Доченька - Дюпюи Мари-Бернадетт

Глава 23

Молодая учительница из Обазина

Обазин, июнь 1928 года

— Маги, прошу вас, повторите правило согласования времен, которое я только что объяснила! Мне кажется, вы меня не слушали!

Мари строго посмотрела на девочку. Маги, высокая худенькая девочка со светло-карими глазами, переминалась с ноги на ногу, спрятав руки за спину. Пару минут она молчала, потом зашмыгала носом. По щеке девочки покатилась слеза. Ее соседка по парте, сестра Маги по имени Роланд, прыснула со смеху и опустила голову.

— Маги, если я еще раз замечу, что вы отвлеклись, я вас накажу! Садитесь и подумайте о своем поведении! Было бы намного лучше, если бы вы, вместо того чтобы красть у садовника яблоки для подружек, лишний раз повторили спряжение глаголов. Образование, которое вы получаете в этой школе, — бесценный дар. Скоро экзамены, и к ним нужно хорошенько подготовиться…

По классу прокатилась волна уважительного и одобрительного шепота. Маги, чьи слезы уже успели высохнуть, скорчила гримаску. Их с сестрой отдали в обазинский приют, когда мама тяжело заболела. Отцу по работе приходилось много ездить по стране, присматривать за девочками оказалось некому, поэтому он скрепя сердце доверил их заботам монахинь.

Дребезжание звонка отвлекло Мари от грустных мыслей. Пять часов… За окном яркие солнечные зайчики танцевали на розоватой каменной стене школы. Молодая женщина оказалась одна в пустом классе. Выглянув во двор, она увидела свою дочь Элизу с букетом в руке. Минута — и раздался стук в дверь.

— Входи, Лизон!

Девочка прижимала к груди большой букет пьяняще-пахучих белых лилий.

Мари с грустной улыбкой наклонилась к цветам. Их аромат перенес ее на два года назад, в тот июнь, когда Пьер нашел свою смерть на дороге в Тюль. Она тряхнула головой, словно желая прогнать воспоминания.

— Лизон, звонок только что прозвенел, а ты уже была во дворе! Уж не наказала ли тебя мадам Борда, твоя учительница? — спросила она.

Лизон ответила весело:

— Что ты, мамочка, не волнуйся! Я в ее классе лучшая ученица! Я все-все знаю наизусть! Мадам директриса разрешила мне уйти пораньше, чтобы я могла зайти к ней домой и забрать цветы. Ты же знаешь, эти лилии из сада, который мсье и мадам Борда арендуют у доктора Вердье, возле дороги, что ведет на вокзал! Мадам директриса сорвала их сегодня рано утром, чтобы я могла украсить часовню. А я решила сначала показать их тебе!

— Надеюсь, все, что ты рассказала, — правда. Скорее отнеси лилии в монастырь, а я подожду тебя здесь.

Лизон, пятясь, вышла. Девочке было уже десять лет, но ей не нравилось видеть мать такой строгой, в то время как ее красивые глаза полнились печалью… Бабушка Нан часто повторяла:

— Твоя бедная мать и я, мы пережили столько горя, что любому женскому сердцу впору разбиться! Мои детки все умерли, даже мой Пьер, такой крепкий, а Мари потеряла и отца, и супруга! Уж будь послушной, Лизон, старайся радовать мамочку!

И Лизон, от природы прилежная и всегда готовая помочь, с усердием выполняла наказ бабушки. Девочку редко можно было застать без дела или с игрушками. А еще она было чудо как хороша со своими густыми кудряшками цвета гречишного меда! Жители Обазина, не говоря уже о ее матери, бабушке и дедушке, не могли ею налюбоваться.

Мари встала и подошла к окну. Напротив, через площадь, высились светлые стены древнего аббатства. Сам их вид воздействовал на нее умиротворяюще. Прихожане десятки лет приносили туда свои горести и обретали там покой. Возможно, причиной тому была целительная духовная сила, которой были наделены каждый камень постройки, земля и даже деревья монастырского сада.

«Как быстро летит время!» — подумала молодая женщина, и взор ее затуманился.

