Колька и Наташа - Леонид Конторович

— Слушайте, герои. Сходите-ка к Грачеву. Он сегодня дома, болеет. Ну, ну, тише. Не артачьтесь, выслушайте. Потолкуйте с ним. Он — сила. Может и обратно взять. Только с умом надо, подмазать придется. Хоть и противно, а другого выхода нет.

От такого предложения у Генки глаза округлились, как у совы, а Каланча яростно ударил себя в грудь:

— Провалиться мне сквозь землю девяносто девять раз, если моя нога появится у этой гидры. Да еще подмазывать…

— Дурак ты рыжий, — рассердился парень. — «Сквозь землю!». Твое дело — хошь иди, хошь нет. Работать не станешь, жрать нечего будет — не таким лазарем запоешь… Ты вроде более серьезный малый, — повернулся он к Кольке, — сходи к мастеру, ничего от тебя не убавится…

Виктор покачал в воздухе больным пальцем, подул на него и ушел, даже не взглянув на Васю.

Колька посмотрел на своих товарищей. Чувствовал, не захотят пойти к Грачеву. А ему разве хочется? Но если надо? Конечно, «подмазывать» мастера они не станут, не те времена. Ну, а сходить к нему можно и нужно. И он решил действовать.

— Пошли!

Наташа ужаснулась:

— Коля!

У Каланчи перекосилось презрительно лицо.

— А этого не видел? — показал он кулак.

— А ты, Минор? — Коля повернулся к Генке.

Генка растерянно теребил вихор.

— Значит, не хотите? — Колька резко взмахнул рукой и пошел.

Такого крутого поворота никто не ожидал. Когда Наташа спохватилась, Колька был уже далеко.

— Что же это такое, мальчики? Его надо отговорить! Коля! Ко-ля, подожди! — кинулась она за ним.

Но Колька, вместо того, чтобы остановиться, пустился бежать. Он не хотел с ними разговаривать. Ни с кем: ни с Наташей, ни с Генкой, ни с Каланчой. Обида душила его. Они его нагнали у москательной лавки.

— Чего вам? — остановился он. — Чего вам нужно?

— Зачем ты идешь к нему? — допытывалась Наташа. — Он выгнал нас. Он посмеется над тобой!

— Посмеется? Пускай только попробует! А не пойти нельзя. Не могу я так уйти с завода. Неужели вы не понимаете? А… ладно! Как хотите, ваше дело — валяйте домой.

Генке стало жаль оставлять своего лучшего друга в трудную минуту.

— А что, если Колька прав? Я с тобой. Понимаешь, я вспомнил, какие у мастера кулачища.

Наташа и Вася, постояв немного, тоже тронулись за Колькой.

Глава 19. Дома у мастера

За забором деревянного дома, в котором жил мастер Грачев, раздавалось хрюканье и визжание свиней, тявканье собак.

Колька осмотрел свою команду, лица у всех были серьезными. Он постучал в калитку.

Они терпеливо ждали. Перестало накрапывать. Тучи отнесло за реку. Там стояла серая стена дождя, а здесь, под лучами выглянувшего солнца, все ожило, посветлело.

Внезапно послышался бабий окрик, и калитка открылась. Перед подростками появилась белобрысая женщина в сарафане. «Жена Грачева», — вспомнил Колька. Скрывая волнение, он спросил, дома ли мастер. Женщина неласково осмотрела их:

— Проходите, да ноги получше вытрите… Паша, к тебе!

Еще с порога они увидели — в большой, мрачной комнате с низким потолком, обставленной громоздкой мебелью, облокотившись о стол, под образами сидел Грачев.

Комнату заполняли полумрак, прохладная тишина и стойкий запах цветов.

Грачев потянулся за икону и вытащил бутылку с водкой.

— Зачем пожаловали? — спросил он, не отрывая взора от стаканчика, куда наливал вино. — Ну, так зачем заглянули? — крякнув, повторил мастер и толстыми пальцами взял помидор.

— Мы хотим на завод!

— Напакостили — и опять туда же?

— Но мы не хотели, — горячо заговорил Колька. — Это не нарочно!

— Важно придумано! А кто хотел, я, что ли?

Колька почувствовал, как стоявшая сзади Наташа глубоко и часто задышала. Если она вмешается, то все будет испорчено.

— Сейчас мы не о том, — заторопился он. — Мы без вас не сможем возвратиться на завод. Вот почему и пришли.

— Верно! Сто девяносто раз провалиться, верно, — подтвердил Вася.

— Ишь, стервецы, — покосился на них мастер и задержал тяжелый взгляд на Наташе. — Хорошо же. — Он выпил. — Ну, раз с повинной, чего ж… Можно в цеховую столовку. Там рабочие нужны.

— А почему не в цех? — строго спросил Колька.

— Других взяли. Некуда!

