Чудовище во мне - Марго Эрванд

я хочу знать, кто это сделал. Эта чертова собака все время была у нас в вольере на заднем дворе, к ней никто, никто не приближался, только…

Она спотыкается, ее лицо заметно вытягивается, кровь отливает от лица, делая его похожим на папирусный лист. В эту самую минуту в ее голове складывается новая картина мира, не та, где у нее большая дружная семья с давно известными ей слабостями и пороками, но та, где один человек умело носит маску, скрывая за ней свою чудовищную суть.

Я наблюдаю, как она встречается с ним взглядом, полным отчаяния и надежды. Ее мозг сопротивляется, она отказывается верить в очевидное. Достигает волна прозрения и Гвен, и Коллина Морриса и даже Дамиана Агилара.

– Какого черта… мы все еще здесь, – заполняет звенящую тишину Джейкоб, тяжело вздыхая.

– Эд, скажи хоть что-нибудь, – игнорируя выпад сына, говорит Лилибет, и в ее голосе чувствуется мольба.

– Лили, да кого ты слушаешь! Я только кормил его. И что ты думаешь, так можно собаку научить чему-то? – спрашивает Эдвард, поднимаясь со своего стула. – Ты видела, сколько команд они ему давали, знаешь, и незаряженное ружье хотя бы раз в жизни стреляет! Давайте просто уйдем, пока они еще что-то не придумали.

– Это еще не все, мистер Моррис-старший, – говорит Клаттерстоун. – Как вы все заметили, собака отреагировала на громкие овации. Однако наш убийца должен был быть уверен, что пес не выберет случайную жертву, а будет атаковать того, кого нужно. Я ничего не путаю, мистер Моррис?

Эдвард стоит с каменным лицом.

– Через два дня после того, как Рокки попал в дом к вашему брату, в одном из магазинов для животных вы приобрели весьма интересный набор, – продолжает Клаттерстоун, доставая из своей папки и выкладывая на стол перед всеми копию перечня товаров, которые были оплачены кредиткой Эдварда Морриса. – Лакомства, мягкий корм, а также спрей с запахом, который имитирует наркотическое вещество. Обычно его используют для того, чтобы натаскать собаку на поиск наркотиков, но вы показали, что у этого спрея может быть и иное предназначение.

– У вас нет никаких доказательств. Это ничего не значит! – взволнованным голосом протестует адвокат.

– Боюсь, что это не так. Мы проверили экспертизу одежды Пола Морриса. И знаете, на его смокинге сохранились следы этого спрея, – забивает последний гвоздь в крышку гроба Клаттерстоун, выкладывая на стол результаты экспертизы.

Эдвард, как подкошенный, падает на свое место. В его глазах больше нет ни страха, ни паники, взгляд становится острым и жестким. Он презрительно смотрит на всех присутствующих, не пытаясь больше найти в них ни поддержки, ни одобрения. То, что он так долго ждал, в чем нуждался всю свою жизнь, теперь потеряло смысл, утратило свою силу над ним. Свобода творца, гений художника вскружили ему голову, придали сил. В эту комнату он входил невзрачным нескладным мужчиной с покатыми плечами, впалой грудью, рыхлым телом, но сейчас, словно сбросив в себя неудобный костюм, он преобразился до неузнаваемости. Тихоня окончательно растворился, уступив место тому, кто все эти годы жаждал славы и признания, тому, кто являлся миру каждый раз, когда он оказывался в свете софитов: на школьных концертах, в университетском театре, во время нечастых интервью в прессе, но, главное, в тот день, когда Пол сел на одно колено в порыве любви к своему единственному другу – Рокки.

– Было бы лучше, если бы ты разглядела талант во мне, а не в этом ублюдке, – твердым голосом говорит Эдвард Моррис. – Я всю жизнь мечтал о сцене. Я был терпелив. Я ждал и надеялся. И вот когда меня, наконец, заметили, оценили, когда в меня поверили… он не должен был так поступать! Он это заслужил!

