Как влюбить босса девушке в интересном положении за 80 дней (СИ) - Ночь Ева

— Ладно, Одинцовы, с вами я потом разберусь! — зловеще бросает Георг и пытается за Сашкину спину прорваться. В глаза мои бесстыжие посмотреть, я так понимаю.

— А с тобой, Анж, будет отдельный разговор!

Ой, боялись мы, как же. Трясусь от страха!

— Все, хватит, — встряхивает его, как щенка, Одинцов.

Разговор ведется очень тихо — все же выставка, мероприятие. Павильон огромный, людей много, в толпе потеряться легко, но наша троица настолько колоритна, что на нас оборачиваются. Ну, да. Георг и Одинцов высокие, статные, привлекательные. Да и я не из цирка уродов вышла. К тому же при параде. Так что еще немного экшна — и вокруг соберется толпа с попкорном уши греть.

— Ты лучше бы за входом поглядывал, — советует мой мудрый медведь, — глядишь, и пропажа объявится. Ну, а дальше — по обстоятельствам. Не мне тебя учить.

— Ребусов! Это ж надо — Ребусов! — бормочет брат и что-то еще непечатное добавляет, но пылкий монолог послушать не дают: Одинцов твердой рукой уводит меня подальше от Георга.

— А в чем Ребусов-то провинился? — сгораю от любопытства. Гоша явно не в себе. Давненько я его таким видела. Все хи-хи да ха-ха.

— Это давняя история, — хмыкает Сашка, — соперники в бизнесе. Когда-то мы начинали вместе, дружили, ели с одной тарелки, строили планы. В какой-то момент пути-дороги разошлись. Ребусов утащил с собой пару идей и талантливого программиста, что позволило ему подняться и стать партнером Набокова, который уже к тому времени был достаточно серьезной фигурой в мире компьютерных технологий.

— Вор, короче, ваш Ребусов, — некоторые вещи хоть иногда нужно называть своими словами. — Получается, я Зефирку в руки врага вручила.

— Зефирку? — Одинцов иронично приподнимает бровь.

Я думала, что уже разучилась краснеть. Оказывается, нет.

— Ну, она такая, — пытаюсь руками изобразить нечто пушистое.

— Воздушная, — прячет улыбку Одинцов.

— Только не говори ей, — прошу тихонько. — Женьке, наверное, не понравится.

— А что, ей подходит, — издевается Сашка, но краснеть мне дальше некуда. Я сейчас, вероятно, на помидор похожа. На мне изумрудное платье — отличное сочетание. Спелый плод в зеленых кустах.

Александр Сергеевич водит меня от стенда к стенду. С кем-то здоровается, останавливается перекинуться парой слов, что-то спрашивает, к чему-то присматривается. Я для него тоже экспонат, только персональный. На меня, естественно, пялятся, я улыбаюсь, сверкая ямочками, хлопаю ресницами и молчу. В дела мужчин лучше не влезать, они большие мальчики, сами знают, что им нужно.

Одинцову бы радоваться: я для него создаю благоприятный фон, но он напрягается слегка, хоть и чувствую я гордость в его взглядах, что он нет-нет да бросает на меня.

Подожди, дорогой, рано ты расслабился. Я все же перед решительным шагом хочу тебя выпотрошить и проверить на вшивость.

— А скажи-ка мне, Александр Сергеевич, с кем ты сегодня на выставку собирался идти? — убиваю наповал жертву вопросом, как только выдается свободная от раскланиваний минутка.

Он замирает. Застывает. Я за ним наблюдаю внимательно, ловлю малейшие нюансы эмоций на лице. Правда, Большой Босс умеет скрывать и чувства, и грешки, но я птица битая, меня не проведешь, когда я начеку.

Одинцов смотрит мне в глаза. Вздыхает. Глаза у него теплеют и становятся светлее, глубже. Я вижу его колебание и невольную гримасу вины, что скользит ужом.

— Со Стеллой, — слишком тихо и убито, но зато правдиво. — Ей нужно было встретиться здесь с одним человеком. Какой-то мужчина, которого она встретила за границей. И, кажется, у них все срослось без меня.

— Со Стеллой, значит, — в груди кольнуло так, что тяжело было удержать рваный вдох. Ревниво и больно, до темноты в глазах. А еще хочется расплакаться. Гормоны шалят, не иначе.

— У нас… ничего не было. Ни тогда, ни сейчас. Она — дочь маминой подруги. Мама озабочена моим холостяцким статусом. Отец болен. Мечтают женить меня поскорее и дождаться внуков. Пока еще не поздно. В общем, Стелла — не совсем удачная попытка меня остепенить.

