Танцующая с грозой (СИ) - Сдобберг Дина

Поздно, вербер вернулся! Ластится у всех на глазах. Руки целует. Оборотень, лорд, ближайший друг короля и эта дрянь! Чем она их берет, чем привораживает? Ведь видно же, что защищать ее кинуться, о любой ревности забыв. К ней не подобраться, наги — мужья в постель с ее племянницами не лягут!!!! Боги, за что вы так несправедливы!

Хотя… Какой- то скандал… Аааа, всего то Варлах недоволен появившейся у жены Тенью. Ревнует. Да что там ревновать? Только горб выломать в обратную сторону потехи ради. Куда это Арисса ее потащила? Неужели эта курица решила продемонстрировать давно заброшенную закрытую часть дома удовольствий?

Глава клана называется, все нутро готова вывернуть ради расположения какой- то человечки. Я бы показала этой гадине закрытую часть! Я бы наслушалась ее криков, напиталась бы ее болью. Смаковала бы каждый момент ее унижения.

Боги, все, все рушится! Столько времени и сил, столько риска! А она, Нарга, не только собой рисковала, она всем кланом рисковала. А тут ничего не удержишь, ни за что не схватишься.

Арисса сейчас ухватится даже за призрачную возможность получения девочек нагинь…. А может… Может на этом и сыграть? Рискнуть? Если она согласится подлить сыновьям и черному "змеиную похоть"… Но ведь шанс последний. И этого зелья капли остались. Мол, пока связь не подтвердили…

А девку эту куда, ведь если она узнает, нет. При ней Арисса точно не рискнёт. А если… Предложить "инсценировать" похищение, мол, мужья потом найдут и она их с испугу и на радостях примет.

Если согласится, то девку в клан, сыновьям поручить не дать ей легко сдохнуть. Жаль сама не посмотрю. Ну да ладно, воспоминания просмотрю. Да велеть, не сильно рвать, чтоб опознать смогли. Пока мужья от действия зелья отойдут, пока спохватятся, дрянь три раза сдохнуть успеет. Их ещё и откатом накроет.

Да! Реальный шанс. Надо сейчас решать! Ариссу додавить, чтоб подумать не успела или обсудить с той же Маиссой. Та на такое не поведется. А эта… Даром, что глава клана, мозгов, что у курицы. Встречусь — ка я с "подругой". Мне, оказывается, есть, что ей предложить.

***

Интерлюдия 2.

Он полз за ней. Смотрел ей в спину и старался вдохнуть поглубже, захватить побольше воздуха наполненного ею, ее запахом. Когда он успел так привязаться к этой, показавшейся с первого взгляда совсем невзрачной, человечке? Когда полз рядом с фургонами и, молча, наблюдал или когда она выхаживала его? Или в тот момент, на помосте, когда столкнулся взглядом с глазами полными слез от боли, боли за него.

Он тогда решил, что бред или последствия того, что его долго держали на дурманных настойках, боясь, что он убьет желающих с ним развлечься. Женщина переживает за мужчину? Не в этом мире! Человечка, жалеющая нага? Да конечно, только если в легендах.

Но он тогда поверил, слишком сладок был тот бред. Не плач, еле шептал он разорванными губами. Я выдержу, обещал этим глазам. Не отводи взгляда, просил, готовясь навсегда ослепнуть после ритуальных слов служителя. Но она не смотрела. Она что — то быстро шептала мужу, явно прося о чем — то.

Нет, ну пожалуйста. Посмотри! Не отнимай последних мгновений. Пусть они будут счастливыми. Ее муж недовольно сдвинул брови, но его слова, прозвучали громом среди ясного неба. Он выкуплен. Выкуплен, ее мужем, по ее просьбе. Для нее?

Она подходит, берет чашу, что- то туда льет, объясняя… А он не понимает. От боли, от желания сохранить это видение. Глупенькая, о какой боли ты мне говоришь, зачем объясняешь. Я безропотно приму из твоих рук даже яд, не споря, пью.

Говорят, достойным сама богиня подносит чашу, милосердно давая умереть. Так и ему, это видение протягивает чашу, заливаясь слезами. Он помнил, как выныривал из марева боли, и помнил этот запах рядом, помнил это тепло, помнил, как из последних сил уткнулся головой ей в колени.