***

Признание Эдварда Морриса произвело эффект разорвавшейся бомбы: Гвен и Лилибет Моррис больше не могли подавлять свои эмоции и в голос начали вопить, орать и даже бросаться с кулаками на человека, которого еще несколько минут назад ласково называли Эди. Неожиданно в сложившихся обстоятельствах повел себя и Коллин Моррис, когда Ормонд Курик попытался вступиться за Эдварда, рекомендуя ему держать язык за зубами, то услышал неожиданный приказ: «Вы здесь, чтобы представлять интересы моей семьи, этот человек в нее не входит». И вот теперь, когда семейство Моррис в сопровождении своего адвоката покинуло комнату для допросов, Эдвард Моррис остался совсем один.

Гнетущая тишина комнаты заставляет меня нервничать. Кевин встает рядом со мной, но так же, как и я, молчит. Мы ждем. И вместе с нами в напряженном ожидании находится и детектив Клаттерстоун. Он, как и прежде, сидит на своем месте в комнате для допросов и не сводит глаз с Эдварда. Несколько минут назад он зачитал ему его права и предложил вызвать адвоката. Ответа так и не последовало.

– Не хотите спросить, почему я это сделал? – наконец, нарушает затянувшееся молчание Эдвард Моррис, убирая со лба челку.

– Я очень много хочу у вас спросить, но прежде хочу, чтобы вы ответили на уже поставленный мною вопрос. Вам нужен адвокат?

– Для чего? Чтобы он указывал мне, что говорить и думать? – спрашивает Эдвард, качая головой. – Ну уж нет, меня затыкали всю жизнь. Я этим уже сыт по горло.

– У тебя получилось! – говорит Кевин, хлопая меня по спине. – Думаешь, он сейчас говорит правду?

– А какой смысл врать и изворачиваться теперь? Он остался один, и у него ничего нет. Нелепая трагедия для всех и триумф и слава для него.

– Это все только ради этого дурацкого концерта?

– Не совсем. Ты знаешь печальную историю Моцарта и Сальери? Сальери восхищался гением Моцарта, при этом каждый раз, когда он слышал его бесподобную игру, испытывал жгучую всепоглощающую зависть. Сальери понимал, что ему никогда не стать таким же выдающимся музыкантом и композитором, а потому он отравил своего друга Моцарта.

– Это что, правдивая история?

– Нет, это всего лишь легенда, но для кого-то она стала руководством к действию.

– Да уж, – выдыхает Кевин, и мы снова возвращаемся в комнату для допросов.

– …я десять лет возил этого мальчишку по разным конкурсам, сопровождал на концертах. Я видел его потенциал, его талант, но, главное, я видел шанс для себя самого. Мы с ним не раз выступали на сцене вместе, играя произведения в четыре руки. Понятное дело, что это были какие-то внеконкурсные номера, потому как я не проходил по возрасту, и все же… это была сцена, – охотно рассказывает свою историю Эдвард Моррис. – Но, когда запахло деньгами и контрактами с мировыми звукозаписывающими компаниями, меня отправили на скамейку запасных. Вот так просто! Кто я такой? Я всегда был для них неудачником. В меня никто не верил, ни отец, ни мать, ни тем более брат. «Музыка – это удел для слабых и тупых», – говорил мне сначала отец, а потом и Коллин. Но вот только своему приемному сыночку он этого уже не сказал! Нет, он в него поверил! Все в него поверили! Все с ним носились, как с какой-то священной коровой. А кто он такой? Кто его сделал? Кому он был обязан всем, чего достиг? Мне! Мне одному! И что я получил взамен? Чем отплатил мне этот чертов сосунок?

– Давайте вернемся к нашему делу, – направляет его Клаттерстоун. – Пол отправился в турне, а вы обманом заставили Коллина и Лилибет Моррис забрать собаку у Гвен, после чего приступили к дрессировке, правильно?

– А что еще мне оставалось? Я ведь не поверил Джейку, он тот еще говнюк, всегда пытается всех столкнуть лбами, но тут он оказался прав. Я поехал в тот же вечер к Полу, чтобы поговорить. Он обещал мне, что по приезде договорится о том, чтобы мы, как в старые добрые времена, выходили на сцену вместе. У нас даже название было придумано – «Возвращение