Солнце в кармане - Вячеслав Перекальский

Я готовился — будто бы собирался ей шепнуть, оттолкнуть когда надо. Я обманывал себя. Я надеялся и боялся. И опять верил в счастливый исход.

Когда забрался на чердак, я увидел её — спокойную, ждущую. О чем-то мечтательно думающую и смотрящую в слуховое окно. Я почувствовал как во мне все опускается и пронзительно, до треска в мозгах, до белых стен перед газами, понял — этот миг, эта необыкновенная, такая как сейчас есть, Она — она в последний раз. Моя Любовь сидела и задумчиво улыбалась на краю гибели.

И я, жадный окояный, — не мог не взять её последнюю чистую каплю. Я подошел к ней. Она успела сказать лишь, — "что?…" Не договорив, имея сказать: "что с тобой?". Что-то же должно было отражаться на моем подлом лице! Но она не договорила. Я за долю секунды провалился в Любовь. Прижался губами к её губам. А в следующую долю секунды провалилась в Любовь и она. Следом за мной.

Я отчаянно растворялся в ней, растворяя её в себе. Я отринул всю свою подлость, неизбежную потом. Я рвался скорей, в тот другой мир. Где вне уловимости грани наших тел. Меж ними сочится весна и будущий день Иного мира… И я увидел его!

Но меня уже, мягко так, отстранили. Будто отвязали, будто отпустили от нее. На мое место возлег братец и попытался изобразить ритм моих движений, подстроится под меня. И кажется, ему это удалось, на некоторое время.

Магия, черт ее, — язык тела! Его имитация без понимания смысла, без осознания цели, — узреть родить достичь света! Есть хамство, гадость.

Твари, не зревшие ничего сквозь бухло, шикарные тачки и роскошные зеркальные подъезды. Она почувствовала их, вонь их мыслей. Она начала сопротивляться. Но ей зажали рот губами, зубами. Потом руками. Выбрались из тайных мест подельники. Отпихнули меня в сторону. Откатили, и накинулись на нее. Я услышал её сдавленный крик и рванулся к ней. Здоровяк ударил меня и, кажется, не пустой рукой. Я упал. И потом помнил лишь возбужденные голоса и что меня куда-то тащат, бросают.

… Я очнулся под утро за мусорными баками, прошел шатаясь домой, не встретил никого и лег спать. Спал двое суток. Меня тормошили, звали, но я даже не отмахивался, и предки оставляли меня в покое.

Когда я наконец очнулся, то выбрался, абсолютно пустой, на улицу. Сел на лавочку у баскетбольной площадки и пялился на трубы ближайшей фабрики. Ко мне подходили местные и что-то рассказывали.

Уехала часть семьи той девочки, что была моей любовью, вернее уехала она и её мать, оставив сыновей и вторую дочку. Куда, зачем, на сколько и вернуться ли — никто ничего не знал. Подходили давешние насильники. Хлопали по плечу. Хмыкали, но ничего не говорили.

Я больше не увидел мою Любовь.

Я терпел братца и его дружков еще долго, пока не поступил в колледж.

Я служил в армии. Я стал полицейским. Я вернулся в район и посадил своего братца на очень долгий срок, и ходатайствовал по своим каналам об очень "хорошей" в моем понимании тюрьме.

Вышел он два года назад, я уже в ФБР работал. И будто ничего не было. Ходит по барам местным — грудь колесом, взгляд презрительный, петух гребаный. Ну я его калекой и сделал.

Вышел как то раз в тяжелых своих армейских ботинках погулять и надо же, на встречу он, братец, Ну, я ему: "Хелло!". И как припечатаю между ног! Он согнулся в три складки. Не вдохнуть ему страдальцу, не пёрнуть. Но нет, думаю, братец, легко тебе не отделаться. Приподымаю его, ставлю к стенке. Ножки раздвигаю на ширину плеч и уже с правильным прицелом по правильной траектории как вдал. Если бы штаны застегнуты не были — улетели бы его яйца на соседнюю улицу.

В общем итоге его физическое уродство догнало душевное. Я его еще предупредил, посетив в больнице. Мол, за что я тебя, не спрашивай, Иисусом Христом, молю! Но что-нибудь вякнешь, — не побоюсь служебных разборок, но будешь ты при всех своих дружках из бара отсасывать длинный член у Эрика. Прибабахнутого негра, местного дурачка, беззлобного аннаниста.

Его одногодку, дружка — насильника, я не успел застать живым. Он напоролся в пьяной драке на нож. Обычное для нашего района дело.

А вот бычка, того тогда шестнадцатилетнего, я нашел. Вычислил, — он жил в другом городе, далеко на юге. Я узнал о нем все. От былого мускулистого красавца не осталось и следа. Он работал сварщиком, на одном из частных причалов. Ходил вечно грязный, чумазый. С пятнами сажи на лице. Но у него была жена — красавица, четверо детишек которых он кормил.

А зарабатывал он не мало. Вот только детишки не один не походил на папашку. Все были с латинскими физиономиями. Да и каким им быть в латинском квартале?

Я узнал его тайну. Его жена, знойная фигуристая брюнетка трахалась со всем городком. Нигде не работала. Она просто не успевала бы, итак.

Если бы она за трах брала деньги, то уже каталась на частном реактивном самолете. Но она денег не брала и давала всем. А он сидел за перегородкой и подглядывал.

Даже получилось потом так: он подглядывал за ебливой женой. А я подглядывал за ним. Подглядывающим за женой. Через телекамеру, конечно.

И что меня удивило: он смотрел на половой акт и плакал. Плакал и что-то шептал. К ширинке своей он даже не притрагивался. Тогда я установил там еще и микрофон и я услышал, — он молился!

"Прости меня, Господи!

И благослови женщину!

Прости ей похоть и мелкие пугливые обманы.

Она — свет Твой и Твои ворота в рай.

А я грязь на твоих ногах. Прости, Господи, меня.

И спасибо, Господи, за наказание Твое.

И благослови женщину!

Ныне и присно. И во веки веков.

Аминь!"

Вот так. Теперь я — злобный, пьющий, иезуитски подлый бывший полицейский — ныне уважаемый сотрудник ФБР. И никакой Любви. А хочется. И вам, верно, хочется?

И Эндрю оглядел давно притихших слушателей. И Питер, вместе с ним. У всех этих продажных служителей плотской любви были грустные глаза, а из некоторых еще не разучившихся, текли слёзы. И скорее всего не от рассказа, вернее не только от него. Каждый плакал о своей единственной Любви рождавшей свет иного мира, будущего дня…

Потом Эндрю Положил голову на матрас и кого-то обнявши заснул. Питер не двигаясь смотрел на это лежбище и ни одна — ни добрая, ни скверная мысль не проникала в череп. Он только подумал, что ни слова не скажет напарнику, о том, что видел. Он ни в чем его больше не упрекнет, что касается выпивки и женщин.

Тут Питер заметил, что вповалку лежащие тела начали бессознательное единовременное движение. Они, кто ползком, кто перекатыванием бессознательно стремились, стягивались к одной точке.

И все как-то разом успокоились, улегшись в правильную спиралевидную фигуру. Где основой для спящих безмятежно голов служило крепкое тело Эндрю. Лица всех участников оргии были чисты, рты приоткрыты.