Изгой - Лев Пучков

– Урод ты, Филин! – плаксиво крикнул Федя. – Сердца у тебя нет!

– Точно, нет – забыли выдать, – буркнул Филин. – Зато у тебя есть. А еще у тебя есть команда, которую надо срочно эвакуировать из района наибольшей поисковой активности. Или вы все вместе здесь сдохнете...

Вот этот последний посыл был выбран интуитивно правильно. Федя у нас такой: если на себя ему и наплевать, то для спасения команды он готов поступиться многим. Напомню, он за всех нас отвечает, сам перед собой. Бессменно, бессрочно, двадцать четыре часа в сутки.

Мы уложили Магу в его машину, закрыли все дверцы, и уже через две минуты петляли по проселку прочь от эпицентра поисковой активности.

Злой Филин был прав: сдохнуть сейчас – значит свести на нет все усилия спасшего нас человека.

Прощай, брат.

Спи спокойно, ты погиб не зря.

Мы будем жить...

Глава 7

Вам доводилось бывать в казачьей станице?

Если нет, я сейчас быстренько организую презентацию, а чтобы вы не успели заскучать, постараюсь уложиться в один абзац.

Не вдаваясь в малозначимые подробности, особенность станичного уклада можно охарактеризовать одним словом: самоуправление. То есть при декларативном присутствии всех обязательных элементов управленческой структуры здесь буквально все решает атаман и станичный сход. А еще следует помнить, что казачество по отношению к нынешней власти настроено крайне оппозиционно. И даже не потому, что на заре советской эпохи казаки подверглись жесточайшим репрессиям и по сути были уничтожены как класс, а ввиду того, что вся нынешняя «реабилитация» казачества – по большей части показуха и фикция.

Это я предвосхищаю возможные вопросы по поводу отношения станичников к факту прибытия государственных преступников на родину предков.

В общем, детализировать не буду, а просто констатирую факт: приняли нас как народных героев, пострадавших за правое дело.

Гвоздем сезона был Борман.

Нет, афиш «последняя гастроль гусей-перехватчиков» никто не вывешивал, но после того, как местный фельдшер наложил шину, весь праздный станичный люд под разными предлогами побывал на гусевском подворье, чтобы посмотреть на раненого героя и выразить сочувствие и солидарность.

Глава гусячьего рода (дед Феди и Бормана) выступал в роли подстрекателя: предрекал скорое начало боевых действий и, яростно топорща бороду, призывал православный люд к оружию. Впрочем, домочадцы и посетители к этим призывам относились спокойно: старика можно понять, он в шоке – любимого внука подстрелили. Кроме того, дед славится заводным характером и некоторой склонностью к эпатажу, так что на его эскапады мало кто обращал внимание.

Вообще, они очень похожи: дед, дядя Ваня (ныне покойный отец Феди и Борьки) и Борман – и внешне, и по характеру. Шустрые, шебутные, скандальные, худосочные. Это Федя в маму удался: этакий уравновешенный медведь, совсем не в гусячью породу.

Тетя Галя – настоящая казачья мать. Никаких истерик, только ругань сквозь слезы да подзатыльники всем, кроме раненого, в том числе и мне. Она всегда славилась силой духа, как и ее старший сын.

А этот старший пребывал в полном а... эмм... скажем так – в ауте. Смерть Маги крепко его подкосила. Он не желал ни спать, ни есть (как здесь принято, в честь нашего прибытия было организовано солидное застолье, прямо во дворе, грозившее затянуться дня на три), сидел в дальней комнате, молчал и смотрел в окно. А на все призывы машинально отвечал:

– Да-да, сейчас... Мне сейчас будут звонить, это очень важно... так что не мешайте...

Никто ему звонить не собирался. Феде нужно было побыть одному, выстрадать свою боль.

Ленка чувствовала себя неуютно. Во-первых, здесь она не была в центре внимания, все сконцентрировались на Бормане. Во-вторых, сейчас не нужно было играть роль лидерши, и наша звездочка временно оказалась не у дел. И еще один немаловажный фактор: все здесь были для нее чужие, а ее мужчина не обращал на нее внимания, не до того ему было. В общем, Ленка чувствовала себя брошенной.

Если не считать переживаний по факту гибели Маги, я был в порядке. Прокушенная десна – это мелочь, до свадьбы заживет. Единственно, с первой же минуты, как мы сюда приехали, меня мучило острое чувство вины.

За что?

Да за изгойство свое, без спросу врученное моим родителям по праву кровного родства. Непросто все это далось моим предкам. Я видел это, чувствовал, у отца прибавилось седины и морщин, а глаза матери были наполнены страшной тревогой и безысходностью.

