Над строками Нового Завета - Георгий Чистяков

Что значит «призвать»? Если мы вдумаемся в значение этого слова, то поймём, что призвать можно именно к себе. Христос призывает нас к Себе: «Придите ко Мне все труждающиеся и обременённые, и Я успокою вас» (Мф 11: 28). Когда Спаситель говорит: «Я пришёл призвать не праведников, но грешников», то из самого глагола – калео – ясно, что Он пришёл призвать не праведников, но грешников к Себе.

Тогда откуда берётся концовка этого призыва к покаянию в Евангелии от Луки? Оно, как известно, было написано для греков, а греческая культура – это совершенно особый феномен.

«Amicus Plato, sed magis amica veritas» («Платон мне друг, но истина дороже»). В этих словах кратко, но очень точно выражена одна из важнейших черт того подхода к действительности, который характерен для греческой культуры: человек должен быть верен, но не какому-либо другому человеку, а только точке зрения, той или иной теории или доктрине и тд. Не случайно у Платона в диалоге «Федон», где рассказывается о последних часах жизни Сократа, сохранены следующие слова этого замечательного человека: «Послушайтесь меня и поменьше думайте о Сократе, но главным образом – об истине; и если решите, что я говорю верно, соглашайтесь, а если нет – возражайте, как только сможете. А не то смотрите – я увлекусь и введу в обман разом и себя самого, и вас, а потом исчезну, точно пчела, оставившая в ранке жало».

Великий философ формулирует здесь в безупречной форме, в виде блестящего афоризма греческий подход к истине, которая существует сама по себе; мы, люди, только временные её проводники, но не более. Поэтому грек с лёгкостью поймёт, когда человека зовут к чему-то, понять же призыв к кому-то для него просто невозможно. Вот откуда в Евангелии от Луки появляется слово «к покаянию»: до греческого ума такая формулировка дойдёт сразу. Формулировка же «Я пришёл призвать вас к Себе» греку абсолютно непонятна. Грекам придётся учиться века, чтобы понять, что Сам Христос есть воплощённая Истина, именно как Человек, живой Человек с Его плотью и кровью, а не как идея, временно обретшая вид человека.

Если вдуматься, то вся история греческой богословской связана именно с этим – воспитанному на греческой философии уму бесконечно трудно принять христианство именно как веру во Христа. Веру в Него Самого им хотелось бы истолковать как веру в Его принципы, но Евангелие, богослужебный чин и таинство Евхаристии не дают такого выхода, всё время возвращая христиан-греков к личной встрече с Воскресшим, вне которой христианства нет и быть не может.

Спаситель говорит: «Я пришёл призвать к Себе не праведников, но грешников». Но, посмотрев на текст Евангелия от Луки внимательно, можно увидеть в нём существенное добавление к тому высказыванию, которое сохранено у Матфея и Марка, – если так можно выразиться, указание на способ, или «орудийный» оттенок. Покаяние – это путь, которым можно прийти к Нему, к Господу. Оно не цель, но средство.

«Я пришёл призвать к Себе не праведников, а грешников путём покаяния».

Научиться читать Евангелие именно таким способом очень важно – сличая те расхождения, которые имеются у разных евангелистов в рассказе об одном событии или при передаче каких-либо слов Иисуса, не пугаться этих расхождений и не пытаться их устранить, а делать всё, чтобы понять, как именно один из текстов дополняется при помощи другого.

Когда три евангелиста, а иногда и четыре (вместе с Иоанном) говорят об одном и том же, то у каждого в рассказе всегда есть какая-то деталь, отсутствующая у других. Именно за Счёт наличия или отсутствия этих деталей Новый Завет стайовится такой объёмной книгой – книгой, которой «мир не Может вместить», как скажет евангелист Иоанн Богослов, книгой, которая сама вмещает в себя и мир и всех нас, если только мы этого хотим. При чтении Евангелия чрезвычайно важно понять, что перед нами не литературное произведение, а что-то другое. Не случайно его язык так не похож на язык греческой литературы, а сама его литературная форма такова, что аналогов её нельзя найти ни у народов Востока, ни в античной культуре, ни даже в Ветхом Завете.

Средневековые вставки бывают трёх типов. Первый тип вставок (их меньше всего) – когда переписчик изменяет смысл текста, как в случае с рассказом о вере Авраама в Послании к Римлянам. Другой тип – когда средневековый переписчик пытается пояснить текст в том месте, где он показался ему неясным. И наконец, третий – когда переписчик пытается приблизить одно Евангелие к другому или к другим, нивелируя те различия, которые есть между ними.

При этом очень важно понять, что, спрашивая, где именно точнее сохранено то или иное высказывание Иисуса, мы ставим неправильно сам вопрос. Нельзя утверждать, что одно Евангелие передаёт сказанное Им правильно, а другое неправильно: все Евангелия от начала до конца каноничны, а кажущиеся противоречия, наверное, просто необходимы, чтобы у нас была возможность увидеть Спасителя как бы в разных ракурсах. Чтобы получить верное представление о Нике Самофракийской, на неё надо посмотреть с нескольких точек. Более того, даже никогда не бывав в Лувре, по пяти-шести фотографиям мы можем достаточно хорошо представить эту статую, реконструировав её в своём воображении. Нечто подобное даётся нам в Новом Завете: Лука передаёт слова Спасителя, глядя на них с одной стороны, Матфей – несколько с другой, но оба – правильно, ибо в один текст то, что нам говорит Христос, просто не вмещается.

