Марина Влади, обаятельная «колдунья» - Юрий Сушко

— Если пластинка выйдет, — говорила она ему, — это будет своего рода признание твоего статуса автора-композитора. И потом — мы довольно скромно живем на твою актерскую зарплату, так что лишние деньги не помешают…

В ее словах отсутствовала хищная расчетливость, зато наличествовала обычная житейская мудрость, чисто женская осмотрительность. А что? «Нам повезло, когда он стал немножко-немножко зарабатывать, — не скрывала Марина, — немножко денег, немного, но как-то все-таки… Вначале было очень тяжело, потому что я, естественно, как кинозвезда, зарабатывала много денег. И это могло стать проблемой, как и в любом союзе. Но не стало. А в смысле лидерства в паре… Я думаю, что я его все-таки держала немного в руках. Как все бабы, в общем, когда мужик такой шальной, нужно держать его в руках…»

— Вы меня простите, но я вас решительно не понимаю, — Марина в волнении даже неловко смахнула сумочку на пол, не обратив на это внимания. — Вы же явно упускаете свою реальную выгоду, деньги, прибыль. Обязательно нужно выпустить «гран-диск» Волёди, обязательно. Самым большим тиражом… Вы же только выиграете. Она хорошо будет продаваться, я знаю. Будут дополнительные тиражи.

Генеральный директор «Мелодии» с умильным обожанием смотрел на любимую актрису и улыбался, без устали кивая головой.

— Мариночка, Мариночка, — Высоцкий поднял упавшую сумочку и подал Влади, — успокойся. Все будет хорошо. Сначала нужно сделать запись, а потом уже будем решать все остальные вопросы, в том числе и по тиражам, верно?

— Да-да, конечно, — поспешно согласился главный «мелодист» страны. — Думаю, будет двойной альбом. Я подпишу наряд аж на 24 песни.

Людмила Гурченко, оказавшаяся здесь по своим делам, встретила их в коридоре дирекции фирмы. Потом рассказывала знакомым: «Володя стал другим. Красивым, высоким, и неземная Марина не казалась рядом с ним большой, затмевающей… В ее голосе появились такие нежные, щемящие обертоны… „Воледя, спой еще! Ой, Воледя, что ты со мной делаешь!“ — говорила Марина. И обнимала его, и голову ему на плечо укладывала… От этой пары исходило такое сияние, что — ну не знаю — если на свете и есть настоящая любовь, то, ей-богу, это она!»

В дни записи в студию на улицу Станкевича они всегда приезжали вовремя, минута в минуту. «Марина на диванчике сидела, — млел от избытка впечатлений звукорежиссер Игорь Вагин. — Ноги мне ее запомнились, такие красивые, в тончайшие чулки затянутые. Очень элегантно у нее получалось почесывать одну ножку другой. Я так понял, что у них тогда самая любовь была. Представляешь, моль огромная откуда-то вылетела и прямой наводкой — к Влади. Высоцкий так ретиво ее от насекомого спасал, что даже аппарат нам снес „Штуцер-37“. А работал Высоцкий очень легко. С Мариной, конечно, повозиться пришлось…»

Если ножки и моль — это, конечно, поэзия, то «штуцер» — безусловно, суровая проза.

Минуло полгода. Записи были окончательно отшлифованы, утверждены и макеты конвертов для пластинок с прекрасными фотографиями Плотникова, но печатание тиража все откладывалось и откладывалось. В «Мелодии» все — от клерка до «генерала» — беспомощно разводили руками: понимаете…

Марина не понимала и не отступала. Преодолев массу препон и условностей, все же добилась рандеву с тогдашним министром культуры СССР Петром Ниловичем Демичевым, которого вся Москва за глаза звала кто «Ниловной», кто «Химиком» (по базовому образованию). Министр принял Марину с Владимиром радушно: усадил в удобные кресла, отдал строгие указания: референту — ни с кем не соединять, секретарю — подать к чаю сушки. Марина объяснила ситуацию, о которой и без нее «Химика» заблаговременно проинформировали референты. Петр Нилович огорченно качал головой, сокрушался, даже приносил свои извинения за нерасторопность подчиненных, поражался неслыханной волоките, то и дело произносил укоризненно: «Ай-яй-яй! Ну как же так?» и обещал лично посодействовать «ускорить процесс». Потом терзал телефон, звонил кому-то по «кремлевке», заверяя своего невидимого собеседника: «Лично я не возражаю».

Но классически обманул. Диск в конце концов все-таки вышел, но совсем не «гран», а малюсенький — миньон. И, разумеется, без всяких фото. С безобидными березками.

Кстати, автору фотопортретов Марины и Владимира, Валерию Плотникову, чуть позже удалось проникнуть в закрома «Мелодии», где ему, в нарушение всех существовавших правил и инструкций, знакомые ребята показали тот самый макет конверта, на котором в левом верхнем углу стояла анонимная резолюция: «До особого распоряжения». Этим «особым распоряжением» стала смерть Владимира Семеновича Высоцкого.

Потом, правда, когда Марина только заикнулась о судьбе пластинки, в «Мелодии» ей ответили: «А кто вы теперь такая?.. Так, вдова…»

Но вдова даже спустя четверть века, в «нулевые» годы XXI века, во время песенного фестиваля в Сан-Ремо сумела сделать так, что один из вечеров был посвящен памяти Владимира Высоцкого. «Местные барды перевели и пели его песни, — рассказывала потом Марина, — и я пела их на итальянском…»

«Все остальное — Франция, Париж…»

«Ну вот и здравствуй опять, мой мифический муж:! Еще день прошел и приблизил минуту нашего свиданья. А ты себе представляешь эту минуту свиданья? Я не знаю положительно, что это будет. И мне нравится именно то, что я не знаю, как это будет. Вдруг я буду держать в своих руках, в своих объятиях всего моего Антона, буду целовать его голову, буду чувствовать его дыхание, его ласку, его голос, буду видеть мои чудные, удивительные глаза и мягкую улыбку и все мои морщинки и гладенький затылочек и весь, весь Антон будет около меня близко, близко! Господи, даже невероятно!»

О. Книппер-Чехова — А. Чехову Москва, 29 декабря 1901 года

…Только она могла понять, прочувствовать смятение, душевные переживания, которые он пытался тщательно маскировать беспечной, насмешливой улыбкой. Марина предполагала, что замок Одиль ошеломит Володю. Пока добирались до Монсо, она без устали просвещала мужа:

— Это один из бывших аристократических районов Парижа. Таня поселилась здесь, когда вышла замуж за итальянского графа Поццо де Борго, потомка семейства Боргезе, между прочим. И даже, кажется, дальний-предальний родственник Наполеона… Ну, не смейся. Нет-нет, мы не будем заезжать во двор, лучше пройдемся чуть-чуть. Тут очень интересно…

Марина припарковала машину, и они прошли десяток-другой метров вперед по мощенной булыжником улице Гренель, остановились у высоких чугунных ворот. Вошли за ограду: двор «каре», типично французский. В центре возвышался роскошный особняк, по бокам — два больших флигеля.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});