Новый Мир ( № 6 2013) - Новый Мир Новый Мир

По закоулкам, тупикам вострит свой песий нюх, o:p/

Он сзади по плечу вас — хлоп, и никакой поблажки: o:p/

Да-да, до Страшного суда сидеть вам в каталажке! o:p/

А д р и а н а o:p/

Что с ним случилось, Дромио? В чем дело?     o:p/

Д р о м и о  С и р а к у з с к и й o:p/

Не знаю, дело в чем, а он в тюрьме. o:p/

А д р и а н а o:p/

Он арестован? Кто же подал иск? o:p/

Д р о м и о  С и р а к у з с к и й o:p/

Не все ль едино, кто там поднял писк. o:p/

Мадам! Во искупленье грешной плоти o:p/

Нужны дукаты. Вы ведь их пришлете? o:p/

А д р и а н а o:p/

Вот ключ, сходи за ними, Люциана. o:p/

Люциана уходит. o:p/

o:p   /o:p

Кому же задолжал он? Это странно — o:p/

Долгов наделать за моей спиной… o:p/

Он что, не уплатил по закладной? o:p/

Д р о м и о  С и р а к у з с к и й o:p/

Нет, хуже! Мы, считай, уж на причале, o:p/

И тут — цепочка… Дили-дон! Слыхали? o:p/

А д р и а н а o:p/

Что, звон цепей? o:p/

Д р о м и о  С и р а к у з с к и й o:p/

                        Нет, время бьют как раз: o:p/

Мы расставались — было два, и уж гляди-ка, час. o:p/

А д р и а н а o:p/

Что, время вспять бежит? Вот новые порядки! o:p/

Д р о м и о  С и р а к у з с к и й o:p/

Завидит пристава оно — и прочь во все лопатки. o:p/

А д р и а н а o:p/

Ведь время — не должник. К чему же этот бег? o:p/

Д р о м и о  С и р а к у з с к и й o:p/

Оно банкрот, и всех долгов не выплатит вовек. o:p/

К тому же время — ловкий вор, оно всегда при деле: o:p/

Крадется и у нас крадет минуты, дни, недели… o:p/

А коли вы банкрот и вор, и пристав на пути,    o:p/

На часик отбежать назад — не грех, как ни крути. o:p/

Входит Л ю ц и а н а с мешочком. o:p/

А д р и а н а o:p/

Вот деньги, Дромио: внеси залог o:p/

    И господина приведи обратно. o:p/

Дромио Сиракузский берет мешочек и уходит. o:p/

o:p   /o:p

Идем, сестра. Надежд или тревог o:p/

    Душа полна — самой мне непонятно. o:p/

Уходят. o:p/

o:p   /o:p

[ Надежды сбудутся, а тревоги разрешатся в конце пятого акта; но героям еще многое предстоит пережить. Мнимую измену мужа, мнимое предательство жены (объявившей мужа безумным), ревность, предсмертное отчаяние… Наконец, обе пары близнецов сойдутся в одном месте, а Эгеон и его сыновья обретут даже больше того, что искали. ] o:p/

o:p   /o:p

o:p   /o:p

Бородицкая Марина Яковлевна родилась в Москве. Окончила МГПИИЯ им. Мориса Тореза. Известна как переводчик английской и французской классической поэзии, в том числе Джона Донна, поэтов-кавалеров XVII века, Роберта Бёрнса, Гилберта Честертона, Редьярда Киплинга, Поля Верлена и других. Автор первого опубликованного перевода книги Джеффри Чосера «Троил и Крессида». o:p/

Марина Бородицкая — автор более пятнадцати детских книг и шести сборников «взрослой» лирики. Лауреат литературной премии имени Корнея Чуковского (2007) и переводческой премии «Мастер» (2010). Живет в Москве. o:p/

Дума

 

 

В лесах далеких молодых

ложатся спать большие ночи,

у них наплечники из кружев,

и ноги в белых лепестках.

Они нас любят — кто их знает? —

они поспят дубровным сном,

потом придут. Мы им расскажем

свои позорные дела.

 

Лежат в гробу наши дела,

свечами тлеют наши пальцы.

Гляди! Гляди! Когда же я

в моих трудах орлом пребуду?

 

Так знаки разные висят,

картины замыслов дорожных,

их промывает ветерок,

и вечерок ему помощник.

 

Приди, мой ночь!

Ведь ты была,

и Пушкину висела сверху,

и Хлебникову в два ряда

салютовала из вагона.

Как я глубок — больной, печальный,

голубок гладить я хочу,

приди и лобызай тихонько

мою младенческую грудь.

 

Приди, мой ночь!

На этом мире

я чудным вымыслом брожу,

гляжу в стекольчатые двери,

музыкой радуюсь, дыша,

сжимаю белые колени

в пылу полуночного бденья,

приди мой ночь!

Мне стало больно,

что я едва-едва велик.

 

Ох, сердце, самое хорошее

из самых нежных уголков,

тебя не слава успокоит,

тебя не сон развеселит;

лежат в гробу наши дела,

они созвездьями влекомы,

они на громких лошадях

в санях торжественных поедут, —

уж там вдали Святая Горка,

и псковских башен суета,

и долгодневная дорога

под песню грустну ямщика.

 

Ездок посажен набекрень,

не ест, не пьет — молчит всю ночь,

проказы на поля готовит

и всяки бедствия сулит;

уж он тихонько умирает

и трудным голосом твердит:

— Приди, мой ночь,

я очень жажду

твоей младенческой груди!

 

И вот, моленью тихо внемля,

духовная приходит ночь.

 

 

11.IX.26.

 

 

 

Стихотворение Николая Заболоцкого «Дума» (1926):  текст и контексты

 

Автограф стихотворения «Дума» (1926) был найден одним из авторов этих строк, Ильдаром Галеевым, среди бумаг художника Константина Ивановича Рождественского (1906 — 1997), ученика Казимира Малевича.

В недавно опубликованном дневнике Рождественского есть краткая запись, сделанная художником 20 февраля 1929 года: «Получил от Заболоцкого книгу. Рад» [1] . Дарительная надпись на сохранившемся экземпляре «Столбцов» гласила: «Константину Ивановичу Рождественскому, — в знак единения искусств! Ваш Н. Заболоцкий 19.II.1929».

Очевидно, этот дар поэта настолько взволновал художника, что чуть позже, 10 марта 1929 года, откликаясь на смерть своего товарища по Школе Малевича — И. Г. Чашника, он приводит фрагмент стихотворения «Футбол» (1926) и дополняет его комментарием: «Хотя я и не автор Заболоцкого стихов, но „Футбол” я посвящаю Илье Чашнику» [2] .

В биографиях Заболоцкого и Рождественского немало общего. Оба — уроженцы далеких от центров культурной жизни мест: Заболоцкий родился в Казани, рос в Сернуре и в Уржуме, Рождественский — томский сибиряк.  В том, что жажда знаний и первые опыты в творчестве привели молодых провинциалов в Северную столицу (Заболоцкого — в 1921 году, Рождественского — в 1923-м), нет ничего удивительного. Культурная жизнь Петрограда наполнялась силой и энергией молодых талантов, прибывающих из самых отдаленных уголков страны.

Как вспоминает Рождественский, он сразу оказался в эпицентре строительства нового искусства. Художник Н. Ф. Лапшин (1891 — 1942), заметив среди посетителей Музея художественной культуры (МХК) 17-летнего томича, познакомил его с К. С. Малевичем. Вскоре Рождественский был введен в круг сотрудников только что организованного на базе МХК Государственного института художественной культуры — знаменитого ГИНХУКа, где он занимался организацией лекций и докладов, участвовал в экскурсионной работе института. На опыты Рождественского в теории искусства обратил внимание Малевич. Он рекомендовал молодому практиканту сосредоточить свои усилия на изучении метода Сезанна. Рождественский впоследствии выдвинулся в число знатоков в этой области. Малевич ценил его и выделял среди своих ассистентов.

В октябре 1926 года Малевич отозвался на просьбы Д. И. Хармса и А. И. Введенского предоставить помещения ГИНХУКа (Белый зал и подсобные комнаты в Доме Мятлевых на Исаакиевской площади) для репетиций пьесы «Моя мама вся в часах» в постановке экспериментального театра «Радикс». Вполне допустимо и даже естественно, что руководство института и его актив могли присутствовать на репетициях. Именно там, вероятно, и состоялось знакомство Рождественского — ведущего сотрудника формально-теоретического отдела ГИНХУКа — и Заболоцкого, который, не будучи формально вовлеченным в постановочный процесс, «включался в обсуждение действия, придумывал новые сюжетные ходы и даже предлагал новых персонажей пьесы» [3] .