Рабы ГБ - Юрий Щекочихин

Я вел эту пресс-конференцию, и у меня осталась ее стенограмма.

Сначала Константин сам попросил слова, чтобы сказать:

- Меня волнует, как мы просыпаемся. Много уже было потрясений, изменений... Многие узнают себя в этих статьях. Я не собираюсь указывать, кто есть кто. И из меня не надо делать Джеймса Бонда. Я - та самая масса, которая и сделала КГБ монстром... Мы должны проснуться и понять, что мы живем в цивилизованном мире: с коммунизмом, с "Лениным в балде", как говорил Маяковский, мы никуда не придем. Если мы сами не изменимся, если сами не будем презирать тех, кем мы сами были, то ничего у нас не изменится.

Его спросили, насколько эффективной была его работа для КГБ в качестве шофера английского посла?

Он ответил:

- Моя работа была эффективной в том плане, что я добросовестно выполнял работу шофера посла Великобритании. Что касается той моей другой работы, то никакой особой эффективности я в ней не видел, и я не раз говорил об этом своим кураторам, которые меня передавали из рук в руки. Все это для галочки, для отчетов, для изображения большой работы в борьбе с империализмом.

Его спросили, боится ли он сейчас, после публикаций, за свою жизнь?

Он ответил:

- Сейчас я боюсь значительно меньше, хотя идиотов у нас много. Мы еще страна Зазеркалья.

Спросили и о том, как сам посол отнесся к его поступку?

- Уверен, что радости все это не доставило, и я хочу извиниться перед послом, перед сотрудниками посольства, но я не видел другого пути.

Спросили его и о том, как он видит свою собственную судьбу.

Он ответил:

- Мне сейчас, конечно, работать очень тяжело, но английские дипломаты понимают, как мне тяжело, и не задают бестактных вопросов. Посольство не против, чтобы я продолжал работать. Но мне вообще-то можно заняться и другими делами...

Пресс-конференция закончилась поздно, а потом еще - по просьбе одной популярной телепрограммы - мы делали с ним круг за кругом на его еще посольском автомобиле, и он еще и еще раз говорил о своей странной судьбе.

Еще несколько дней пошумели об этой истории - и у нас, и на Западе, - а потом она, естественно, стала постепенно забываться. А сам Константин продолжал жить, нелегко жить: от безвестности - к славе, от славы - снова в безвестность. Нелегкое это состояние. Помню, перед самой публикацией я его спросил:

- Еще раз подумай, стоит ли? Может, не надо? Он тогда ответил:

- Я уже обо всем подумал.

Спустя несколько лет он мне скажет, что из-за меня пошла кувырком вся его жизнь.

Да, через какое-то время из посольства он ушел. Зарабатывал себе на жизнь тем, что делал видеоролики с разных свадеб и юбилеев. Думаю, что неплохо зарабатывал.

Но как мало этого было для его взрывной кипучей натуры!

Время от времени мы виделись, и он, человек старше меня на десятилетие, просил меня дать ему какое-нибудь настоящее, рисковое дело. Но что я мог ему предложить...

В 1993 году во время известных событий он снимал всю эту заваруху изо всех горячих точек. Потом, помню, носился с солдатом, которого осудили за убийство офицера: ездил, снимал, осаждал суды.

Ему было мало обычной, обыкновенной жизни.

В 1995 году мне предложили баллотироваться в Госдуму от "Яблока", возглавляя московский список. Я попросил Константина побыть месяц моим водителем ("Яблоко" даже выделило мне на это тысячу долларов: кстати, это были единственные деньги, которые нашлись на мою избирательную кампанию, и когда слышу о том, что человек потратил на выборы сто тысяч долларов, миллион, шесть миллионов, до сих пор не могу понять, на кой такие деньги? У нас же все-таки не Америка).

Константин работал с энтузиазмом революционера, которого позвали на баррикады, и мне все время приходилось успокаивать его, что за мной никто не следит, не собирается устраивать провокаций и уж тем более - не собирается покушаться на мою жизнь.

Но я понимал, что без этого, без такого - жизнь для него и не жизнь.

Ну а потом была Чечня. Война.

Константин попросил, чтобы я взял его с собой в одну из поездок (а тогда я впервые ехал как депутат Госдумы, пригласив с собой группу журналистов, наших и американских).

Кажется, это был февраль 96-го, примерно за неделю, до штурма Новогрозненского.

Все было как всегда - здесь, в прифронтовой полосе.

Мы сидели в гостинице на берегу Каспия и ждали, ждали, ждали: не было человека, который должен стать нашим проводником туда, на войну; он появится вот-вот, он появится завтра; будет машина, не будет машины, а если будет то сколько.