Она вспомнила, как они приехали в Обазин. Нанетт, как мул, груженная узлами и свертками, мрачный Жак в своем неизменном картузе… Они были похожи на группу беженцев, ищущих пристанища. На тележке, арендованной на обазинском вокзале, высились горой чемоданы и пакеты. Мсье Вассе, который со своей упряжкой обычно поджидал приезжих на вокзале, откуда до Обазина было не меньше пяти километров, вызвался им помочь, и это было настоящим спасением. Пока он правил лошадью, Пьер прижимал к груди отчаянно рыдающую Матильду.

Что стало бы с ними, не прояви новая мать-настоятельница Мари-де-Гонзаг столько великодушия и благородства! Хрупкая и болезненная на вид, она быстро заслужила уважение своим преданным служением Господу и интересам общины. Решительности этой славной женщине тоже было не занимать.

Перед смертью мать Мари-Ансельм вспомнила о Мари: «Это дитя выросло на моих глазах и превратилось в прекрасную молодую женщину. Она стала учительницей, а в свое время блестяще закончила Эколь Нормаль и получила диплом! Если вам доведется встретиться с ней, вспомните, что я очень ее любила».

Поэтому, узнав о невероятной несправедливости, разрушившей жизнь Мари и ее семьи, новая мать-настоятельница сразу же принялась за дело.

Одна из преподавательниц городской школы Обазина недавно вышла на пенсию, и супружеская чета директоров, мсье и мадам Борда, как раз подыскивали ей замену. Получив это место, Мари решила сразу две насущные проблемы: на ее жалованье можно было первое время содержать семью, и они получили служебное жилье, полагавшееся тем учителям, которые не имели крыши над головой. Было решено, что Жак и Нанетт станут жить вместе с сыном и невесткой. Администрации было все равно, сколько людей станет проживать в квартире, лишь бы новую преподавательницу устраивало жилище. Попросив своих друзей в Обазине пошарить по чердакам, мать-настоятельница раздобыла для семейства Мари самые необходимые в хозяйстве предметы обстановки — кровати, столы, стулья, рассудив, что с остальным можно и повременить.

Кроме того, мать Мари-де-Гонзаг нашла работу для Жака: приютский сад и огород нуждались в заботах садовника. Это был отличный вариант, поскольку Жак довольствовался скромной платой, которую ему могли предложить. К тому же ему полагалась часть выращенных овощей и фруктов. Нанетт заикнулась было о месте кухарки, но оказалось, что в ее услугах приют не нуждается. Это не расстроило славную женщину — ей хватало забот с тремя подрастающими внуками!

Пьер заявил, что станет работать коммивояжером — будет ездить и продавать сельскохозяйственную технику и прочее, но был вынужден отказаться от этой затеи из-за своего увечья. В его положении нечего было и думать о том, чтобы проводить почти весь день за рулем автомобиля. Пришлось смириться с очевидным. Когда они жили в «Бори», Жан Кюзенак закрывал глаза на проблемы, связанные с инвалидностью зятя, теперь же Пьеру пришлось столкнуться с жестокой реальностью. Ситуация усугублялась тем, что он был недостаточно сведущ в вопросах сельского хозяйства. Однако мать Мари-де-Гонзаг скоро решила и эту проблему: ближайший сосед, землевладелец мсье Десмье, который еще и арендовал у приюта земельный надел в пятнадцать гектаров, был слишком стар, чтобы самостоятельно управлять всеми своими землями и фермами. Он доверил Пьеру управление несколькими участками в Обазине, Корни и Сент-Фортюнаде. Плата за работу была, однако, намного скромнее, чем в «Бори».

Мари не знала, как благодарить мать-настоятельницу.

Молодая женщина установила для себя ритуал «перехода через площадь», часто совершаемого несколько раз за день, — она ходила навестить сестер Юлианну, Марию-дез-Анж, Женевьеву или мать Мари-де-Гонзаг.

А еще Мари подружилась с удивительной женщиной — мадемуазель Мари-Терезой Берже, уроженкой Люберзака, которая исполняла в приюте обязанности экономки и смотрительницы. Маленькие сироты называли ее «мама Тере». И правда, она, как могла, старалась заменить каждой из них мать, благо была наделена удивительным даром исцелять раны не только телесные, но и душевные. Именно она заботилась о самых маленьких сиротках, не старше полутора лет. «Мама Тере» всегда улыбалась и готова была обогреть весь мир. Само присутствие этой миниатюрной сгорбленной женщины было для малышек бесценным даром, ибо в душе «мамы Тере» бил источник всеобъемлющей, абсолютной любви…