Подземные ручьи (сборник) - Михаил Кузмин

— Я не знаю, Павел. Я человек не верующий, я не верю в Бога, я верю в тебя.

Павел быстро закрыл рукой рот Родиона.

— Что вы говорите? да не будет! да не будет! опомнитесь! не мне, Господи, а имени твоему он сказал это.

Родион Павлович спокойно повторил:

— В тебя я верю больше, чем в Бога. Я изменился, но я еще слабый человек, Павлуша, мне это нужно.

Павел закрыл лицо руками и в ужасе шептал:

— Что я наделал? что я наделал?

— Ты сделал меня человеком, — тихо ответил Миусов.

Оба молчали, будто сказали что-то непоправимое, чего боишься, и вот слово вылетело, раздалось в воздухе, и его ничем не вернуть.

Когда Павел отвел от лица руки, у него был такой вид, будто он перенес тяжелую болезнь. И заговорил он как-то беззвучно:

— Значит, вы должны верить и в то, что я ничего не сделаю, что бы было вам не в пользу.

Родион Павлович обрадовался, будто ребенок, которого простили:

— Да, да, Павлуша, в это я крепко верю!

— Так и надо.

— Значит, ты не оставишь меня! я было уж испугался.

— Я вас никогда не покину, можете быть уверены.

Глава шестнадцатая

Прошло несколько дней. Действительно, как и предполагал Павел, дело о наследстве Матильды Петровны кончилось так же, как дело и о разводе Верейских. Неловкость при свиданиях Павла и Любы все увеличивалась, так что первый был почти рад, когда Матвей Петрович с дочерью уехали в самом начале апреля. Люба, казалось, ничего не заметила и, улыбаясь, махала платочком из окна вагона. Выражение выздоравливающего так с той ночи и не покидало лица Павла, но все приписывали его расстройство отъезду Любы. Как это ни странно, за всеми хлопотами Родион Павлович, казалось, еще больше привязывался к брату. Что-нибудь удастся — он тихонько жмет ему руку, шепча: «Спасибо, Павлуша»; идет ли по какому делу — говорит: «Ну, поцелуй меня, Павел, на счастье!» Казалось, ничто не грозило, чтобы всякие затруднения благополучно разрешились бы. Наконец и развод был утвержден, и назначение дня свадьбы зависело всецело от Ольги Семеновны и Миусова.

Родион Павлович, не снимая пальто, пошел в комнату Павла, но его там не было. Прислуга подала Миусову конверт.

«Родион Павлович, нет надобности говорить, насколько вы мне дороги, дороже всего на свете. И вы знаете, что, что бы я ни делал, я думаю о пользе, о благе для вас. Я вас никогда не покину, даже если умру. Но я уезжаю. Не ищите меня. Вы теперь покуда устроены. Когда вы научитесь различать за мною того, во чье имя я действую, опять я приду. Но и теперь я вас не покидаю. Как умел, я сделал, что нужно. Мы все слабы, чтобы яснее видна была помощь. Целую вас крепко. Я буду знать, когда прийти, поверьте. Теперь вы можете быть счастливы и радостны. Если вы думаете, что мое отсутствие чего-то вас лишит, то вы ошибаетесь. Оно вам откроет глаза, а я всегда с вами.

Павел».

Май 1914 — июнь 1915

Совпадение

Часть 1

Дверь во внутреннюю комнату полуоткрылась и показала высокую фигуру дамы в черном и часть большого живота, обтянутого клетчатой юбкой.

— Вы думаете, он вернется ко мне?

— Непременно. Лиза никогда не ошибается.

— Благодарю вас. Когда это произойдет, я еще раз приду поблагодарить вас. Я не забуду, поверьте.

Голос хозяйки добавил ласково:

— Можно выйти другой дверью, не проходя через переднюю.

— Все равно, все равно.

Две барышни, сидевшие у окна и все время шептавшиеся, умолкли и вонзились глазами в повернувшуюся даму. Спущенная вуалетка с темной стрелой позволяла заметить только круглое личико и опущенные глаза.

В открытой створке двери снова показалась часть шотландской юбки: очевидно, владелица не могла не только пройти в это отверстие, но даже показать целиком своей фигуры.

— Следующий! — проговорила она шепотом. Две барышни встали и пошли вместе. Зотов остался один. У него почти пропало желание узнать участь своего друга, и он не уходил только по какой-то инерции, рассеянно разглядывая фотографии борцов, благодарности, вывешенные под стеклом, и коробку засушенных бабочек. Прислуга впустила нового посетителя, по виду старшего дворника или мелкого лавочника. Он несколько минут постоял у двери, потом сел и зазевал, крестя рот.

— Долго как! — заметил он шепотом, обращаясь, по-видимому, к Зотову.

