Рядовой Рекс - Борис Сопельняк

— И утку! — закончил летчик. — Через плечо вместо планшета.

— Нет, не так. Не вместо планшета, а вместо палицы, — поправил Игорь.

— А что, страшное орудие убийства, — заявил танкист. И такой тут поднялся гвалт, смех, такие посыпались шуточки, что вошедшая с лекарствами медсестра растерянно замерла: чтобы в семнадцатой смеялись, такого здесь еще не было.

— Вот это да! — воскликнула она. — Да вас выписывать пора! Валяются, понимаешь, место занимают, а в коридоре не пройти из-за коек с ранеными.

— И верно, — подхватил танкист. — Выгоняй нас, сестричка, на морозец. Снег-то какой, а! Я раньше на лыжах любил… Летишь с горы — дух захватывает! — мечтательно взглянул он за окно.

— И я любил, — не удержался Ларин. — Особенно на Ленинских горах. Мы туда всем классом выезжали. Ветер свистит, из глаз слезы, щеки горят. Красота!

— Да что вы понимаете, — вмешался в разговор сапер. — По первому снегу надо идти не спеша, с ружьишком в руках. Следы как отчеканенные. Что тебе заяц, что лиса, что кабан — все как на ладони: в какую сторону бежал, где задумался, где путал след.

— Вот-вот, — ворчливо заметила сестра. — Опять вы путаете. Лекарство надо пить до конца!

— Так горько же.

— Тем более. Хорошее лекарство вкусным не бывает.

— Вот именно, — заметил летчик. — Это тебе не водка.

— А что это такое? Я уж и вкус-то забыл, — грустно улыбнулся сапер.

— Ну и палата мне досталась! — всплеснула руками медсестра. — Одни филоны да пьянчужки.

— Филоны? — повернул голову танкист. — Ты слово-то это откуда знаешь?

— А что? — смутилась девушка. — Плохое слово? Все его говорят… в том смысле, что человек отлынивает от дела или делает вид, будто чем-то занят.

— Ты смотри, образованная, — откинулся на подушку танкист.

— Еще бы! Неполная средняя школа — это, брат, дело серьезное, это — почти университет, — подхватил сапер.

— Тогда она должна знать еще одно слово, — заявил летчик.

— Да ты что?! — воскликнул танкист. — Два слова для одного человека, да еще женского пола, это уже перебор. Если он, конечно, не академик.

Девушка замерла посередине палаты и не знала, как себя вести: то ли сердиться, то ли плакать. Она никак не могла понять: разыгрывают ее или откровенно потешаются. Выручил тихий голос от окна:

— Настя! Иди сюда, Настя! А на этих жеребцов не обращай внимания.

— Не обращать? — с надеждой переспросила девушка и подошла к Игорю.

— Конечно. Мы же дурачимся. Как только потеряем эту способность, пиши пропало.

— Не надо. Лучше дурачьтесь, я не обижаюсь. Ну как ты… вы сегодня? — вспыхнула Настя.

— На моем участке фронта без перемен. Это плохо? — робко спросил Игорь.

— Вообще-то… Почему же? — вскинулась Настя. — Совсем даже наоборот.

— Ладно уж, наоборот. Про себя я все наперед знаю. Обидно, конечно. Ничего, совсем ничего в жизни не успел! А сколько было задумано…

— Не надо, Игорь. Вы не должны. Надо бороться! — жарко зашептала Настя. — Я вас очень прошу, не сдавайтесь! О матери подумайте… Что я могу для вас сделать? Вы только скажите, я сделаю, честное слово, сделаю.

Игорь выпростал из-под одеяла исхудавшую руку, с трудом поднял и робко погладил тугую русую косу.

— Я думал… И не только о матери. Я все время думаю. И знаешь… Слушай, Настя, говори мне «ты», ладно?

— Нельзя. Не положено. Не имею права. С ранеными приказано только на «вы». Но… я нарушу приказ. Раз ты просишь, нарушу.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Игорь. — Ты всегда такая?

— Какая?

— Сговорчивая.

— Что ты, я ужасно упрямая! И вспыльчивая. На фронт прошусь, а меня не пускают. Три дня пробыла в десяти километрах от передовой, потом с эшелоном попала в Москву, а назад не пускают, — жалобно закончила она.

— И не надо тебе на передовую. Не женское это дело.

— Да?! А ты знаешь, сколько у нас раненых в женском отделении? И летчицы есть, и связистки, и санинструкторы, и… А одна прямо здесь родила. Представляешь, с перебитой ногой, вся в гипсе, а родила.

— Кого? — приподнялся на локтях Игорь. — Как ее зовут? — вцепился он в халат девушки.

— Родила девочку, — холодно ответила Настя. — А зовут… Имени я не помню, — почесала она лоб, — зато могу назвать новую фамилию. Здесь же была свадьба. Какая здесь была свадьба! Эх, такую бы свадьбу — и умереть! — мечтательно вскинула она руки.