Выставка, конечно, не место для таких серьезных бесед. Но узел в груди развязывается потихоньку. Он сейчас говорит правду, а это так много значит. Он не соврал, не увильнул, и поэтому я ему благодарна.

Не могу представить силу той боли, что обязательно накрыла бы меня, если бы все сложилось иначе. Если бы я пришла с Набоковым, а он — со Стеллой. Я чувствовала бы себя раненой и одинокой. Несчастной и брошенной.

Я бы думала, что он ничуть не лучше Миши — такой же козел, который может предавать только потому, что его женщина оказалась неидеальной, не смогла чего-то ему дать, хотя он сам даже не попытался проникнуться нашей общей проблемой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Лика… — Одинцов сейчас слишком нормальный и человечный. Лицо у него… настоящее, не деловой покер-фейс. — Я решил наши отношения не начинать со лжи.

Меня обожгли его слова. Мы именно так и начали десять лет назад. С недомолвок и … даже не знаю. Но он ничего не помнил, а я не сочла нужным рассказать. Обиделась. Гордость взыграла. Показалось стыдным навязываться. Мы потеряли десять лет, а сейчас он хочет, чтобы мы…

— Ты простишь меня? — он не робкий мальчишка, нет. Он виноватый медведь. Гудит тихо и ноздри у него вздрагивают.

— Я… подумаю, можно? Дай мне немного времени.

Ответить он не успевает: по павильону проходит волна возбуждения, усиленно щелкают фотокамеры, людское море волнуется и шумит. Не сдержавшись, я хихикаю.

— А вот и наша лягушонка в коробчонке приехала, — бормочу под нос пришедшее в голову сравнение. У Одинцова серьезное лицо и трясутся плечи. Совсем немного, но пляску его тела я ощущаю ладонью — держу Сашку под руку.

Они движутся по павильону не спеша, как хозяева жизни. Набокова я узнаю по Аннушке. Смотрятся они хорошо. Она — платье в колено, тонкая талия, красивая грудь, губки бантиком и лицо нарисовано рукой мастера.

Он — постарше, под сорок. Невысокий, но стройный, седые виски, нос с горбинкой и необычная, словно прорисованная линия губ. Крутой подбородок, кадык, кисти и пальцы пианиста, швейцарские часы. Никакого костюма. Джинсы, рубашка, джемпер, но мой наметанный глаз в курсе, сколько это стоит.

Миллиардерам, наверное, можно нарушать каноны. Я ожидала чего-то более помпезного или скучного. Консервативного, как принято в бизнесе. Набоков выбивался из мира белых воротничков и строгих костюмов и приятно радовал глаз. Неожиданно.

Чуть позади плывет Зефирка. Сашка фыркает. Нежно-бело-розовая — просто в точку прозвища. Под ручку, я так понимаю, с Ребусовым — угловатым нескладным циркулем. Все в нем чересчур: рост, худоба, угловатость черт. Кадык настолько велик и остр, что кажется: еще немного — и прорежет кожу, чтобы выбраться наружу. И глаза у него водянисто-болотные. Собственно, недурен, но я смотрю на него с предубеждением. Зато Женька на его фоне кажется неземной принцессой. Эти тонкие руки, томный взгляд, юбочка колокольчиком. Короны не хватает.

Собственно, ничего из ряда вон выходящего, если бы не Георг с побелевшим от ярости лицом. Интересно, это реакция на Ребусова, или брата штырит от Зефирки, что опирается тонкими пальчиками на худую руку его врага?

57. Передышка перед последним актом

Одинцов

Надо спасть Егора — первая мысль, что приходит в голову, когда я вижу его лицо. Давненько он не был таким живым и настоящим. Это все от больших чувств — не иначе. Вряд ли подлый Ребус мог вызвать в нем столько эмоций: воды утекло много, мы не раз с ним сталкивались по делам бизнеса, и я не помню, чтобы Гошка так бесился только от одного его вида. Судя по всему, моя маленькая сестренка смогла задеть какие-то потайные струны Егоровской души.

Нет, у меня как раз был грандиозный план свести их воедино, но я и представить не мог, что такая хлопушка, как Немолякина, окажется настоящей бомбой, что взорвала мир моего друга. Но любовь — она такая. Не выбирает ни времени, ни обстоятельств. Приходит неожиданно, всаживает стрелу глубоко в сердце и радуется, когда двое пронзены насквозь.