Двери паранойи - Андрей Дашков

Среди множества незнакомых лиц попадались и знакомые – главным образом по фотографиям. Я бы сказал: «сновидчески-знакомые». Никто не удивился моему появлению, и никто не обратил на меня внимания, несмотря на то, что я все еще держал в руке обрезок трубы…

Гаршин и Башлачев беседовали о чем-то за бутылкой дешевого портвейна. Вероятно, о том, каковы они – полеты во сне и наяву. Серж Гинзбур, носатый щетинистый урод и аморал, жадно курил сигарету за сигаретой. Перед ним дымился целый вулкан из окурков, под которым была погребена пепельница. Из-за дыма я не сразу разглядел Норму Бейкер, устроившуюся рядом. Элвис обжирался в углу – одинокий и душераздирающе печальный толстяк с неподвижным взглядом. Кетчуп капал на его парчовый пиджак. Высоцкий и Мотрич – оба изрядно поддатые – пытались привести в чувство остекленевшего Фицджеральда. Эдгар По с отсутствующим видом пережевывал бифштекс в обществе холодной снежной королевы Нико. Ее обнаженные плечи и руки были покрыты гусиной кожей. Уильям Берроуз, похожий на доисторическую черепаху, сидел, приспустив на глаза пергаментные веки. Он был безучастен, изможден и самодостаточен. Слишком стар для рок-н-ролла. Суперстар.

Музыка завершилась разрушительным крещендо. Мун развалил ударную установку, забросил палочки подальше и потащился к свободному столику в обнимку с Джонсом и Скоттом. Но от того, что Бон заткнулся, тише не стало. Напротив, надвигался ураган звуков: обрывки песен и стихов, предсмертных криков и пьяной болтовни. Эхо звенело внутри моего черепа…

Правое крыло закончилось тупиком. Ноги сами принесли меня сюда. В тупике стоял музыкальный автомат непостижимой конструкции. В его средней части безошибочно угадывался старый знакомый – радиоприемник из домика, в котором теперь лежал труп странника, слегка проколовшегося с эпохой. К нему (я имею в виду радиоприемник) приделали прозрачный ящик с кнопочным пультом и щелью для монет. Правда, внутри ящика не было пластинок – только густо переплетенные тонкие провода. При ближайшем рассмотрении становилось ясно, что это не провода, а человеческие волосы. Среди волос попадались и прямые светлые, и вьющиеся каштановые, и локоны негроидов.

Автомат извергал из себя какофоническую смесь казацкого хора, шотландской волынки и африканских барабанов. На пульте под каждой кнопкой была небрежно наклеена бумажка с надписью. Я поводил глазом. То были необычные надписи – по большей части имена. Иногда фамилии. Иногда просто набор слов, вряд ли подходящий даже для названия песни. Возле наипоследнейшей кнопки было нацарапано: «Макс». Конечно же, я нажал на нее с детски-невинным желанием узнать, что случится.

Не случилось ничего скоропостижного. Хоры и барабаны утонули в звоне стаканов. Над одной из перегородок затрясся светлый чуб хулигана Есенина, метавшего в кого-то казенную посуду. Музыкальный ящик похрипел и покашлял, потом спросил голосом Фариа: «Хочешь вставиться?» Хочу, хочу, только выведи меня отсюда! Так как новых указаний не последовало, я решил действовать на свой страх и риск.

Я побрел обратно, уворачиваясь от летающих тарелок, и попал в левое крыло. Здесь играли в покер, деберц и очко. Словом, организовались кружки по интересам. Мне стало любопытно, где завсегдатаи берут курево и бухло. Осенило: может быть, приносят с собой? Курить хотелось почти нестерпимо. Этого канцерогенного удовольствия я был лишен… страшно подумать, сколько времени! Стрельнуть сигарету как-то не приходило в голову – все равно что в театре лезть на сцену и приставать к актерам.

Странно, но в этом месте, полном призраков, я почувствовал себя в относительной безопасности. Мимо, пошатываясь, прошел Джек Керуак. От него за метр разило водкой. Потом я наткнулся взглядом на зловещего и будто окаменевшего японца, облаченного в военный мундир. Желтолицый изображал изваяние в обществе гейши. Когда я увидел рукоять самурайского меча, до меня дошло, что это Юкио Мисима.

Мертвецы, вырвавшиеся на волю из могильника памяти, казались более реальными, чем преследователи, оставшиеся снаружи. Я ускользнул в другой временной слой, задержался на пешеходном островке посреди бешено несущегося потока сознания. Обманул природу? Ничего подобного.

Раздвинув несколько плотных портьер, поглощавших звуки, я очутился в натуральной курильне, где народ приводил себя в психическое равновесие после трудовых будней. В одном из отделений я сразу же углядел Фариа своим единственным глазом. Тот как раз передавал трубку Олдосу Хаксли, а рядом с ним полулежал бородатый мужик в белой майке. Покопавшись в памяти, я определил, что мужика зовут Джерри Гарсия. Готовила трубки – кто бы вы думали? – правильно: Верка-Беатриче.

46

Завидев меня, Фариа вяло сделал ручкой. Мне приглашение и не требовалось. Я подошел и плюхнулся на циновку – уставший, как собака, и вялый, как вареные спагетти. Кусок трубы я зашвырнул подальше – появилось предчувствие, что он мне больше не понадобится.

Фариа, по-моему, еще не затягивался. Он отечески похлопал меня по плечу и посоветовал:

– Расслабься!

Обстановка вроде бы действительно к тому располагала. В полутьме ненавязчиво и тепло поблескивала бронза восточной посуды. Курились благовония. Тихо позванивали колокольчики, оттенявшие глубокое и объединяющее человеческое молчание.

Сомневался я недолго. Старик с его советами был ненадежен, как дырявый презерватив; с другой стороны, я остался безоружным, едва ворочал языком от переутомления и не имел ничего против того, чтобы найти под кайфом вечный покой. Забыться и заснуть. Кажется, о том же просил и Михаил Юрьевич, наверняка кутивший где-нибудь поблизости…

Собственно говоря, моего согласия никто и не спрашивал. Верка сосредоточенно готовила трубку. Ее грязные пальцы оказались неожиданно ловкими. Я зачарованно смотрел на эту опиумную фею из подворотни, прописавшую мне последнее лекарство.

Она зажгла в бронзовой жаровне таблетку сухого спирта. Ее лицо, освещенное голубоватым пламенем, показалось мне не таким уродливым, как прежде, и даже немного помолодевшим. Шарик опиума равномерно вращался, наколотый на стальную иглу, и был похож на планету, опаленную космическим огнем. Незнакомый запах обтекал ноздри – вкрадчивый, будто сон…

Хаксли, отдыхавший от мескалина, затягивался глубоко и долго. Гарсия смотрел мимо меня в пустоту. Деликатнейшая публика; приятнейшие собеседники в моей жизни…

Верка протянула мне бамбуковую трубку. На дне металлической чашечки пузырилась капля размягченного опиума, похожая на мигающий глаз крохотного существа. Мне предстояло высосать этот глаз. Обменяться силой и грезами с растительным миром. Слиться с ним в симбиозе. Упасть на запретный луг. Ощутить тайную жизнь хлорофилла. Услышать шепот своих листьев и корней. Увидеть скрытое за волшебной дверью. Самому выйти за дверь. Кажется, о чем-то подобном бубнил и Фариа над правым ухом. Урок четвертый, если я правильно понял.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});