Три заповеди Люцифера - Александр Овчаренко

Женщине было на вид лет сорок, и на её испитом лице сохранились следы былой красоты. За мгновенье до того, как она увлекла меня в подворотню, в свете газового фонаря я рассмотрел её глаза: в них не было души. Похоть и пьянство не оставили от божественного дара ничего. Они в труху источили её душу и тело, подобно тому, как точит моль старую душегрейку.

В темноте знаменитых питерских дворов-колодцев никто не напал на меня, не ударил по затылку кастетом и не сунул мне нож под рёбра. По-видимому, мой Тёмный Ангел хранил меня, распустив надо мной свои чёрные крылья, и я благополучно вошёл в душную, жарко натопленную комнату. Услышав звук открывающейся двери, из-за ситцевого полога, которым была перегорожена комната, вышла высокая худая девочка, одетая в длиннополую ночную рубашку. Глаза её были печальны, а пальцы нервно теребили кончик русой косы.

— Смотри Марьяна, какого я тебе красавца привела, — дохнув перегаром, радостно выкрикнула мать. — А Вы, господин, не смотрите, что Марьянка худая, худые, они до любви особо охочие. Да не стой ты без дела, верста коломенская, покажи господину товар! — прикрикнула женщина, после чего сама сдёрнула через голову дочери рубашку.

Девочка, оставшись нагишом, устыдилась и попыталась прикрыться ладошками.

— Не смей! — прикрикнула пьяная мать и ударила дочь по рукам.

Я смотрел на трогательные неразвитые бугорки грудей, плоский девичий животик, узкие бёдра, и чувствовал, как у меня во рту с каждой секундой усиливается металлический привкус.

— Ну так как, господин хороший, нравится девочка? — наседала сводня. — По глазам вижу, что нравится. Да и кто же от такой младости откажется? Не девочка — чистый сахар! Во всей Лиговке лучше нет. А если нравится, то извольте расплатиться вперёд, у нас такой порядок.

— Холодно мне! — осипшим голосом и лязгая зубами с трудом произнёс я. Меня действительно била нервная дрожь.

— Да это не беда! — почему-то обрадовалась женщина. — Марьяна Вас сейчас и согреет. И постелька уже разобрана. Целковый извольте!

Женщина торопилась, ей хотелось немедленно обменять полученные деньги на водку, поэтому она тоже нервничала.

— Холодно мне! — повторил я. — Хочу, чтобы вы обе меня согрели, — решительно добавил я и сунул руку в карман.

Женщина растерянно поглядела на дочь, потом на меня, потом зачем-то на свои руки.

— За ваши деньги любой каприз, господин хороший! Только это дороже стоить будет.

Я молча вытащил из кармана первую попавшуюся в пальцы купюру. Это была десятирублёвая ассигнация.

— Надеюсь, этого хватит?

От удивления женщина вытаращила глаза. Для пьяницы это было целое состояние.

— Да не извольте беспокоиться! — затараторила она, зажав деньги в кулаке. — Всё сделаем в лучшем виде! Марьянка, чего клиента томишь? А ну, марш в постель! Да за такие деньги, господин хороший, если пожелаете, я Анфиску кликну. Она в любовных делах большая затейница, и свальный грех очень даже уважает.

— Не надо боле никого! — повысил я голос, расстёгивая жилет. — Раздевайтесь! Мне и Вас с дочерью хватит.

Пальцы меня не слушались, и всего меня продолжало трясти, как в лихорадке…

Когда загасили лампу, я очутился между двух обнажённых и горячих тел. Женщина повернулась ко мне лицом, а девочка, обхватив меня руками за пояс, прижалась маленькой грудью к моей спине. Наши дыханья и тела переплелись во тьме душной комнаты.

— Я больше не могу сдерживаться, — прошептал я и лёг на женщину сверху. Она покорно развела ноги в стороны и положила холодные ладони мне на ягодицы. Девочка в это время, как затравленный зверёк, поблёскивала из темноты глазками, и не знала, как ей поступить.

… Когда мать перестала сучить ногами и издала предсмертный хрип, девочка приоткрыла от удивления рот и на происходящее продолжала смотреть с каким-то болезненным интересом. Она даже не пыталась спастись, когда я, сотрясаемый приступом сладострастья, потянулся к ней. Марьяна покорно легла на спину, задрала вверх подбородок и вытянула руки вдоль тела.

— Не смотри на меня! — прохрипел я. — Закрой глаза! — и коснулся пальцами её век. В этот момент я ясно увидел, что девочка не хочет жить. Она и раньше думала о смерти, как об избавлении от мук, но знала, что самоубийство — это грех, поэтому не решалась наложить на себя руки. Беспробудное пьянство матери, жестокий разврат, голод и нищета иссушили её юную душу, как ядовитый плющ иссушает и губит молодую лозу. Тело несчастной девочки было до краёв наполнены страданиями и болью, а её измученная душа, подобно маленькой пичуге с перебитым крылом, тщетно пыталась взлететь вверх.

