Как подчинить мужа. Исповедь моей жизни - Рихард Крафт-Эбинг

Прекрасная трудовая жизнь, свободная от материальных забот и наполненная умственными интересами, мчалась наконец для меня.

Искренние дружеские отношения завязались между ними и доктором Баумгертнер ом. Он очень часто целые вечера проводил с нами в откровенной беседе. Принадлежал к кругу лейпцигских миллионеров. Уж и все, посещавшие нас, он воображал, что мы представляем действительно на редкость счастливую семью.

* * *

В первые недели нашего пребывания в Лейпциге у меня явилась смутная надежда, что, быть может, наши отношения с мужем все-таки примут лучший оборот. Самое страстное желание Захер-Мазоха, основание журнала, исполнилось. Он стоял во главе значительного органа, который мог вести по-своему и в котором мог осуществить все свои литературные планы. Со всех сторон ему желали успеха, и он мог выбрать себе в сотрудники лучшие имена.

Я стала надеяться, что с помощью этих обстоятельств я смогу наконец вздохнуть свободно и жить спокойно и что наше новое счастливое положение усмирит наконец злую силу в человеке, который был, как он когда-то мне писал, моей «судьбой».

Я ошиблась.

Усиленная работа нисколько не помешала моему мужу заметить, что д-р Баумгертнер был «безумно влюблен в меня».

Д-р Баумгертнер со своей открытой и доверчивой манерой несколько раз лестно отзывался обо мне моему мужу, из чего тот и пришел к этому несчастному заключению. Тот факт, что эти отзывы были выражены именно мужу, исключал возможность всякой задней мысли; но это был слишком тонкий признак, чтобы быть замеченным Захер-Мазохом.

Д-р Баумгертнер был влюблен в меня, и из этого следовало, конечно, что надо воспользоваться таким благоприятным случаем.

Сначала я даже не слушала моего мужа, когда он говорил мне об этом. Но он очень скоро дал мне понять, что успех журнала зависит от меня, то есть что он хочет не только работать, но и развлекаться и что я должна доставить ему это развлечение, если меня сколько-нибудь трогает наше существование.

Хотя я считала его способным на все для осуществления своего желания, но всякий раз, когда он заговаривал со мной об этом, ясно и холодно отвечала: нет!

Но с тех пор наши отношения с д-ром Баумгертнером были испорчены.

– Вы должны были бы жениться, доктор Лионель, – сказал мой муж как-то в разговоре своему издателю. – Хорошая, честная жена, – в конце концов, лучшее счастье на земле; это наполняет жизнь; а когда родятся дети, каким богачом чувствуешь себя!

Д-р Баумгертнер попался в ловушку. Он со свойственной ему сердечностью ответил:

– Если б я встретил такую женщину, как ваша жена, я не колебался бы ни секунды, даже если б у этой счастливой женщины не было рубашки, как рассказывается в сказке.

Говоря это, он повернулся ко мне и с веселой улыбкой посмотрел мне прямо в лицо.

Глубокая, но вместе с тем и грустная радость заставила мое сердце биться сильнее; я знала ведь, что наступит день, когда я потеряю его дружбу, как это случилось со многими другими.

Не успела закрыться дверь за д-ром Баумгертнером, как мой муж не удержался от торжествующего восклицания.

Благодаря журналу нам пришлось поддерживать постоянные отношения со всеми современными интеллектуальными знаменитостями. Тонкие нити связывавшие скромное жилище со всем цивилизованным миром и постоянно снабжали нас новыми мыслями и понятиями. Таким образом, я находилась в самом повороте умственной жизни; для меня это было сущей благодатью, потому что я научилась понимать все разнообразие человеческой судьбы и стремление великих умов и могла оценить всю незначительность и моей собственной участи неизвестной женщины.

* * *

Среди множества предложений, полученных редакцией, было одно от некой Гульды Мейстер из Пазельвака. Она предлагала свои услуги в качестве переводчицы со многих языков. Мы ей предложили работу на пробу и после предварительного испытания пригласили в качестве сотрудницы. Это было маленькое создание, порядочно увядшее, но с большими претензиями. Ее жеманные манеры, старание казаться изящной, ее несносное кокетство – все это страшно раздражало. Но она была прекрасная переводчица, а до остального нам не было дела.

Очень много французов посетили нас за это время: Сен-Санс, профессор Сеаль. М-м Адан, издательница «Nouvelle Revue» и друг Гамбетты, писала из Петербурга, где она была по делам политики, о своем намерении заехать к нам. В январе 1882 г. мы получили из Нюремберга письмо от некоего г. Армана, который писал, что находится в этом городе с целью изучения Дюрера и что до своего возвращения во Францию он непременно приедет выразить свое уважение Захер-Мазоху. Его посещение должно было состояться через несколько дней.