Впервые я поехал на эту войну не один - группа журналистов, несколько телекамер. И еще - Константин со своей любительской камерой.

Наконец, все. Пора ехать. Понимаю, что один человек - лишний. Понимаю, что лишний - это Константин: он не из газеты, не из радиостанции, не из телекомпании. И он понимает это. Смотрит на меня умоляющими глазами. Ладно, как-нибудь уместимся, решаю я.

Потом - дорога...

Приведу страничку из чеченского дневника, в котором зафиксирована именно эта поездка.

"Я был здесь год назад, в начале этой идиотской войны. Тогда брали Грозный, поднимая над бывшим зданием обкома партии российский флаг. Тогда хотя бы было понятно, где проходит линия фронта - того фронта, который мы сами провели на территории России. Сегодня уже совсем ничего непонятно. Едешь километр - федеральный блокпост. Еще километр - блокпост дудаевских боевиков. Посмотришь направо из окна машины - поле, грязь, землянки, танки, бэтээры, пацаны в солдатской форме, уныло глядящие нам вслед. Въезжаешь в село - такие же ребята с автоматами. Но уже не те, другие. Противники тех, кто сидит в грязи. Наш провожатый подсаживает в машину человека в камуфляже. Протягивает руку:

"Я замкомандира полка по хозяйственной части". И тут же поправляется: "Ополченческого полка". То есть не нашего. Вражеского. Того, другого, с кем воюют измученные от бессмысленности этой войны федеральные войска.

Здесь нет линии фронта. Здесь - шоссе между Ростовом и Баку, на нем вперемежку стоят то блокпосты федеральных войск, то посты войск, состоящих из людей, старых и молодых, которые совсем еще недавно прошли ту же самую, что и их враги, школу Советской Армии...

У въезда в Новогрозненское - рынок. Бегают дети. Толпа, женщины. В киосках - почти московских - "сникерсы" и пепси. Здесь - мир. Всего в полукилометре от войны.

Новогрозненское - селение между двумя блокпостами, где еще за несколько дней до нашего приезда, до того, как их перевезли в горы, находились новосибирские омоновцы, плененные под Первомайском.

Обычный поселок, в котором ничто не напоминает о войне. Кроме одного: именно здесь намечена встреча и переговоры о судьбе пленных с Асланом Масхадовым.

Я думал увидеть окопы, посты, вооруженных до зубов боевиков, услышать: "Стой, руки вверх! Стрелять буду!" - рассчитывал испытать наконец-то чувство опасности прикосновения к происходящему. Да ничего подобного! Поселок как поселок, люди как люди, дороги как дороги, машины как машины, жизнь как жизнь. Только встречи неожиданные.

Бывший зоотехник, а ныне полевой командир Насир Хаджи представляет парня:

- Это Ибрагим. Он провел операцию по разблокированию Первомайска. Расскажи, Ибрагим... - И тут же мне: - Он у нас парень скромный. Не любит говорить...

То, что я видел тогда - Константин снимал на свою камеру. Снимал страстно, нервно, пытаясь зафиксировать то, что видели мы: и эти окопы, и рынок с мирно бегающими детьми, и вертолеты, низко баражирующие над нашей маленькой колонной, и полевых командиров, и Аслана Масхадова... А я понимал: вот то, о чем он мечтал все последнее время - и риск, и действие, и собственная нужность.

Но потом я краем уха услышал его разговор с чеченцами:

- Кем я был! Я был уродом! Я был агентом КГБ! Я жил в Зазеркалье! Я был подонком!

И - похолодел.

Я знал, что означают эти слова - "агент", "КГБ" для чеченцев, которые в каждом, кто бы ни проникал к ним, в расположение главного штаба, видел агента КГБ. Я знал, чем для каждого из нас это может кончиться. Включая и наших дагестанских провожатых.

Тогда я ему ничего не сказал. Что-то буркнул, проходя мимо.

Но уже по возвращении в Махачкалу, когда я оставался в гостинице, а он с несколькими журналистами пошел к кому-то в гости, помню, как поздно вечером раздался стук в дверь и кто-то из ребят, приехавших со мной, сказал:

Д. остался там. Он всем рассказывает, что был агентом КГБ. Он кается там... Его надо остановить...

Я тогда страшно разозлился на Костю. Злость осталась и по сей день: невозможно же быть постоянно кающимся, находя в этом свое жизненное предназначение.

Но сейчас думаю: прав ли я был тогда, прав ли сейчас, перестав встречаться с ним.

Думаю, нет.

Человек, однажды попавший в эту ЗОНУ, не может выйти из нее. Здесь - не кончается срок.

Можно говорить о тех несчастьях, которые принесли агенты, сексоты, стукачи тысячам и миллионам людей на протяжении нашего странного века.