Ты был умницей и домашним мальчиком...

Мы уже потеряли одного ребенка на ненужной нам войне, будь она проклята вместе с теми, кто ее развязал...

И после этого мы сознательно оберегали тебя от всего, что могло принести тебе вред и хоть как-то подтолкнуть к тому пути, по которому в свое время пошел твой старший брат...

Почему же так получилось, сын мой?

Что мы делали неправильно?!

Вот что говорили мне глаза матери.

А вот это: «Все нормально, сынок, все хорошо...» – это ложь, укоренившаяся привычка беречь свое последнее чадо, сдувать с него пылинки и ограждать от любых проблем.

Когда в семье один человек в бегах, вся эта семья – она тоже враг государства.

Мне было неловко и неудобно перед родителями, раньше я как-то не думал о таких вещах, а сейчас вдруг все это прочувствовал, остро и неожиданно...

* * *

В пятом часу пополудни на гусевское подворье, где все мы оптом заседали, забрел Филин.

А мы про него и забыли.

С аэродрома нас забрали родственники, а Филин с командой укатил куда-то на двух машинах, которые летели с нами в трюме транспортного борта.

Теперь выяснилось, что он остановился у Чубов. Вот пройдоха, и без нас прекрасно устроился!

Филин выказал обществу респект – лихо махнул чарку с шашки за здоровье всех присутствующих, но засиживаться не стал: сказал, что у нас много дел и неплохо бы обсудить диспозицию.

Мы достали Федю из дальней комнаты, забрали Ленку и пешочком прошли к Чубам. Юнг трогать не стали, Борман – раненый герой, а Рома теперь при нем ординарцем.

По дороге я пристал к Филину:

– Слушай, а кто тебе Чубы?

– Родичи.

Ух ты, как интересно! А я полагал, что таких Терминаторов на какой-то фабрике клонируют и родни у них не должно быть по определению. И уж точно никогда бы не подумал, что у этого диверсанта будут родственники в нашей родной станице.

– А какая степень родства?

– Супруга моя – двоюродная сестра Чубовой жены. В смысле, старшего сына Чубов.

– А, вон как. То есть дальние родственники.

– Нет, просто – родичи, – поправил меня Филин. – Вы же сами казачата, должны бы знать, что у казаков «дальних» не бывает. Все, кто есть, до самого последнего колена – все родовичи, если хотите: клан. Тем и сильно казачество.

– А, ну да, ну да...

– Вы, городские, очень быстро забываете про это, – неодобрительно прошелся по нашему адресу Филин – с интонацией и ужимками какого-то очень древнего деда и весьма неожиданной для него нравоучительностью. – А это неправильно! Времена нонче суровые, надо держаться вместе и стоять друг за друга горой. Тогда – да, тогда справимся.

– Да-да, конечно... Мы не против «держаться в месте». Главное определиться: в каком месте. А то ведь можно ненароком в такое место угодить...

– Вот балабол! – Филин стряхнул менторский тон и привычно ухмыльнулся. – Ну ведь буквально все извратит, даже самое святое...

Подворье у Чубов устроено примерно так же, как и гусевское: несколько домов за одним забором, в которых живут родители и трое сыновей с семьями. Впрочем, так же живут все остальные домовитые казаки, это у нас в традиции.

На сей момент в усадьбе остались малые дети и старая бабка. Остальные в поле, в садах да на фермах. Это тоже в традиции: казаки – народ работящий (вопреки расхожему анекдоту из серии «вдруг война, а я уставший...»), засветло уходят, затемно приходят, живут, в принципе, неплохо, но при этом вкалывают как ломовые лошади.

Филина разместили в лучшей комнате (гостевой) в «родительском» доме. Войдя туда, мы увидели Седьмого, который сидел за столом и смотрел какие-то зеленые картинки на экране ноутбука.

Сюрприз!

И не самый приятный, я вам скажу.

Нет, на вид товарищ вполне приличный, но мы видели его в работе. И от этой работы, признаюсь вам, у меня до сих пор, как вспомню, по коже не только мурашки, но и гораздо более серьезные бикарасы бегать начинают...

Седьмой не стал жать нам руки, только кивнул и, вопросительно посмотрев на Филина, продолжал заниматься своим делом.

Да-да, мы помним, Филин тоже не любитель рукопожатий (не знаю точно, может, это только по отношению к нам).

– А где остальные?

– В лесу.

– Эмм... У Чубов что, проблемы с размещением? Если надо, мы можем к себе...

– Не надо. Одно дело – родич приехал, даже с другом, другое – куча чужих мужиков. Тут же все на виду, сразу будет известно: в станице посторонние.