Арман приехал и оказался чрезвычайно симпатичным человеком. Он был еще молод, но довольно полный, что старило его и придавало известную неповоротливость. Он говорил необыкновенно просто и так сердечно, что трогал до глубины души. Он не говорил о себе, но умел во время разговора кстати бросить два-три замечания, которые выясняли его или намекали на то, что он не желал выразить прямо.

Уходя, он просил позволения прийти еще.

Леопольд был в восторге от него.

– Что за очаровательный человек! – воскликнул он. – Ах, эти французы! Как с ними чувствуешь себя легко.

На другое утро, войдя в гостиную, я нашла там букет прелестных роз, присланных мне Арманом.

Арман остался в Лейпциге, а д-р Баумгертнер уехал путешествовать. Он не простился с нами, а только прислал сказать, что дела вызвали его на несколько недель в Вену.

В последнее время он посещал нас все реже и реже и, наконец, совсем перестал бывать у нас.

Этот внезапный отъезд надолго встревожил меня. Очевидно, что-то произошло.

Уже несколько недель как мой муж был в скверном настроении. В прежнее время он в таких случаях переставал работать, теперь он не мог поступить так. Занимая положение редактора журнала, он взял на себя обязанности и по отношению к другим лицам, и хотя он заявил мне, что все это надоело ему, тем не менее принужден был работать.

Не сделал ли он сам некоторых предложений д-ру Баумгертнеру, как он мне несколько раз угрожал?

Кровь бросилась мне в голову, и я дрожала от гнева и стыда при мысли, что это могло быть.

Я знала, что он не имел ни малейшего понятия о серьезном и чистом направлении д-ра Баумгертнера и совершенно не понимал возвышенных чувств этого человека. Единственным объяснением, приходившим мне в голову, было то, что Захер-Мазох решился на этот постыдный шаг и что Баумгертнер убежал, разочарованный нами благодаря его низкому поступку.

Каким образом д-р Баумгертнер мог знать, что я новее не разделяю мнений моего мужа?

* * *

Теперь, конечно, Арман должен занять свободное место после отъезда Баумгертнера.

Француз – это совершенно другой ум! Он, несомненно, не смутится больше, чем полагается, если ему скажут, что романист желает внести некоторую оригинальность в свое отношение к жене! И вместе с тем, мой муж уверял меня в своей любви, в том, что «никогда он так не любил меня, как теперь».

Но теперь другой человек окружил меня своей любовью. Она выражалась не громкими фразами, а постоянной заботливостью о моем существовании. Инстинктом сердца Арман угадывал мои желания еще раньше, чем я отдавала себе в них отчет, и благодаря ему для меня совершались сказочные чудеса. Я часто видела, как он страдал в душе, потому что не имел возможности принимать большее участие в моей жизни, чувствуя притом, что в ней кроется какая-то мучительная загадка, против которой он был бессилен.

Когда его темные и добрые глаза останавливались на мне тревожно и испытующе, я испытывала то, что должен чувствовать странник, утомившийся от долгого, тяжелого пути в темную ночь и попавший наконец в теплое и светлое помещение, где он может отдохнуть.

Для меня это было новое, неизведанное чувство. Я долго не могла поверить этому. Но когда это стало для меня очевидным, я пожалела, что эта любовь пришла так поздно – слишком поздно. И так как я считала, что у этого чувства нет никакого будущего, я поддавалась его обаянию и радовалась ему, как радуются зимой кратковременному солнечному лучу, который скоро заменят холод и тьма.

* * *

Любовь Армана еще и в другом отношении не походила на чувство моего мужа: один тянул меня вниз, в пропасть низменных страстей, другой, наоборот, возносил в светлую высь; я для него была самым лучшим, самым прекрасным и святым его жизни – драгоценным сокровищем, которое он охранял с тревогой.

Он не подозревал, как его вера в меня и его чистое и великодушное чувство поддерживали меня и придавали мне силы в ту самую минуту, когда я должна была мучительно бороться против постыдных намерений моего мужа.

Хотя я и была равнодушна к мнению света, но меня очень трогало отношение людей, близких и уважаемых мной. Мнение Армана обо мне радовало и утешало меня, так же как меня беспокоила мысль о том, что Баумгертнер думает обо мне дурно… теперь и еще долгое время. Но мой муж не давал мне ни минуты покоя. Он точно обезумел. Он беспрестанно толкал меня на связь с Арманом.