— Погоди, умереть успеешь, — вытер Игорь влажный лоб. — Фамилия ее Громова?

— А откуда ты знаешь? — удивилась Настя.

— Знаю, — улыбнулся Игорь и откинулся на подушку. — Значит, у моего капитана дочь. Надо же! — взъерошил он волосы. — Все ждали сына, а Маша выдала дочь. И правильно сделала. Я бы тоже хотел дочь.

— Так ты с ней знаком?

— Еще бы! Она — жена моего командира. И как это мне в голову не пришло, что та знаменитая свадьба была именно здесь? Хорошая примета! — похлопал он по руке Настю.

— Почему? — покраснела она.

— Потому что потому, — заметно повеселел Игорь. — Не зря, ох не зря гласит народная мудрость: лиха беда — начало. А как назвали девочку, не знаешь?

— Не знаю.

— Ну и ладно. Узнаем. Та-ак, с этим делом все, — слабо, но все же по-громовски тюкнул он кулаком стену. — Теперь о другом: ты о пенициллине что-нибудь знаешь? Что это за штука?

— Первый раз слышу, — удивилась Настя. — А что это такое?

— Ну, это такое…

В этот момент от кровати танкиста донесся такой громкий стон, что Настя сразу вскочила. Пока она бежала к койке, летчик показал кулак, а сапер выразительно приложил палец к губам. Игорь все понял, с досады крякнул — ведь чуть было не выдал военную тайну — и отвернулся к стене. Когда Настя успокоила танкиста и переспросила, что это такое, Игорь брякнул:

— Да еда такая. Жареного, понимаешь, захотелось. А эта штука, да еще с лучком, — м-м-м!

— Я все узнаю, — с готовностью отозвалась Настя. — Если готовят у нас, сегодня же принесу, а если нет, так и сама пожарю. Так как эта штука называется? Пениц…

— Да не слушай ты его, — вмешался сапер. — Книжек он начитался, вот и шпарит по-латыни. И все для того, чтобы тебе понравиться, — безжалостно чеканил подполковник. — А речь идет всего-навсего о сорте картошки. Есть белая, есть красная, а эта… Какая она, товарищ лейтенант?

— Серо-буро-малиновая, — сгорая от стыда, буркнул Игорь.

— Значит, красная, — тоном школьного учителя закончил сапер.

— Вот и ладно, — обрадовалась Настя. — Значит, с луком? А если немного сальца?

— Можно и сальца.

— Тогда я пошла. К обеду не обещаю, но на ужин принесу целую сковородку.

Когда Настя скрылась за дверью, летчик достал утку и заметил:

— По башке бы этой самой палицей…

— Велика честь, — хмуро бросил танкист. — В ведре надо было топить. Сразу, в день рождения.

— Ну, виноват! Ну, брякнул! Ну, дубина, ну, дурак! — взмолился Игорь. — Хотел как лучше, хотел разведать, что это за лекарство.

— Ладно, хоть понимает, что дурак, — сразу смягчился летчик.

— Болен, но не безнадежен, — вздохнул сапер. — Девчонку-то в какое положение поставил! Она же ради тебя весь подвал переворошит, пока не найдет красную картошку!

— Извините. Честное слово, хотел как лучше, — сокрушался Игорь.

— Все, баста. Лежачего не бьют, — подвел итог танкист.

— Тем более такой грозной палицей, — задвинул под кровать утку летчик.

— А картошку придется срубать, — вздохнул танкист.

— Виновнику — две порции, — заметно обмякая, закончил сапер. — Вот бестия, опять чего-то подмешала…

Через минуту вся палата дружно храпела.

А в кабинете профессора Дроздова шло совещание. Активнее всех вела себя невысокая, средних лет женщина.

— Эти больные меня не устраивают, — постукивала она кулачком по столу. — Хоть вы и определили их в семнадцатую палату, безнадежными они стали не от характера ранений, а от врачебной недобросовестности.

Профессор Дроздов побагровел и набрал в легкие побольше воздуху, чтобы достойно ответить, но женщина прихлопнула рукой лежащие на столе бумаги и решительно встала.

— Прошу понять меня правильно: пенициллин надо испытать на абсолютно безнадежных пациентах, только тогда мы будем знать его подлинную силу.

— Или слабость, — вставил Дроздов. — Вы так много говорите о своем препарате, а мы даже не знаем, как он открыт, как прошли лабораторные испытания, и вообще что-то не верится, чтобы выжимка из какой-то плесени стопроцентно лечила тот же абсцесс легких. У капитана Кожухова одиннадцать сквозных ранений — и все в легких. Нагноения вокруг ран, жесточайшее крупозное воспаление, а вы, Зинаида Виссарионовна, изволите говорить о моей недобросовестности.

— Не вашей лично, — смутилась женщина. — Я внимательно изучила историю болезни капитана Кожухова: вся беда в том, что он двое суток находился в холодной палатке — отсюда жесточайшая простуда и, как следствие, крупозное воспаление.