Лузиады. Сонеты - Луис Камоэнс

Вам преданное сердце пощадите.

А если покарать меня хотите,

То сам я Вашу длань потороплю.

Пусть боль, что ныне душу Вам сжимает,

Не вызовет меж нами охлажденья.

Не то молва Вас тяжко покарает.

И скажут люди с горьким осужденьем:

Сеньора благодарности не знает,

Влюбленного лишая снисхожденья.

* * *

Сеньора, если за печаль и страсть

Одна награда — каторга и плети,

Глумитесь надо мной — я пойман в сети,

Моя душа Вам отдана во власть.

Над ней вольны Вы издеваться всласть,

Терзать ее, травить — я все на свете

Стерплю, ведь жизнь — война, и муки эти

Всех мук моих лишь крохотная часть.

Взглянув на Вас, кто не опустит взора?

Сдаюсь, но сердце Вам не отдаю.

Ведь сердце — мой последний щит, сеньора.

Спасенья нет в проигранном бою.

Спасенье есть — чтоб избежать позора,

Прижаться грудью к острому копью.

* * *

Геракла сын был грозен и силен,725

Но тем, кого Фетида искупала

В бездонном Стиксе,726 — тем, кого не брало

Ничье копье, — был тяжко ранен он.

Страдальцем был оракул вопрошен,

И тот сказал: здесь трав и зелий — мало,

Но пусть однажды ранившее жало

Второю раной твой исторгнет стон.

Я — как Телеф. Моя судьба решила,

Что Вашим взором, поступью, осанкой

Я буду ранен. Но Любовь мою,

Чтобы она от раны исцелила,

Я должен видеть. Как больной водянкой,

Тем больше сохну, чем я больше пью.

* * *

Стоически, в тревогах тяжких дней,

В трудах и бедах краткий век мой прожит.

Одно лишь чувство грудь мою тревожит:

Моя любовь — но и страданье с ней.

Любых отрав любовь моя сильней,

И яд, что быть противоядьем может,

Гармонию страданья уничтожит:

Ведь не мирюсь я с мукою моей.

Но сил Любовь на тонкости не тратит

И за несчастье мне несчастьем платит.

Как снег, я таю от ее щедрот.

А если б мог с несчастьем примириться,

Она начнет на горести скупиться,

Затем что с платой долг ее растет.

* * *

Мечтает Страсть о встрече, дона, с Вами,

Не ведая сама, к чему стремится,

Любовь желать столь низкого стыдится,

Она живет возвышенными снами.

Какое существо под небесами

Возможным постоянством не прельстится?

И только страсть о низменном томится,

Хоть, насладясь, желанья гаснут сами.

Моя любовь, ты чистоту святыни

Чуть запятнала, — как тяжелый камень

Летит, сорвавшись, к центру мирозданья,727

Так и мое воображенье ныне

Откликнулось на чувственный мой пламень

И подчинилось низости желанья.

* * *

Я бросил щит, едва был начат спор, —

Гордец, обезоруженный мгновенно,

Я понял вдруг, что не избегнет плена,

Кто вызовет на бой ваш дивный взор.

Вы только отягчили мой позор,

Мне на раздумья время дав надменно.

Я бился храбро, но признал смиренно,

Что глаз таких всесилен приговор.

И, покорен красавицей строптивой,

Я уступил необоримой силе.

Судьба слепа, и слеп ее закон.

Но небо мерит мерой справедливой:

Вам славы нет, хотя вы победили,

Но слава мне, пускай я побежден!

* * *

Колокола сзывали в Божий храм,

И люди шли, как реки льются в море,

Чтобы того прославить в общем хоре,

Кто указал пути к спасенью нам.

Но притаился бог незрячий там,

И я в груди стрелу почуял вскоре,

И он сломил мой разум в жарком споре,

Прекрасный лик явив моим глазам.

Язычник одолел меня во храме,

Но я в душе не чувствую укора,

Слепого супостата не кляну.

Я дал ему обвить меня цепями,

Я славил этим Вас, моя сеньора,

И жаль, что прежде не был я в плену.

* * *

Однажды нимфа Силвия по чаще

Брела и, отдалившись от подруг,

На дерево залезла, вздумав вдруг

Сорвать цветок, в его листве горящий.

Зайдя в ту рощу и решив, что слаще

Прохлады не найти, на тот же сук

Повесил Купидон колчан и лук

И лег, пережидая зной палящий.

Не медлит нимфа и спешит украсть

Смертельное оружье: бог строптивый

Беспомощен в минуты забытья.

