Инамората - Джозеф Ганьеми

Я поднял глаза и с изумлением обнаружил, что часы на стене в юридической конторе уже показывают половину девятого. Я не заметил, как вечер полностью завладел комнатой. И неудивительно: последние четыре часа я был полностью погружен в дневник Ньюкасла. Я усердно продирался сквозь разрозненные записи и трижды возвращался к началу, я так ломал над ними голову, что у меня заболело в висках.

Я отложил бумаги в сторону, снял затекшие ноги со стола Бен Зиона и принялся притоптывать по полу, чтобы восстановить кровообращение. Я провел рукой по лицу и потер переносицу, на которой держались очки. Когда ощущение, будто вас колют тысячами иголок и булавок, исчезло, я поднялся и нетвердой походкой подошел к окну, сетуя в глубине души на то, что мои усилия принесли мне лишь боль в спине и резь в глазах. По мере чтения я утверждался во мнении, сложившемся у меня еще днем: то, что поначалу казалось убедительным объяснением состояния Мины, теперь представало все менее правдоподобным. Действительно, между Миной и пациенткой Ньюкасла было некоторое сходство: малосимпатичный муж, умерший ребенок, раздвоение личности, проявляющееся во время гипноза и исчезающее в последующем забытьи. Но, хотя состояние Мины во время сеансов ухудшалось, у нее не было ни истерических параличей, ни рвоты, ни безудержных галлюцинаций. Она была возбудима, это нельзя не признать, но не безумна.

Или я просто не хотел допускать такую возможность?

Проклятие! Я оперся обеими руками о подоконник. Меня охватило такое отчаяние, что сердце готово было выскочить из груди. Я смотрел, как теплый мелкий дождь падает на Уолнат-стрит, и мне казалось, что я заболеваю. Глаза мои словно жгло огнем, меня тошнило от этого проклятого серого города, где все обманывало: питейные заведения маскировались под похоронные бюро, а зима выдавала себя за весну. Черт побери, я выполнил то, для чего меня сюда послали: я задал трудные вопросы и довел разбирательство до логического конца. Мина была реальной. И фальшивой. Она не была ни тем ни другим. Разве моя вина, что факты отказывались подтверждать любое из этих утверждений? Или, как ни странно это звучит, подтверждают и то и другое.

«Это больше не моя забота».

Отныне я стану повторять это всякий раз, когда буду вспоминать о Мине. Я поклялся себе в этом. И мне незачем беспокоиться из-за того кошмара, который ей предстоит испытать завтра, когда Маклафлин устроит ей перекрестный допрос. Она сама обрекла себя на это, польстившись на приз в пять тысяч долларов и вызвавшись участвовать в конкурсе «Сайентифик американ».

Но в глубине души я сознавал, что это не так. Мина согласилась на сеансы в присутствии нашего комитета, лишь поддавшись уговорам мужа. А что еще ей оставалось делать? Откажись она, это поставило бы под сомнение то единственное, что хоть как-то сдерживало аппетиты Кроули, — Уолтера. Реальный или вымышленный, только он был в состоянии удержать Кроули распростертым у постели Мины, словно прикованного волка, обнаженного и всхлипывающего, сжимающего свой возбужденный член. Если только и эта сцена не было изощренным обманом. Полночное представление, подстроенное специально, чтобы заманить меня в их план и обманом заставить работать на них.

«Она не твоя забота!»

Я отошел от окна и упал на кожаный диван. У меня кололо сердце, я был опустошен и не знал, чему верить. Прежде всего это касалось происходившего в доме Кроули. Так я пролежал довольно долго и в какой-то момент, видимо, задремал; проснулся я с острым желанием помочиться и единственной мыслью: «Я должен узнать правду».

Не для «Сайентифик американ». Не для Маклафлина и, если уж говорить начистоту, не ради Мины. Для самого себя. Теперь я готов был признаться себе в том, о чем не желал думать еще день назад. Маклафлин был прав. Я совершил роковую для исследователя психических явлений ошибку.

Я влюбился в объект моего исследования.

Поэтому мне необходимо снова увидеть Мину, пусть даже в последний раз. Уехать из Филадельфии, не повидав ее, — означало обречь себя на жизнь, полную неуверенности и сомнений. Я должен был еще один, последний раз посмотреть в глаза женщины, которую имел неосторожность полюбить, и убедиться, что она и в самом деле такая, какой хочет казаться — не на словах, а на деле, — и что она тоже любит меня.

Мы должны встретиться. Как можно скорее. Тайно. Любым способом.

12

Я надумал передать записку Мине через Пайка, когда тот утром будет прогуливать терьера, и даже подкараулил дворецкого у дома.

Но, когда Пайк в конце концов появился, пса с ним не было. Я с удивлением следил за слугой, пока тот разбрасывал вокруг дома пригоршни вещества, похожего на соль. (Позже я узнал, что таким способом филиппинец пытался отвадить от дома нежеланных гостей.) Но в последний момент я отказался от своего плана: трудно рассчитывать на то, что чувства Пайка к хозяйке перевесят давнюю привязанность к ее мужу. Еще менее вероятно было, что написанную мной записку согласится передать миссис Грайс. «Встретимся в отеле «Уолтем». Приходите одна». Я уже стал подумывать, не прибегнуть ли мне к помощи моего закадычного приятеля Фрэнка Ливоя из «Паблик леджер», который, я в этом не сомневался, не упустит возможности эксклюзивного интервью с бывшим членом исследовательского комитета «Сайентифик американ». Но, прочтя в субботнем номере газеты отчет о припадке Мины («Марджори раскололась на допросе с пристрастием»), я рассудил, что сейчас не время доверяться газетчикам.

В конце концов я придумал, как обойтись без посторонней помощи. Хотя успех мне гарантирован не был: что если Мина нарушит заведенный обычай и не придет, как делала обычно накануне сеанса, на службу в церковь Святого Патрика?

Я сидел в заднем ряду в наполненной ароматом свеч тишине и придумывал новые и новые причины, по которым Мина может не прийти. Ведь она только накануне выписалась из больницы Джефферсона. Зачем ей выходить из дома и лишний раз подвергать себя риску нападения журналистов? Конечно, она может улизнуть незаметно через черный ход, переодевшись ну хотя бы в одежду миссис Грайс. Но и в этом случае не исключено, что она столкнется с кем-нибудь из репортеров, которые болтаются на окрестных улочках.

С каждой минутой я все больше мрачнел и все меньше надеялся увидеть Мину. Входили пожилые женщины, поодиночке или парами, и долго молились, пока не начинали болеть их артритные колени. Забредали с холодной улицы прохожие, они зажигали дешевые свечи и молча каялись в грехах или вымаливали повышение, жениха или ребенка. Через боковую дверь появился служка, налил свежую воду в чаши, смел пыль с алтаря и заменил свечи в подсвечниках. Я зевнул и подумал, что следует отказаться от моего бесполезного бдения, как вдруг одна молодая женщина обернулась и я узнал в ней Мину.

Она не таилась, но меховой воротник ее пальто и вязаная шапочка скрывали лицо так, что сразу я не узнал ее. Мина прошла по центральному проходу, глядя себе под ноги. Возможно, она и не заметила бы меня, не дотронься я до ее рукава.

— Мартин!

Я мог бы сказать, что наблюдал за ее реакцией с холодным вниманием детектива или, по крайней мере, адвоката, но на самом деле я смотрел на нее с затаенной надеждой влюбленного и мечтал, что она обрадуется нашей встрече. И не был разочарован: ее первоначальное удивление сменилось радостью.

— Мартин! — воскликнула Мина и обняла меня. — Я так за вас волновалась.

— Вы волновались? — переспросил я. — В последний раз, когда я вас видел, вас выносили из дома на носилках.

— Ах, тогда… — Она закатила глаза.

— Как вы себя чувствуете?

— Ужасно злюсь на себя. Не такая я неженка, чтобы невесть с чего вдруг хлопаться в обморок.

— Так вы считаете, что просто упали в обморок?

Мина посмотрела мне прямо в глаза, и я прочел в ее взгляде неуверенность и страх.

— Не знаю. Артур ничего мне не говорит. Ну я и решила, что со мной случился… какой-то припадок. Знаю только, что очнулась в больнице и что Артур был страшно сердит. — Она схватила меня за руку и спросила с мольбой в голосе: — Пожалуйста, расскажите мне, что произошло. Почему Артур выгнал вас?

— Не здесь, — отвечал я, косясь на редких дневных прихожан, сидевших здесь и там. Что если кто-то из них узнает свою знаменитую соседку? — Как долго вы можете отсутствовать, не вызывая тревоги у доктора Кроули?

— Несколько часов, — прошептала она. — Артур знает, как томилась я от вынужденного заточения в этом старом мрачном доме. Он не ждет, что я быстро вернусь обратно.

— Хорошо. — Я взял ее руку в перчатке и повел из церкви, но она вдруг остановилась.

— Куда мы идем?

— В отель «Уолтем». — Несмотря на мои протесты, Чифф Паттерсон настоял, чтобы я позволил ему снять для меня номер в гостинице неподалеку от «Бельвю-Стратфорд». Теперь я был рад этому. — Там мы сможем поговорить.