Выбор - Виктор Суворов

– Даю франк! Повешу эту картину в своем сортире!

В ответ – смех до икоты.

– Два франка! Буду спрашивать своих гостей, что в этой картине не так. Я просто повешу ее вверх ногами, и пусть кто-нибудь догадается!

– Три франка!

– Четыре.

– Пять франков!

Смех стихает. Насмеялись. Одна и та же шутка, повторенная десять раз, не смешит.

– Семь!

– Восемь.

Когда из заднего ряда хохмы ради прокричали десять франков, было уже совсем не смешно. Это звучало уже неприлично.

Потому больше не смеялись.

Но цена названа, и длинный с молотком должен довести представление до конца – таковы правила аукциона:

– Итак, медам, медемуазель, месье, предложена цена в десять франков. Цена неслыханная на нашем аукционе. Но что ж. Десять франков, раз…

И тут в правом дальнем углу поднялась рука.

13

В бордовой тьме большой человек у входа поднялся, за великолепным занавесом нащупал пожарный щит, деловито снял с двух крючков красный топор. Большим пальцем левой руки попробовал лезвие. Остроты топора не одобрил. Ясное дело, топор пожарный никогда в деле не был. Для порядка тут вывешен. Пора в дело пустить. Посмотрел большой человек на мальчика Руди, вскинул-взвесил топор на больших ладонях, улыбнулся. Его лицо рассечено старым шрамом через лоб, левую бровь, щеку, ноздрю и губы. У него толстые губы и там, где их рассекли, вывернуты наружу. Он улыбается непонятной улыбкой, которая воротит изуродованные губы, в страшную гримасу.

Внимание дам – большому человеку.

Так бывает: идешь болотом, а змея поглощает лягушку. Жутко. Но интересно.

Потому постараемся понять восторг в широких кошачьих зрачках: сейчас всеобщий женский любимец вышибала Гейнц на роскошном ковре зарубит мальчика. Это так ужасно. И так необычно. Жутко. Но интересно. Вышибала Гейнц его зарубит прямо тут, среди бронзовых статуй, среди картин, вызывающих острые желания, среди серебра и хрусталя. И тут же у столиков мальчика разрубят на части и завернут в ковер…

14

Не понял длинный с молотком:

– Вы что-то желаете сказать?

– Я ничего не желаю сказать. Я просто желаю купить эту картину.

– Вы желаете заплатить больше десяти франков за эту мазню?

– Я желаю заплатить больше десяти франков за этот шедевр.

– Хорошо. Пожалуйста. Одиннадцать франков!

Тут же поднялась рука в другом углу.

– Двенадцать.

Но и первая рука не опускалась.

– Тринадцать. Четырнадцать. Пятнадцать.

Оба господина рук не опускали. И тогда длинный с молотком объявил:

– Двадцать франков!

Столь высокая цена не смутила обоих.

– Двадцать пять, тридцать пять, сорок.

В зале зашептались.

15

Идет вышибала Гейнц меж столов, и глаза женские восторженные с его мускулистой спины, с огромных рук, с красного, игрушечного в этих руках топора – на мальчика в дождевом плаще, неизвестно как тут оказавшегося.

Сжался Руди Мессер в комочек. Первый раз крылья смерти над собою ощутил. Не было в нем страха. В такие моменты не страшно. Когда все потеряно, бояться нечего.

16

– Пятьдесят! Шестьдесят франков!

Кто-то в тишине закашлялся нервно.

– Восемьдесят пять! Девяносто!

Когда длинный объявил сто, зал замер. Но торг продолжается:

– Сто десять франков! Сто двадцать! Сто тридцать!

Стенографисты в таких случаях зафиксировали бы движение в зале.

– Двести! Двести двадцать! Двести сорок!

Есть такая ситуация: все вокруг прямо из ничего делают счастье и деньги, а тебе, дураку, непонятно, как это делается. И тогда к сердцу волнение подступает. Взволновало зал. Господин в правом углу – явно русский. По морде видно. И в левом углу – тоже русский. Цена уже проскочила пятьсот франков, а они друг другу не уступают.

– Семьсот пятьдесят! Восемьсот!

Но ведь русские понимают в искусстве. Не так ли?

– Тысяча франков! Тысяча сто!

17

Убегать тут некуда. И далеко не убежишь.

Руди понимает это. И убегать не собирается.

Мыслей о спасении в его голове нет. У него вообще никаких мыслей нет. Он видит, слышит и чувствует. Он чувствует всем телом, лицом, грудью нарастание возбуждения в зале.

18

У господина справа обтрепанные манжеты. У господина слева грязный, засаленный галстук. Все ясно: какие-то богатые люди выставляют подставных, чтобы своим присутствием не привлекать излишнего внимания к шедевру, который купить хочется, чтобы цену не вздувать.