— А если не пойдем на кухню? — не соглашался Колька.

— Дело хозяйское. Мать, — позвал он жену, — мать, иди сюда.

— Соглашайся, — тихо посоветовал Вася. — В столовке не худо, брюхо петь перестанет.

— Чего тебе? — вошла в комнату женщина.

— Выпроводи гостей!

— А если обманете, — сказала Наташа, — пожалуемся в губком. Вот…

— Идите, идите. Я человек честный.

— Честный?! — начала было Наташа, но Колька дернул ее за рукав:

— Молчи!

Подростки, сопровождаемые женой Грачева, вышли на улицу.

Некоторое время шли молча, потом Колька спросил:

— Почему все-таки он нас взял?

— Испугался, — выпалил Генка.

— Нет, — покачал головой Колька. — Нет. Не то.

…Ни он, ни другие не могли знать, что Мария Ивановна рассказала Глебу Дмитриевичу об увольнении, и тот вмешался в эту историю. Не знали они и о другом: чтобы не отменять приказ, их решили пристроить в цеховую столовую.

— Во всяком случае, — заключил Колька, — мы сами добились возвращения на завод.

Глава 20. Кухонные рабочие

В трех котлах булькали щи, на длинных черных противнях, шипя и стреляя, жарились небольшие куски рыбы. На кухне стояла духота, пахло перегорелым маслом. Старший повар Степан Степанович Кочкин, в прошлом солдат, а ныне одноногий инвалид, сидел на высокой бочке из-под капусты и зорко следил за своими подчиненными. По натуре мягкий, но вспыльчивый, Степан Степанович не терпел небрежности в работе. Поставил он у себя дело на военный лад и строго следил за точным выполнением своих приказов.

…Вот он заметил непорядок. Красное от жары и пара лицо его сердито задвигалось. Он быстро соскочил с бочки и, стуча деревяшкой, подбежал к крайнему котлу. Так и есть. Повариха, толстая Зинка, не досыпала в котел картошки!

— Сорока-вертихвостка! За такое на трое суток на губу… Колька! Мундиры сняли?

Колька, как и его товарищи, за несколько дней привыкнув к порядкам дяди Степы, вытянулся по-военному и отчеканил:

— Так точно, сняли!

— Ко мне шагом арш!

Кольку эта игра забавляла. Сохраняя серьезность на лице, он подхватил ведро с очищенным картофелем и, выбрасывая вперед босые ноги, зашлепал по полу.

— Стой, — сурово пробасил повар. — Промыл картошечку?

— Забыл, Степан Степанович!

— Кругом арш, исправляй!

Засыпав в котел промытую картошку, старик начал сокрушаться:

— В Зинке никакого понятия нет, ни в военном деле, ни в приготовлении продукта. Один пар в голове.

Рассуждения о Зине не мешали Степану Степановичу, прикрыв по привычке один глаз, наблюдать за действиями своих помощников — судомоек, кухонных рабочих.

— Колька, — снова крикнул он, при этом открывая второй глаз. — Все к бою готово?

Вопрос означал — все ли миски, ложки и вилки вымыты.

— Все, Степан Степанович!

— Отставить! Так я тебя учил?

— Так точно, готово!

— То-то же!

Теперь — Колька и Наташа знали — Степан Степанович не оторвет глаз от часов. Он внимательно следил за ходиками. Это были старые часы. В помощь гирям висел секач без ручки. Время 11 часов 50 минут.

— На передовую! — крикнул Степан Степанович и ударил деревяшкой об пол.

Все заняли свои места и распахнули двери. Колька, Каланча и Наташа (Генка несколько дней не ходил на работу, дежурил у кровати отца) превратились в подавальщиков. Зал заполнился людским гулом, нетерпеливыми возгласами, звоном посуды.

То и дело слышно было:

— Наташа, вытри стол!

— Коля, унеси грязную посуду!

— Вася, соль кончилась!

Подростки собирали со столов опорожненные тарелки, ложки, вилки. Трудились без передышки, зевать не приходилось. Ребятам приятно было кормить рабочий народ. Не сразу пришло это к ним. Сперва не нравилась им работа. Когда Зина сказала Каланче: — А ну, Рыжий, помоги вынести помои! — Каланча взбеленился.

Зинка хохотала, потом ей надоело слушать его, и она прикрикнула:

— Небось, сам ешь за троих. А работать за одного? А ну, бери бадью, а то доложу Ротному (так все в шутку называли Степана Степановича).

Вскоре ребята полюбили Степана Степановича, свое дело.

…Около часу дня наступал самый торжественный момент. Степан Степанович, постукивая деревянным обрубком и выпячивая грудь, выходил, как он говорил, на смотр. Минуту эту все ждали с удовольствием. Повара любили за то, что не щадил себя для дела.

Степан Степанович поднимал руку и в наступившей тишине по-военному спрашивал: