The Мечты. О любви - Марина Светлая

хотя бы в лицо.

— Перетрясти каждого родителя и коллектив будет проблематично, но, скорее всего, ноги растут оттуда. Вас узнали и сняли. Мы попробуем найти место первичной публикации. Неплохо бы вдогонку опубликовать что-то перекрывающее эту шумиху. К обеду предложу вам пару вариантов на рассмотрение. Вы сегодня будете?

— В офисе не буду, но я на телефоне.

— Ясно. Тогда хорошего дня. В случае изменения ситуации я вас извещу.

На этом можно было отключаться, что Моджеевский и сделал, мысленно послав к черту всю эту бесконечную возню вокруг его драгоценной персоны. Ну да, права Юлька — мажор. А раз так, то только и остается, что сохранять спокойствие и непоколебимо принимать последствия, будто бы он и правда великая звезда шоу-биза. Так нет же. Специально профессию выбирал потише. Программисты, как правило, за редким исключением от своей одиозности не страдают.

Стефания прятала улыбку, наблюдая за ним. Андрей Никитич напротив — любопытства не скрывал. И только восьмилетний юноша по имени Александр в это время доскребал с тарелки свою манку. Потом продемонстрировал матери и отцу проступившее из молочно-белой массы дно и свалил собираться.

И тут на пороге показалась Юлька с Андрюшкой на руках.

— Минута десять! — мрачно выдала она. — Но это потому что твой сын забросил левый носок под кровать!

Богдан вскинул на нее голову, вынырнув в более приятную реальность, и улыбнулся:

— Вот именно левый, да?

— Именно левый. Он и подписан был — Left. И с динозавриком. Мы любим носки со смешными картинками.

— Если с динозавриком, то принимается, — кивнул Богдан, забрал у Юльки мальчонку и повернулся к Маличам. — Андрей Никитич, если вдруг какие резвые писаки у вас объявятся, вы позвоните, хорошо?

— Думаешь, сами не справимся? — уточнил Андрей Никитич.

— Даже не сомневаюсь, что справитесь. Но мне бы еще понимать, откуда ноги выросли.

— Мы позвоним, Богдан, — улыбнулась Стефания. — У нас, конечно, определенный опыт имеется в работе с прессой, но… все же рекомендую подумать о каком-то сообщении для СМИ. По крайней мере определить для них диспозицию и показать дистанцию, за которую вы их не пустите. Потому что иначе могут только усиливать давление.

— Чтобы усиливать давление нужно иметь более реальные основания, чем чужое белье.

— Соглашусь. Но вы не знаете, случайность это или по умыслу.

— О Богдане и раньше немало писали, — отмахнулась Юля. — И будут писать дальше. Что ж теперь, на каждый чужой чих реагировать?

— Скажи еще, что ты читала, — повернулся к ней Богдан.

— Конечно, нет! Еще не хватало! Особенно не читала про эту… которая лицо косметического бренда!

— Юлька, Юлька… — усмехнулся Андрей Никитич и подтолкнул ее к выходу. — Все! Идите уже. Не читала она…

— Совсем не читала, — кивнул Моджеевский и потопал за ней следом.

А когда они оказались на один лестничный пролет ниже, посреди площадки, а сверху уже хлопнула дверь в отцовскую квартиру, Юля резко повернулась к нему и заявила:

— Иногда я думаю, что если хоть половина из этого правда, то у тебя замашки маньяка и стоит держаться подальше.

— Уже не получится.

— Уже нет. Но лучше не оставлять без присмотра. Наворотили мы, да?

— Разгребем, — заверил ее Богдан, глядя, как Царевич уверенно топает со ступеньки на ступеньку, и легко коснулся ее губ поцелуем.

Так шаг за шагом они и разгребали, как будто и правда отныне каждый шаг — ступень. Общая. Для троих. И вместе с сыном — учились преодолевать лестницы.

Они вернулись в квартиру, в которой провели вместе совсем немного времени. И снова собирали чемоданы, забирая сейчас только самое необходимое. И это так отличалось от всей ее предыдущей жизни, что она диву давалась.

Случались переезды. Бегство в столицу, когда она удирала от Богдана и того, что осталось от их детского романа. Начало совместной жизни с Ярославцевым, когда она согласилась с ним съехаться, потому что насел и потому что пора. Возвращение в Солнечногорск, куда она собиралась с тяжелым сердцем. Уход от Димы в эту самую квартиру.

Но никогда-никогда Юля не испытывала таких эмоций просто складывая вещи. Хаотично, бегая из комнаты в комнату. Без составленных предварительно списков и привычной методичности в сборах. Потому что с Богданом. Потому что к нему. Потому что наконец-то они есть.

Среди всего нашелся и футляр. Тот самый. Продолговатый, синий. Винтажный. Недолго думая, Юлька сунула его под нос Моджеевскому и деловито проговорила:

— Так, если понравится, за это ты мне две штуки баксов должен. Твой заказ. Если нет — я на витрину выставлю.

Раскрыв футляр, Богдан долго и придирчиво рассматривал пресловутый аксессуар, наконец-то попавший ему в руки. Ему нравилось то, что Юлька для него нашла. Сдержанно, элегантно и стильно. Идентичность лицевой стороны и фиксатора особенно бросалась в глаза. Он громко хлопнул крышкой и сунул футляр в карман джинсов.

— Забираю!

— Рассчитываться наличными будешь или на расчетный счет? — приподняла бровь Юлька.

— Наличные — это прошлый век.

— Значит, запонки из прошлого века — тебе нормально, а способы расчета — нет?

— Можно подумать, ты и сама не видишь разницы.

— Можно подумать, ты не понимаешь, почему я спорю.

— Исключительно из надежды, что тебе удастся хотя бы раз меня переспорить, — хмыкнул Бодя.

— Именно. А поскольку на логику давить в твоем случае бесполезно, приходится ставить в тупик несуразностями. Тогда я скину тебе номер карты. В назначении платежа укажешь: оплата согласно заказу № 176.

После чего она благополучно вернулась к сборам, даже с некоторой небрежностью и демонстративностью изображая собственную деловитость, в то время как внутренне ликовала тому, что сбывалось в ее жизни прямо сейчас, в эту минуту.

«Хорошо, что решилась», — думала про себя Юля посреди детской, где уставший носиться посреди хаоса Андрюшка осоловевшими глазками поглядывал на нее, отчаянно борясь со сном на собственной кровати, пока мать вытряхивала сыновьи футболки из шкафа. И потом тоже, когда они переносили в машину то, что определили самым необходимым на первое время. И она предвкушала это первое время. И потом, то, что будет, когда