Из глаз ее пускает стрелы страсть.

Бегите, пастухи, покуда живы!

Лишь я останусь: в смерти жизнь моя.

* * *

Младому пастуху в часы заката

На память Терциана728 приходила.

Пастушка красотой его пленила,

И он терзался, яростью объятый.

«Не в женском чреве ты была зачата,

Не женщина на свет тебя явила,

Тебя тигрица дикая вскормила,

И средь зверей ты выросла проклятых.

К тебе взываю, мой кумир прекрасный,

Внемли моей тоске неутолимой

И снизойди к мольбе простой и страстной.

Но, видно, горьким гневом одержимый,

Господь создал навек меня несчастным,

Тебя же сотворил неумолимой».

* * *

О, как, томясь в страданьях бесконечных,

Я чуткою душой изнемогаю!

Любовь, отраду, молодость теряю,

И обречен терзаньям я навечно.

Коль к ветру обращаю взор сердечный,

То вдребезги надежды разбиваю,

Коль вновь кумир для сердца сотворяю,

То разум восстает бесчеловечный.

И мне мои мытарства не под силу.

Не выразить бессильными словами,

Как сердце надрывается от боли.

И дух мой обращен в живое пламя,

И жизнь мне безотрадная постыла,

И лучше солнца мне не видеть боле.

* * *

Латоны вещий сын, чьим светом мгла

Повержена во прах, убил злодея

Пифона, отвратительного змея,

За все его жестокие дела.

Убил стрелой — но самого стрела

Сразила золотая, чтоб, робея,

Он клялся в страсти дочери Пекея,

Которая в Фессалии жила.

Но тщетно он прельстить ее пытался

Своею силой, властью, красотою,

Искусством тонким, редким мастерством…

Уж если Аполлон ни с чем остался,

Влюбившись в нимфу, так чего же стою

Я, смертный, рядом с вами, божеством?

* * *

Едва лишь Феб уснувшие вершины

Позолотил немеркнущим сияньем,

Помчалась в рощи чистая Диана,

Ища в охоте радости невинной.

Спускаясь с гор в прохладные долины,

К Анхизу поспешая на свиданье,

Венера изрекла в негодованье,

С сестрою продолжая спор старинный:

«Пока ты в чащах сети расставляла,

Оленям резвым плен готовя вечный,

Сердца мужей пленяла я проворно».

«Достойнее, — Диана отвечала, —

Оленей в сети уловлять беспечных,

Чем в сети мужа угодить729 позорно».

* * *

Когда любимый изменил, солгал,

Простить не в силах пастуху обмана,

Взяла в мужья подпаска Далиана,

За грех чужой себя же наказав.

Доверчивую нежность, кроткий нрав,

Цветенье щек, пылающих румяно,

Отравит время поздно или рано,

Но жизнь с немилым горше всех отрав.

Прекрасный плод сорвали злые руки,

Завял в пустыне стебель горделивый,

Весенний луг холодной стал скалой.

Нарушенная клятва, боль разлуки,

Неискренняя страсть, расчет фальшивый

Сгубили прелесть красоты былой.

* * *

Вновь Далиана, взяв веретено,

Расплакалась без всякого предлога;

Вновь Лаурениу гнетет тревога,

И ревностью чело омрачено.

Она любила Силвиу давно,

Но ей закрыта к милому дорога;

Когда своих забот на сердце много,

Чужим не соболезнует оно.

И Лаурениу рыдает, горе

Не в силах пережить, и вместе с ним

Рыдает лес, его печали вторя:

— О, почему угодно судьбам злым,

Чтоб жили в несогласье и раздоре

Два сердца, чей союз нерасторжим?

* * *

Она прекрасней херувимов рая,

В ней все, чем вправе Небеса гордиться.

Лица румянец роз не устыдится,

Веселой Красотой обворожая.

А век хрусталь — оправа глаз живая,

И черной инкрустацией — ресницы.

Как бы зеленый свет из них струится,

Лишь зависть, не надежду вызывая.

Хоть нежность, ум и доброта готовы

У Красоты похитить самовластье,

От свойств души она еще прелестней,

И сердце, полюбив свои оковы,

Под звон цепей поет свое несчастье, —

Так нереида бурю славит песней.

* * *

Когда я пел в своем отдохновенье,

Сказал мне Сильвио, бредущий стороною

(Тот Сильвио-пастух, что с мудростью такою

Читает в будущем, услыша птичье пенье):

«Знай, Мёрис, рока темного веленье:

Два волка в день один придут одной тропою,

И звонкий голос твой замрет под их пятою,