— Да, долго. Ведь это очень утомительное занятие.

— Утомительное? — скажите, пожалуйста. Уж как что кому дано…

Барышни, очевидно, воспользовались другим выходом, не проходя через приемную, потому что хозяйка снова показала свой живот из святилища и механически повторила: «Следующий!»

Лавочник встал, даже перестал зевать, а Павел Андреевич вступил в узкий темный кабинет, где не было никакой мебели, кроме двух кресел и столика между ними. На столе стоял зеленый графин с водою, такой же стакан и коробка с мармеладом, к которой поминутно протягивалась полная белая рука сидевшей на кресле девушки. Это была почти девочка (хозяйка уверяла, что ей всего двенадцать лет), но болезнь и сидячая жизнь сделали ее какой-то вздутой массой, белой и болезненной.

Освоившись с полумраком, Зотов различал полузакрытые глаза и толстые губы, которые медленно жевали напиханный в рот мармелад. Хозяйка легко и бесшумно, несмотря на свою толщину, шевелилась около кресла.

— Засни, моя крошка, засни еще!

Углы толстых губ опустились с капризным отвращением, между тем как веки видимо тяжелели.

— Опять? — проговорила девушка.

— Ну что же делать? не надолго! мы отдохнем завтра, я дам тебе три фунта мармеладу. Спи, мой Лизок, спи, дружочек! Сосредоточьте ваши мысли на том, что вас интересует, фиксируйте это лицо, — проговорила хозяйка в сторону Зотова, не переставая гладить воздух над засыпающей.

В комнате стало необычайно тихо, и только теперь Павел Андреевич услышал тиканье часов, не замеченных им прежде. Он сам чуть не засыпал, и ему стоило немалого усилия сосредоточить свои мысли хотя бы на внешности Флора Ильича Зарембы. Он представлял себе Флора именно таким, каким видел его в последний раз, уже в форме, с коротко обстриженными рыжими волосами, похудевшим и помолодевшим. Он даже почему-то все воображал сцену, которой в действительности не было: будто Флор, уже в шинели, стоит у дверей и говорит, обернувшись и держась за ручку:

— До свидания! в пятницу, значит, увидимся, — асам не уходит…

Наконец раздался голос Лизы, он стал ниже и тверже, но слова выходили с задержкой, будто лениво или со сна:

— Это высокий, молодой человек… блондин, или рыжий…

Хозяйка тревожно повернулась к Зотову, но тот закивал ей головой, чтобы она не сомневалась и не думала, что это ошибка.

— Он стоит в комнате, избе, держится за ручку двери, но не уходит… говорит: «До свиданья, до пятницы!» — кому говорит, — не видно.

«Вот почему и я его представлял в таком виде! — подумал Павел. — Что же это значит? Разве я имею способности, или это заразительно?»

Ясновидящая между тем продолжала:

— Вы тесно связаны с ним… местность гористая… Боже, как блестит снег, как бегут ручьи… На небе белые хлопья… и на земле… Если он не наклонится и не отбежит, он погиб!.. И вы тоже… скорее, скорее, к ящику на той стороне улицы!.. Не думайте!.. Его жизнь зависит от этого… Опасность — сверху.

Девушка замолкла, а Зотов продолжал сидеть не двигаясь, будто ждал еще чего-то. Наконец он услышал голос хозяйки:

— Она больше ничего не скажет. Она очень устала. Я никогда не видела, чтобы она так волновалась.

Павел дал денег и вышел, взглянув мельком на Лизу, которая белела кучею, как узел с бельем, опустив руки и раскрыв рот, где видны были крошки недоеденного мармелада.

Часть 2

Павел Андреевич помнил, что не следует думать об опасности, и потому все время о ней думал. В сущности, он сам точно не знал, зачем пошел к гадалке, не будучи суверен и даже вовсе не так беспокоясь о судьбе своего друга. Почему-то он был уверен, что с Зарембой ничего ужасного не случится; отсутствие же писем приписывал неисправности почты и занятости молодого офицера. О Лизавете Бажо рассказала ему, смеясь, сестра, которая бегала к этой популярной предсказательнице по поводу каких-то пустяков. Популярна ясновидящая была главным образом среди простого населения, и такие визиты, как Зотова или его сестры, были редкими исключениями. Он шел туда, совсем не рассчитывая встретить что-нибудь занятное, тем более значительное. На полчаса, когда Лиза Бажо говорила во сне, им овладело какое-то странное волнение, но сейчас же внешний вид предсказательницы и ее обстановка разгоняли это настроение, заменяя его недоверием и досадою.

Придя домой, Павел Андреевич подумал:

«Какой вздор! И что за особенная связь между мною и Зарембою!?»