Три тысячи! Три тысячи триста!

19

В римском Колизее десятки тысяч женщин одновременно входили в состояние глубокого полового возбуждения в моменты диких убийств на арене. Гладиаторы резали друг другу глотки, убивали слонов, жирафов, тигров и львов, но и сами попадали в когти и в зубы обезумевших от ужаса зверей. Туда, на арену, выгоняли детей и взрослых, пленных и преступников, и весь Рим орал одним диким воплем. Звери рвали людей в клочья, звери рвали друг друга. Люди убивали зверей и людей. И в моменты убийств женщины Рима предавались самым простым и самым сильным наслаждениям половой любви. Сюда, к Колизею, на время игр собирались мужчины-проституты со всей империи. И хорошо зарабатывали. Состоятельные римлянки с собой на представление по десятку самых дюжих рабов приводили… Великий город, столица мира, во время боев гладиаторов сходил с ума и превращался в единое мировое блудилище без различия рангов.

Не будем осуждать римлян за зверство. Просто у них в те времена не было кинематографа. Из-за отсталости технической они были вынуждены наслаждаться зверством в натуре, а не на широком экране.

С тех далеких лет натура наша никак не изменилась. Просто мы научились свое зверство скрывать. Иногда. Тут в красной тьме возможность видеть убийство не на экране возбудила женщин. И Руди Мессер это возбуждение ощущает, он видит вздымающиеся груди, чувственный оскал и трепет ноздрей, он слышит стук женских сердец в едином ритме.

20

Борьба продолжается:

– Пять! Пять пятьсот!

Эксперт с лупой выскочил на возвышение, просмотрел мазки и кому-то утвердительно кивает в зал: сомнений нет, это действительно ее кисть. Вне сомнений – это работа той самой Стрелецкой.

– Десять тысяч! Одиннадцать! Двенадцать!

Шепот в зале.

– Вы раньше слышали об этой, как ее… Стрелецкой?

– Ну как же! А разве вы ничего о ней не знаете?

– Двадцать тысяч франков!

Руки в двух концах не опускаются, и тогда длинный с молотком краткости ради пропускает цифры целыми рядами:

– Пятьдесят! Шестьдесят! Семьдесят!

21

Большой мускулистый человек оскалился и повернулся к своим почитательницам. Они ответили единым выдохом со стоном. И тогда большой человек вознес топор.

22

Дошел до большой и очень круглой цифры, дал себе передых и снова, захлебываясь:

– Сто тысяч! Сто десять! Сто двадцать!

Растет напряжение. Как не расти? Каждый в зале соображает: может, подключиться к борьбе, пока не поздно, да шедевр и перехватить. То тут, то там руки поднимаются, демонстрируя желание заплатить больше. Но борьба по-прежнему идет в основном между двумя оборванными русскими упрямцами. А они, может быть, просто так нарядились. Сейчас кто-то из них ухватит удачу за крылья, кто-то сейчас шедевр приобретет. Сейчас борьба прекратится. Один уступить должен, выше-то цену поднимать некуда. Это все-таки не Гойя. И не Пикассо.

23

Руди Мессер почему-то подумал о том, что сейчас убьют не кого-то, а…

24

– Пятьсот тысяч!

При этих словах, ломая тишину каблуками, вошел в зал полицейский наряд. Шедевры аукциона охраняются устроителями, однако власти славного города Парижа, как-то прознав о происходящем, дополнительные меры безопасности приняли.

А цены растут.

– Девятьсот девяносто тысяч.

Двое полицейских с каменными мордами встали по обеим сторонам продаваемого сокровища. Остальные – в углу у запасного выхода, в готовности отбить попытку злоумышленников, кем бы они ни были, похитить шедевр.

Длинный с молотком поперхнулся. Неуверенно произнес:

– Миллион франков. – Нерешительно осмотрел углы потрясенного зала и повторил, как бы прося прощения: – Миллион.

Глава 22

1

Оглянулся длинный еще раз и пошел набирать цену все выше и выше.

А по славному граду Парижу уже летит-трепыхает сенсация. И уже наряды конной полиции отбивают журналистские своры от мраморного входа.

– Миллион сто тысяч. Миллион двести.

До первого миллиона долго взбирались. До второго быстро – счет через сто тысяч пошел: миллион семьсот, миллион восемьсот, миллион девятьсот, два.

– Два двести. Два четыреста.

Десять процентов от цены – владельцам аукциона. С трех миллионов – триста тысяч.

– Три миллиона пятьсот! Четыре!

Вопль из зала: «Воды! Скорее воды! Даме плохо!»

2

Мысль такая простая… и такая смешная: надо себя спасать.

Топор взлетел над ним, замер, а потом сначала потихонечку, а потом все быстрее, рассекая со свистом воздух, полетел на его голову.