— Я помогу тебе, — прошептал я ей на ухо. — Не бойся, больно не будет.

Она еле заметно кивнула головой, и две слезинки из-под закрытых век скатились по её щекам.

В эту памятную ночь я впервые за много дней заснул спокойно. Словно после укола морфия, я блаженствовал до самого рассвета. Утром, проснувшись среди двух окоченевших женских тел, я вновь почувствовал себя молодым и полным сил. Меня как будто омыли первым весенним дождём и напоили молодым вином. Это было свидетельством того, что мой Тёмный Повелитель милостиво принял от меня очередную жертву. Покидая ночное прибежище, я уже не был человеком с обнажёнными нервами. За ночь мои душевные раны затянулись, а на теле наросла новая кожа. Меня больше ничто не мучило и не раздражало, даже десятирублёвая ассигнация, навсегда зажатая в кулаке мёртвой женщины. 

Глава 7

22 часов 55 мин. 16 октября 20** года.

Ближнее Подмосковье, посёлок Белая дача

Звонок был пронзительным и тревожным. Мостовой открыл глаза и выжидающе посмотрел на старый эбонитовый телефонный аппарат, стоявший на прикроватной тумбочке. Брать трубку не хотелось. Жизненный опыт подсказывал, что поздние телефонные звонки несут одни неприятности, поэтому Василий Иванович выжидал. Однако телефон продолжал настойчиво буравить ночную тишину тревожными трелями. Мостовой нехотя опустил ноги, сел на краешек кровати и снял трубку.

— Слушаю Вас, — недовольным тоном проскрипел он в трубку.

— Добрый вечер, Василий Иванович! Калмыков на проводе.

— Ночь на дворе, — поправил министр, который по наигранно-бодрому тону собеседника понял, что случилось что-то из ряда вон выходящее.

— Надо бы повидаться, Василий Иванович, — тем же фальшиво-бодрым тоном продолжил Калмыков. — Разговор есть.

— Климент Михайлович, я завтра съезжаю с дачи и перебираюсь на зимние квартиры, в Москву то есть. Может, завтра зайдёшь ко мне вечерком, и мы с тобой по-стариковски покалякаем? — в последний раз попробовал Мостовой перенести встречу.

— Да я бы с превеликой радостью Василий Иванович, но время не терпит.

— Приезжай, — вздохнул министр и повесил трубку.

«Что-то я разнежился! — подумал Сталинский Сокол, натягивая брюки. — Отвык работать по ночам. А ведь раньше при Хозяине [26] ночь была самым что ни на есть рабочим временем. Всё было чётко продумано: ночью решения принимались, а днём исполнялись. Порядок был! Был страх, был и порядок. Одно другому не помеха! Не то, что нынче — говорильня одна! Развалили страну, растащили по закромам да офшорам достояние народное. Нет сегодня ни сознательного крестьянства, ни передового рабочего класса, а есть только развращённое десятилетним безвластием и вседозволенностью обленившееся быдло с бутылкой пива в одной руке и телевизионным пультом в другой. Ну, это мы исправим, дайте только срок! Сибирь большая, дел там ой как много! Через годик-другой повезут теплушки, как встарь, на Дальний Восток и Колыму электорат нынешний, тех, кто за развал страны голосовал, а потом в казино народные денежки проигрывал. И пойдут политики продажные, на пару с олигархами вороватыми, лес валить пилой двуручной, да золотишко мыть на благо страны родной».

Василий Иванович даже зажмурился от удовольствия, когда представил себе это эпическое полотно во всех красках.

— Напрасно! Очень даже напрасно разные Солженицыны да Сахаровы ГУЛАГ ругали. Дескать, перегиб это, политическая ошибка! Хозяин ошибок не допускал, и знаменитый ГУЛАГ был не политической ошибкой, а тщательно выверенным политическим манёвром, действенным средством классовой борьбы и системой перевоспитания различной «левацкой» сволочи. Если бы не ГУЛАГ, разве смогли бы мы в такие короткие сроки Днепрогэс восстановить или Транссиб проложить, или Беломорканал прорыть? Нет зря ликвидировали ГУЛАГ! Очень даже зря! Ну, да это мы исправим!

Дальше свою мысль Мостовой развить не успел, так как за воротами послышался шум мотора и нетерпеливый звук автомобильного клаксона.

Выработанное годами чутьё не подвело ветерана: Калмыков привёз плохие вести. Просматривая листы ксерокопированного текста, Василий Васильевич всё больше и больше хмурился.