Сравнивая Синодальный перевод с греческим текстом, можно заметить, что некоторые глаголы, употреблённые по гречески в настоящем времени, в переводе переданы прошедшим. Например, в сцене с грешницей из Евангелия от Иоанна в оригинале везде стоит настоящее время: «приводят», «говорят»… А в Синодальном переводе – «привели», «сказали». Нельзя понять почему, ибо апостолы используют настоящее время сознательно, показывая, что Иисус не только в прошлом делал или говорил что-то, но и сейчас делает, и сегодня обращается к нам. Как только мы это осознаем, нам станет ясно, что кажущиеся противоречия между евангелистами на самом деле есть сокровищница, из которой мы ещё долго будем черпать всё новое и новое богатство.

Блаженный Августин заметил однажды, что Евангелие – это «нечто для гордецов непонятное, для простецов тёмное: здание с низким входом». Но, говорит он дальше, «оно становится тем выше, чем дальше ты продвигаешься» (Исповедь, 3, V, 9). Когда всматриваешься в евангельский текст, сличая его по разным рукописям и сопоставляя те версии, которые сохранены у разных евангелистов, понимаешь, до какой степени глубоко это, пока ещё не вполне понятое нами, замечание.

Обстановка, в которой проповедовал Иисус

В начале 3-й главы Евангелия от Луки есть такие строки: «В пятнадцатый же год правления Тиверия кесаря, когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее, Ирод был четвертовластником в Галилее, Филипп, брат его, четвертовластником в Итурее и Трахонитской области, а Лисаний четвертовластником в Авилинее, при первосвященниках Анне и Каиафе, был глагол Божий…» (Лк З: 1-2).

Здесь подробно охарактеризована историческая ситуация того года, когда начинает свою проповедь Иоанн Креститель, а затем и Господь. Мы узнаём, кто тогда был императором в Риме, какие тетрархи (четвертовластники) были поставлены в той или иной области; названы первосвященники – современники Иисуса. И это не случайно – чтобы понять евангельское слово, Весть, которую несёт нам Господь, надо хорошо представлять себе, кто же были Его современники, те «совопросники века сего», о которых говорит апостол Павел (1 Кор 1: 20). Из Священного Писания мы знаем книжников и законников, иродиан, фарисеев и саддукеев. Кто эти люди, которые проповедуют в одно время с Христом в Палестине, слушают Его, ученики которых приходят к Нему задать вопросы? Что это было за общество, в которое пришёл Христос?

Как свидетельствует сопоставление монет с изображением кесаря Тиверия, надписями Ирода и др., Спаситель родился не в тот год, с которого начала отсчёт новая эра, а на четыре года раньше. Следовательно, Он был распят в 30-м году. Французский библеист и кумрановед аббат Ж. Карминьяк, проанализировав множество источников, установил, что Христос умер на Кресте 7 апреля 30-го года.

В то время большинство священников Иерусалимского храма были саддукеями. Они представляли собой, говоря современным языком, религиозный истэблишмент эпохи. Это люди, которые во всём стараются подражать грекам. Они даже меняют свои иудейские имена на греческие. Например, Ешуа становится Ясоном, Гиршом – Геродом и т. д. Саддукеи, безусловно, почитают Священное Писание, но для них и Библия, и Бог, о Котором она говорит, и та религия, которая с этим Богом связана, – это не более чем символ национальной идентичности. Подобно тому, как греки и римляне той эпохи, в общем-то, не верят в своих богов, саддукеи слабо верят в Бога Невидимого. Если римские и греческие жрецы и совершают какие-то обряды, то только потому, что такова тысячелетняя традиция, обряды эти освящены временем и верой далёких предков; олимпийская религия – вера в Зевса, Афину, Юпитера, Юнону и других греческих богов – была знаком национальной идентичности греков, названные боги – символами; то же было и у римлян. Примерно так же подходят к своей религии саддукеи. Для них Бог Невидимый – тоже символ, и не больше. Да, они облачаются в храме в священнические одежды, совершают какие-то обряды, жертвоприношения, но это всего лишь дань традиции, потому что так делали их деды, прадеды, прапрадеды в течение тысячелетия; это лишь выражение их национального самосознания. В душе саддукеи исповедуют, вероятно, эпикуреизм, но не как философию, а скорее как образ жизни. Это люди образованные, начитанные, культурные, любящие роскошь, комфорт, уют, хорошие стихи и хорошую прозу. Они, в общем-то, не верят ни во что и поэтому почти всегда пребывают в состоянии скепсиса, уныния: всё в мире тленно, преходяще, неинтересно, не совсем подлинно, относительно, говорят они.