Она же богиня, да? А разве не должен смертный преклониться? А у него тело совсем не слушается, но, хоть так, покажет ей, что почитает, что верен заветам, что помнит истинное призвание грозной богини, милосердие к павшим воинам. Не просто так она идёт по полям сражений с чашей.

Следующее его пробуждение было ужасным. Казалось, что ему залили вовнутрь раскаленный металл, который потоком лавы стремился вырваться наружу. Его выворачивало, словно кто-то решил вывернуть его чешуей вовнутрь. Но на пути дикой боли встали чьи — то заботливые руки и тихий голос, что просил чуть-чуть потерпеть.

И он терпел. Терпел ради этого голоса, что шептал слова утешения, ради этих рук, что оттирали его лицо, поддерживали, не давая упасть в собственную рвоту, нежно прикасались к позвоночнику. А потом темнота, но даже сквозь марево тьмы, его окружавшей, он слышал этот голос, чувствовал прикосновение этих рук, что проходили по каждой ране, уменьшая боль, охлаждая пламя, жгущее его.

Никогда в его жизни, даже когда он был воином, да даже раньше, когда он ещё был сыном главы клана, он не знал таких нежных прикосновений. Он не был слишком груб или излишне жесток с человечками, но ни одна не дарила ему таких чутких и ласковых касаний.

А она спрашивала, как его зовут. Какое дело тебе, моя госпожа, до имени грязного и жалкого нага, что не имеет ничего, даже принадлежности к роду? Кем назовешь, тем и стану. Любое имя приму, как чашу принимал из твоих рук.

Упрямый и сильный. Так она меня назвала, такое имя дала, на неведомом языке, но так созвучное с моим, данным от рождения. Но то имя я никогда не назову ей, нельзя ей его произносить. Грязное имя, имя бордельной игрушки, которого любой мог купить, заплатив хозяину борделя.

Не хочу, чтоб она этого касалась, пачкалась об это имя. Новое мне нравится. Но мысли прояснялись, становились чётче. И с каждым днём росло понимание, что перед ним не богиня и не госпожа. Она смертная. Боги, как вы жестоки! Как вы допустили, что у смертной сохранится такое сердце. Поющее для других.

Он видел браслет на ее запястье и понимал, в чей клан она направляется. Что ее там ждёт? Кто из бывших братьев получил право издеваться над ней? Он испугался, испугался, когда понял, что привязан к ней. Что чутко ловит отзвук ее голоса или лёгкий шорох ее шагов, старается различить в сотне запахов, присущий лишь ей.

Он хочет ее. Хочет ее себе. Чтобы с ним была связана. Хочет, чтобы все ее прикосновения принадлежали лишь ему. Но что ей может предложить он? Бывший сын главы, бывший воин, бывший раб из борделя? Что уже хуже?

Но он шел за ней, слушал ее разговоры. Ее слова в храме. Он резко ей отвечал, ограждая от своей грязи, пытаясь разорвать свою связь с ней, о которой она даже и не подозревала. Он ушел. Его никто не ловил, не удерживал, не использовал долг жизни.

А он ушел из последних сил. И проклял собственное решение. Он был рядом почти всю дорогу, но уже не мог подойти. Уже не с ним она разговаривала, он уже не ждал прикосновений. А потом, на площадке храма, увидев ее, задыхающуюся в лапах черного, он готов был убивать.

Никогда до этого он не испытывал такой злобы и ярости. Что могли противопоставить ему три сосунка, если он бился за нее? Именно тогда, как ему казалось, он нашел выход.

Он ушел на арены бывшим рабом. А вернулся воином, подтвердившим свою силу и право. Воином, что может обеспечить свою госпожу и кровом, и пищей и дорогими украшениями. Что ему смешки малолетних идиотов, осмеливающихся шутить и насмехаться над ее внешностью. На пороге смерти он видел ее глаза, полные сопереживания и сочувствия, и ничего прекраснее, он в своей жизни не видел.

Клятва Тени, древний ритуал, не подлежащий отмене, который нельзя оспорить. Даже произносить слова клятвы уже большая честь. А его голос дрожал от страха, как ему казалось, что не успеет договорить, что она не захочет услышать, не примет. Что боги останутся глухи.

Он, каждым словом жил, всего себя, вкладывая в древние слова клятвы. Этой клятвой воин вручает свою жизнь в руки своей госпожи. Но не он. Он просто сообщал всем, кому он теперь принадлежит, для кого живёт, за кого умрёт.