляли они Бабу.— Ей-богу, мы тебе подарим ружье. Ингуш не обманет.

Оскорбленный предложением, Бабу даже опешил:

— Мне? Ружье?!

— Мало? А коня хочешь?

— Вы разве мужчины? Наденьте вместо шапок платки! — все больше распалялся Бабу и повернулся к ним спиной.