Вся мировая философия за 90 минут (в одной книге) - Шопперт

общества, хотя сам был в другом месте, в другом времени, в другом плане…

Я говорил о войне, о политике, об обыденной жизни так, как будто бы я верил подобно многим людям в первичную, подлинную реальность всего этого. Но в действительности я отсутствовал из всего того, о чем рассудительно говорил».

У Бердяева не было традиционного в России детства (то есть воспитания в духе православия), а потому ему не свойственна «наивная», по его словам, ортодоксия. В нем также слабо выражалась та основа, которую философ называл натуральным язычеством: «Слишком сильно у меня было чувство зла и падшести мира, слишком остро было чувство конфликта личности и мира, космического целого. Нет для меня ничего более чуждого, чем идея космической гармонии». Бердяев задумывается над тем, насколько сильно развито в нем чувство греха, как личного, так и общечеловеческого. Для него этот вопрос представляется сложным и неоднозначным: он скорее склонен чувствовать зло, чем грех, и уж совсем не воспринимает понятия греха как преступления, вызывающего кару Божью. Значение «падшести» мира для него гораздо шире, нежели значение греховности. Бердяев был склонен чувствовать собственные несовершенство и греховность, но с еще большей силой — страдание и несчастье. В учении о греховности, которое философ считает чересчур ортодоксальным, с трудом признается тот факт, что в мировой жизни есть безвинное страдание. Бердяев уверен, что это учение в конечном счете ведет к атеизму. Он считает, что вера спасла его от атеизма, и вот в чем она выражается: «Бог открывает Себя миру, Он открывает Себя в пророках, в Сыне и Духе, в духовной высоте человека, но Бог не управляет этим миром, который есть отпадение во внешнюю тьму. Откровение Бога миру и человеку есть откровение эсхатологическое, откровение Царства Божьего, а не царства мира. Бог есть правда, мир же есть неправда. Но неправда, несправедливость мира не есть отрицание Бога, ибо к Богу не применимы наши категории силы, власти и даже справедливрсти».

По своему ощущению жизни Бердяев был спиритуалиртом, но эта направленность соединялась в нем с антропоцентрической, то есть центральной фигурой он признавал человека. При этом философ спорит с теми, кто упрекает его в нелюбви к материи. Он не ставит знака равенства между телом и материей. Тело, по его мнению, вовсе не является материей, это прежде всего форма, которая относится к личности и наследует вечность. Материей являются только «плоть и кровь», которые вечности не наследует. Философ не принимает в христианстве религиозный материализм, также, впрочем, как и суеверный, магический элемент, связанный с необходимостью. Он признает лишь моральный элемент, связанный со свободой.

Вот как Бердяев расценивает христианство в истории: «В известном смысле можно сказать, что историческое христианство создано церковью, религиозным коллективом как социологическим феноменом. Новое состояние религиозного коллектива (соборности) может многое изменить. Структура сознания тут играет огромную роль. Наиболее вечной, наиболее возвышающейся над социологической символикой мне представлялась эсхатологическая сторона христианства».

Бердяев не пытается определить момент своего обращения в христианство и не определяет его как резкий переход от совершенной тьмы к совершенному свету. Блеснувший однажды в душе свет он не считает божественным явлением, поскольку это не избавило его от внутренних противоречий, не принесло внутреннего покоя и не сняло сложных религиозных вопросов. «Для описания своего духовного пути я должен все время настаивать на том, что я изошел в своей религиозной жизни из свободы и пришел к свободе. Но свободу эту я переживал не как легкость, а как трудность». В этом понимании свободы как долга, как источника трагизма жизни философу был особенно близок Достоевский. «Именно отречение от свободы создает легкость и может дать счастье послушных младенцев. Даже грех я ощущаю не как непослушание, а как утерю свободы. Свободу же ощущаю, как божественную. Бог есть свобода и дает свободу. Он не Господин, а Освободитель. Освободитель от рабства мира. Бог действует через свободу и на свободу. Он не действует через необходимость и на необходимость. Он не принуждает Себя признать. В этом сокрыта тайна мировой жизни».

Единственным серьезным аргументом в пользу атеизма Бердяев считает трудность примирения Всемогущего и Всеблагого Бога со злом и страданиями в мире. Богословские же учения представлялись философу недопустимой рационализацией тайны. Бердяев не считал себя богословом, но в центре его религиозного интереса всегда находилась проблема оправдания Бога, которая была для него прежде всего проблемой свободы.

В этом вопросе Бердяева считали последователем Беме, которого философ действительно любил и почитал, но в данном случае он подчеркивает разницу в своих воззрениях и учении Беме. Бердяев поясняет, что у Беме первичная свобода находится в Боге, а у него — вне Бога, она «вкоренена» в Ничто. По Бердяеву, Бог действует духовно, а не магически, а потому его нельзя винить за то, что он присутствует во всяком зле и в страданиях. «Бог есть Дух. Промысел Божий можно понимать лишь духовно, а не натуралистически. Бог присутствует не в имени Божьем, не в магическом действии, не в силе этого мира, а во всяческой правде, в истине, красоте, любви, свободе, героическом акте». Чувство Бога как силы для Бердяева неприемлемо, никакой властью и всемогуществом Бог не наделен. Власть — слишком низменное понятие, чтобы его можно было перенести на Бога. К Богу, считает Бердяев, вообще неприменимо ни одно понятие, имеющее социальное происхождение: «В подлинном духовном опыте нет отношений между господином и рабом». В связи с этим важной задачей христианской философии, по мнению, Бердяева, является очищение и освобождение христианского сознания от социоморфизма. Теологи же как раз мыслят Бога в категориях социальных, особенно Бога-Отца, Бога как Творца мира.

«Я всегда сильнее чувствовал Бога-Сына, Христа-Богочеловека, Бога человечного, чем Бога-силу, Бога-Творца… В Бога можно верить лишь в том случае, если есть Бог-Сын, Искупитель и Освободитель, Бог жертвы и любви. Искупительные страдания Сына Божьего есть не примирение Бога с человеком, а примирение человека с Богом. Только страдающий Бог примиряет со страданиями творения. Человек есть существо, целиком зависящее от природы и общества,

от мира и государства, если нет Бога. Если есть Бог, то человек есть существо духовно независимое. И отношение к Богу определяется не как зависимость человека, а как его свобода. Бог есть моя свобода, мое достоинство духовного существа», — вот, пожалуй, основная суть религиозной мысли Бердяева.

В отличие от большинства людей, обратившихся в христианство, Бердяев стал христианином не потому, что перестал верить в человека, в его высшее назначение и творческую свободу, а потому, что искал более прочного и глубокого обоснования своей веры: