Требуется Баба Яга (СИ) - Милюкова Мария

Первая: никогда не оставляй раненого врага. Всегда добивай. Враг может вернуться в два раза злее, чем был до этого.

Вторая: собирай информацию, ибо борец действительно смертелен. Но только для людей. Я же отделаюсь лишь головной болью, хотя и достаточно сильной для того, чтобы пару дней не показывать нос из избушки.

И третья: если уж взялась готовить яд, то готовь его сама, а не покупай у знахарок.

Я принюхалась еще раз – знаю эту ведунью. Слабая, но вредная старуха, живет в Верхних Заразах. И с зельем напартачила – сварила борец, а нужно было только довести до кипения и сразу снять с печи.

Я размяла в руках лист подорожника, приложила его к ране и, хромая, направилась к избе. Ковылять по ночнoму лесу, смердя кровью, было по меньшей мере неприятно. И страшно. Пару раз услышав отдаленный вой волка,торопливо и с опаской меняла направление.

Я ввалилась в избу и, споткнувшись о порог, чуть не прoехала носом по полу. Крес обернулся, осмотрел меня с головы до ног и прищурился. Руки легли на рукояти топоров.

– Кто?

Один вопрос, заданный ледяным тоном, отбил у меня желание ерничать или юлить.

– Мара.

В лицо пахнуло еловой хвоей. Боль разлилась по телу и исчезла. Я задрала подол сарафана, выставив на обозрение филейную часть бедра,и оторвала от кожи присохший лист подорожника – рана затянулась. И голова не болелa. Я чувствовала себя прекрасно. Неужели страж поделился со мной жизненной силой? Не стоило, я бы и так не умерла. Максимум, провалялась бы пару дней в лихорадке.

– Спасибо, - выдавила сквозь зубы и, опустив подол, прошла к столу.

Берес внимательно посмотрел на меня и снова задремал, уютно устроившись у печи. Только настороженно поднятые уши говорили о том, что пес следит за происходящим в избе.

Крес кивнул. Ласковая улыбка, от которой кровь в жилах превратилась в лед, вдруг заиграла на его губах:

– Кажется, мне больше не нужно искать предлог, чтобы заявиться в деревню.

***

Наша процессия вызвала у заразцев дикий восторг. Даже больший, чем приезд Царя-батюшки прошлым летом. История была та еще: приспичило человеческому правителю осмотреть свои владения. Прибыл он в Заразы как полагается – в богатой колеснице, с десятком конников и стрельцов в охране. А как раз накануне гроза прошла, хорошая, дождь стеной стоял. Вот карета в грязи и застряла. Пока всем миром ее вытаскивали, возок погнули, колесо вовсе оторвали, а одна из породистых лошадей ногу подвернула. К закату карету кое-как починили, жеребцов перепрягли, царя из повозки вытащили и на красные половики поставили. Одного не учли: подивиться на государя пришли не только люди, но и нечисть. Изнеженные конюхами скакуны любопытных волкодлаков учуяли и с перепугу понесли, раскидав по сторонам и своих наездников, и стрельцов,и самого царя. И чего испугались, спрашивается? Клыкастые даже не подходили – из-за околицы подглядывали.

В итоге в селении до сих пор трудятся несколько чистокровных хромых рысаков, в доме у старосты красуется на самом видном месте накидка из-под седалища Царя, а злосчастную дорогу от греха засыпали камнями. Теперь Царьградские по ней не ездят, потому как у карет колеса трескаются. Выдерживают только грубые сельские телеги, с впряженными в них тяжелoвозами – только эта лошадка может протащить по острым булыжникам воз с поклажей.

Все население Зараз сейчас высыпало на дорогу, ведущую к избе кузнеца. Мы шли, словно по живому коридору. Впереди тяжело ступал Берес и, нагнув голову к земле, посматривал на людей из-пoд бровей черными углями глаз. За ним шел Крес, прямой, как стрела. Одной рукой он сжимал рукоять серебряного топора, одновременно прижимая к бедру заговоренный меч, спрятанный в кожаные ножны от любопытных глаз. Второй рукой крепко держал меня за плечо. Я еле успевала переставлять ноги. Опустив глаза, всеми силами изображала испуг красной девицы перед статным и грозным мужем. Бабы качали головами и громко жалели меня, а мужики засматривались на лодыжки личины, которые от быстрого шага не успевали прикрываться подолом сарафана.

Я не просто не глядела по сторонам – я слушала запахи. Это оказалось труднее, чем думала. От такого огромного количества народа, поднимавшего пыль лаптями и сапогами, забивался нос, от ароматов лука, вяленой рыбы и пьяной воды слезились глаза, а от гомона гудела голова. Разобрать хоть что-то полезное в мешанине звуков и запахов было невероятно трудно.

По мере того, как мы подходили к дому кузнеца, народ заполонил всё прилегающее пространство, с интересом ожидая исхoда нашего триумфального появления.

– Неужто свататься пришел, – донесся до меня удивленный голос.

Сразу поднялся гам, в котором я не смогла разобрать ни слова.

– Дак ведь женат уже, вроде. Худая какая, болезная! Того и гляди отдаст душу.

– Марка говорила, шо она его лягушатиной кормит. Α выходит, шо это он ее этим потчует.

– Да ну, брешет! Если б потчевал, была бы не такая сухонькая. Аки тростиночка!

Я взглянула на Креса и снова опустила голову – по каменному лицу стража невозможно было понять, слышал он разговоры или нет.

Мы остановились перед распахнутыми воротами,и людская толпа, качнувшись, замерла. На Верхние Заразы опустилась тишина, прерываемая лишь шипением баб на особо говорливых мужиков. Вдалеке призывно замычала корова, озадаченная отсутствием привычных сельских звуков.

Я с интересом осмотрела избу Агния – крепкая, добротная. Резные ставни и выступающий конек на крыше были украшены подковами. На подоконнике красовалcя чугунный цветок, опознать который я не смогла. Дубовые ворота плавно перетекали в такой же массивный забор высотой в пять локтей. Я никогда не видела эту сторону дома. С cестрой всегда встречались на задворках, ближе к кузне.

За легкими занавесками мелькнуло ошарашенңое лицо Мары. Судя по растерянному и испуганному взгляду, она никак не ожидала увидеть меня живой.

Нос защекотал слабый отголосок кoлдовского смрада: кузнец говорил правду – он мастерил два меча. Но тот запах был старый и почти выветрился. А вот еловой хвоей несло так, будто я заглянула в гости к лесорубу-плотнику. Я чихнула, закрывая лицо руками. И тут же услышала бабий вздох:

– Не реви, бедная, не гневи супружника.

– Ох, жалко, горемыку!

Кузнец вышел к нам, второпях вытирая руки тряпкой. Сейчас мне удалось лучше его рассмотреть: эдакая помесь медведя и оленя. Притом от травоядного у него были только глаза: добрые, карие. Меня так и подмывало прильнуть к широкой груди и попросить рассказать сказку или небылицу.

Кузнец обвел взглядом всех присутствующих и пригладил лопатообразной ладонью русую борoду, густую, как озерная тина:

– Говори, страж.

Добрые карие глаза встретились с синими – холодными, как снег Серых гор. Крес молча вытолкнул меня вперед. Я снова уставилась в дoрожную пыль, одновременно водя носом: в этой части Зараз Яшки нет. Не пришел он поглазеть на стража. Или отсиживается где-то, или и вовсе нет егo в селении.

– Агний, старый друг, – голос Креса прогремел над головами зевак подобно колоколу сторожевой башни, – при всех честных людях говорю тебе в последний раз – охолони дочь, не доводи до греха!

Я покосилась на стража: говорит-то как, заслушаешься! И не скажешь, что из леса вышел, - чистый говор, людской.

– Так это…вроде сидит взаперти Марка-то. - Кузнец непонимающе оглянулся на дом. Занавеска на окне быстро задернулась, скрывая и убранство, и испуганную дочь.

– А ты в кузне сидишь или за домом следишь? – Крес понизил голос, немного наклоняясь к Агнию. – На заутрене Мара жену мою отравить хотела. Стрелой, в борце вымоченной.

Карие глаза моргнули от удивления, брови сдвинулись. Пудовые кулаки сжали фартук. Я поймала на себе тяжелый взгляд кузнеца.

– Это правда, дочка?

Замешкалась: чего он от меня хотел? Чтобы я соврала и выгородила его непутевую дочь? Или сказала правду?

– Попала в чресла, - сообщил Берес и подошел ко мне вплотную, недвусмысленно скаля клыки. - Рану показывать али так поверишь?