Кудеяр - Николай Костомаров

К вечеру мы приехали на реку Оскол; там стоит городок. Беглые люди поселились, обзавелись, обжились, скот расплодили, хлеб сеют, избы себе построили хорошие, живут вольно, тягостей не знают. "Живи с нами, — говорят они мне, — у нас хорошо вельми! Пусть пристают к нам люди, места для всех станет, мы тогда церковь себе построим". А я думаю себе: нет, братцы, не моя доля жить с вами! Я не сказал им, кто я таков, а сказал, что я беглый сын боярский, иду на Дон, хочу к казакам пристать. А они говорят: ’Турские люди пошли войною на Дон". — "Вы, — говорю, — отколь знаете, живучи здесь, про турских людей?" — "Станичники, — говорят, — сказывали". — "А ништо, — спрашиваю, — к вам станичники ездят?" — "Ездят, — говорят, — человека по два торговать с нами, они нам покупного чего привезут, а от нас съестное забирают. А больших людей к себе не пускаем". Я прожил у них с неделю, а потом задумал плыть вниз по Осколу, и стал у них покупать стружок и снасти и всякие запасы на путь. А они говорят: "Зачем нам деньги? — Мы денег не знаем. Нам вот паче денег гвозди нужны, да у тебя нет". И дали они мне стружок и всякие снасти и съестного на путь; я и поплыл вниз по Осколу. Берег крут, всюду лес, нигде нет поселков, а из Оскола поплыл я по Донцу, а там по берегу стали кое-где городки попадаться, и я к ним приставал, и там люди русские, и они меня кормили. А из реки Донца, по речам тамошних людей, что в городках живут, я поплыл по реке Тору вверх, и плыл, пока можно было плыть, а как стало мелко, что плыть нельзя, я покинул стружок и пошел степью. Лесов более там не стало; съестное у меня поистратилось, так я стрелял птицу в степи и тем кормился. И так идучи, набрел я на юрту ногайскую; там людей было мало, все только старые да малые да женки; все молодые да здоровые пошли на войну под Астрахань по твоему ханскому велению. Я им говорю: "Продайте мне коня". — "А куда ты идешь?" — спрашивают они. Я им говорю: "К самому светлейшему хану". А они мне: "Кто тебя знает, кто ты таков: коня мы тебе так дадим, только проводим тебя до перекопского бея". — "Что же, — говорю, — мне то и лучше". Они меня проводили до Перекопа, а перекопского бея дома не было, в походе с тобою ходил. А у него в бейлыке всем рядил мурза Кулдык. Привели меня к этому мурзе, а он, зол человек, стал на меня кричать: "Ты, — говорит, — соглядатай московский, — я велю тебя повесить". А я ему говорю: "Коли ты меня велишь повесить, то светлейший хан велит тебе самому за то голову срубить".

"Да что, — говорит, — твой хан, я его знать не хочу: у меня господин перекопский бей". А я ему: "И ты, и твой бей — холопы светлейшего хана. Как ты смеешь так неповажно говорить о светлейшем хане!" А он как крикнет: "Что! Ты еще меня смеешь учить! Ей, люди, закуйте его! Он смеет нехорошо говорить про нашего бея". А я ему говорю: "Я про твоего бея ничего не говорю нехорошего, мы с ним не раз обедали у светлейшего хана, а тебе я в глаза говорю: ты грубиян, мужик, не смей говорить дурно про твоего и моего государя". Тут люди ко мне приступили, человек десять, сковать меня; я дался им. Они на меня наложили цепи. Тогда я засмеялся и сказал: "Мурза Кулдык! Ты думаешь, твои цепи крепки, смотри: каковы они?" — тряхнул и разорвал цепи. Кулдык глаза выпучил, а я ему говорю: "Не бойся, я не убегу. Я Кудеяр, коли ты слыхал, тот самый, что светлейшему хану живот и царство спас от бездельников мурз. Тебя оставил бей вместо себя; воле твоей я покоряюсь, хочешь — отпусти меня до Бахчисарая, хочешь — здесь вели оставаться, и я останусь, буду ждать твоего бея; а ты мне не говори дурных речей про нашего государя". Тогда мурза сказал: "Коли ты Кудеяр, так нечего с тобою делать. Видишь, я не своею волею то чинил. Бей не велел никого пропускать без ханской или его грамоты, а у тебя никакой нет". — "Ты право говоришь, — сказал я, — держи меня до приезда своего бея". Я и остался. Кулдык-мурза стал со мною обходиться ласково, за стол с собой сажал и в баню меня велел водить. А тут приехал Ора-бей: так тот узнал меня и приказал проводить к тебе, мой светлейший хан!

— О, великий аллах! — сказал хан. — Каким неслыханным бедам ты подвергался, мой Кудеяр. Но теперь все твои беды минули. Ты останешься у нас в чести и славе. Хочешь — пребывай в своей вере: я, как и прежде тебе обещал, дам тебе поместье и церковь позволю построить. А нам бы всем хотелось, чтоб ты был одной веры с нами человек. Тогда бы мы посадили тебя в курилтае и ты был бы знатнейшим человеком в нашем крымском юрте. О, Кудеяр! Ты мудр. Размысли. Ты был в христианской, вере, а что испытал? Одни беды! Правда, христиане не язычники, они веруют в истинного Бога и почитают величайшего посланника Божия Иисуса, сына Марии. Но христиане не познали и не хотят познать премудрости премудростей — нашего Корана. Прими нашу правую веру, и увидишь, как Бог наградит тебя за такое богоугодное дело.

— Светлейший хан! — сказал Кудеяр. — Твои слова правдивы. Теперь я увидел, что ислам святее и праведнее христианства. Крепко я держался христианского закона, думал тем Богу угодить, а Бог мне счастья не послал: все только беды за бедами! Я возненавидел Москву и людей московских, и веру их, отрекаюсь от них и от их веры, принимаю ислам и становлюсь вашим татарином.

Девлет-Гирей соскочил с места и воскликнул:

— О, великий пророк! Великие дела творишь ты! Ты обратил сердце и ум нашего Кудеяра к твоему откровению. В твоей книге сказано: кто оставит для Бога страну свою, тот найдет обильные источники! Мы должны осыпать Кудеяра всеми благами жизни! Ныне день самый счастливый в моей жизни.

Он бросился обнимать и целовать Кудеяра. Мурзы тоже обнимали и изъявляли радость.

Кудеяр принял ислам, и хан произвел его в сан тат-агасы, начальника над крымскими христианами. Так как Кудеяр по-татарски читать и писать не умел, равно как и по-русски, то при нем был татарин-секретарь и все делал за него.

Надобно было Кудеяру расстаться со своим крестом. Но Кудеяр привык к этому таинственному кресту, дару неведомых родителей. Отрекшись от христианства в избытке накопившейся злобы, он сохранил суеверное уважение и страх к заветной золотой вещице. Кудеяр снял свой крест с шеи, но берег в шкатулке, как сокровище. "Бог знает, какая вера лучше, — рассуждал он сам с собою, — кабы я остался христианином, мне бы здесь не было хорошо; все мурзы меня ни во что бы считали. А теперь я у них в совете буду сидеть".

И вот Кудеяр стал заседать в курилтае. Зная расположение к нему хана, все льстили ему, особенно имамы и муллы, довольные его отступничеством. Они выхваляли его на все лады, осыпали цветами арабского красноречия. Главный и постоянный совет, какой Кудеяр давал хану и его вельможам, — был идти на Москву, разорить ее, уничтожить царя Ивана со всем родом его, поработить весь московский народ власти татар. Кудеяр стал татарским патриотом завзятее самих татар; его выходки пленяли всех; но в вопросе о войне с Москвою татарский патриотизм сталкивался с вопросом о вмешательстве в эту войну Турции.

Прошлогодний поход турок и татар был неудачен. Они не только не покорили Астрахани, но на возвратном пути множество турок погибло от всякого рода лишений, производивших между ними смертельные болезни. И татарам таки досталось; от этого теперь мурзы не слишком порывались идти снова на войну. Явлашский бей сказал:

— Московский царь, чаячи, что турки и татары не захотят остаться в посрамлении и пойдут на него снова ратью, соберет большое войско и будет ждать нас весной. Если мы пойдем на него, то нам придется биться с великими силами. А мы не пойдем на будущую весну. Пусть московский царь дожидается нас с войском, пусть напрасно поистратит довольно своей казны и, не дождавшись нас, распустит войско или же пошлет его воевать в другие страны. Тут-то мы на него и нагрянем в те поры, как он останется без рати.

Это мнение понравилось всем. Кудеяр не мог стоять один против всего курилтая, хотя очень огорчился и не скрывал своих чувств. Хан, будучи с ним наедине, сказал ему:

— О, Кудеяр, не все можно говорить в курилтае. А я тебе вот что скажу. Когда бы мы завоевали Москву, воюючи ее вместе с турками, то нам, татарам, мало бы от того пользы сталось. Турки нашею татарскою кровью победили бы москвитина, а нам бы Москвы не отдали. Турское царство усилится без меры, а нам от того хуже станет: мы тогда будем в совершенной неволе у турок. Нам же хочется самим добиться славы и величия, так чтобы уже не быть под рукою турского государя. Турки не взяли Астрахани, и хорошо, что не взяли. Они бы все равно нам ее не отдали. Повременим. Пусть Турция замирится с Москвою, тогда мы сами нагрянем на Москву, и, если одолеем ее без помощи турок, так нам будет тогда хорошо.

Кудеяру было все равно: турки или татары завоюют Москву, — лишь бы только царя Ивана уничтожить, лишь бы только побольше зла наделать русскому народу, к которому он питал ненависть со времени измены разбойников. Кудеяр не стал перечить хану и должен был ждать, скрепя сердце. Ему некстати было на первых порах не ладить с большинством. Ему хотелось, чтоб все беи и мурзы относились к нему дружелюбно. И так было на самом деле. Один только явлашский бей был его заклятым врагом, как давний доброжелатель Москвы. Письмо царя Ивана к явлашскому бею, перехваченное Кудеяром в разбитом караване и посланное хану, чуть было не подвергло бея опасности. Хан тогда же передал его суду курилтая. Но явлашский бей уверил всех, что ничего не знал об этом письме. Курилтай признал бея невинным, тем более что и выражения в письме царя Ивана были какие-то несмелые и как будто показывали, что московский царь не уверен, чтоб явлашский бей ухватился горячо за предприятия, враждебные хану. С тех пор, однако, явлашский бей боялся говорить что-нибудь в пользу русских, как делал прежде, и на последнем собрании курилтая, возражая против Кудеяра, нарочно дал только совет об отсрочке нападения, совпадавший с мнением большинства. Этот совет, принятый всеми вельможами крымского юрта, поднял значение явлашского бея к крайней досаде Кудеяра; Кудеяр вооружал хана против бея. "Если, — говорил он хану, — этот человек теперь и правду сказал, то все-таки, твое величество, не изволь ему доверять и, когда придет время идти в поход, держи от него в тайне свой умысел, а то он заранее передаст вести московскому царю".