Двойная осторожность - Дик Фрэнсис

— Тэфф, Анджело Гилберт не появлялся? — спросил я.

— Нет. — Он принял ставку у человека с хитрой физиономией в дождевике и выдал ему квитанцию. — Десять на один к трем, Уоки-Токи, — сказал он секретарю.

— Как Лансер? — спросил я. — Что-то его не видно.

— Трет свою шишку и на чем свет ругает грабителей. — Тэфф взял еще десятку у решительной дамы в очках. — Десять на один к восьми, Инженер.

Да, какие-то сопляки обчистили Лансера прямо на пороге собственного дома.

Нет, ты гляди, а! Он ведь тысячи с собой носит. Сдал деньги в конце дня в свою фирму, а потом пришел домой и получил по башке за какие-то паршивые пятьдесят фунтов!

— Он не видел, кто его ограбил?

— Один из ребят Джо Глика говорит, что это была банда подростков.

"Значит, не Анджело, — подумал я. — Ну, разумеется, зачем бы ему...

Но если бы..."

Я задумчиво посмотрел на Тэффа. Он работал на себя и в конце дня все свои деньги приносил домой. Какая жалость, что нельзя поймать Анджело в тот момент, когда он попытается вернуть себе деньги, проигранные на Террибау...

Что нельзя привести полицию, чтобы застать Анджело в тот момент, когда он будет грабить Тэффа, возвращающегося домой... «Это уже фантазии, — подумал я. — Нехорошо».

Время шло, а Анджело, который был так вездесущ, когда я пытался от него скрыться, нигде не было видно. Я походил между букмекеров, порасспрашивал других, кроме Тэффа, но никто из них в тот день Анджело не видел.

Наступило время заезда на Мидлендский Кубок, а он так и не появился. «Ну, — подумал я, — если он все-таки отправился в Бат, я тут только даром время трачу». Но единственная скачка в этот день, для которой была программа в системе Лайэма О'Рорке, — это Мидлендский Кубок; и единственной лошадью, на которую мог поставить Анджело, был Террибау.

Оставалось пять минут до старта, и лошади уже нетерпеливо переминались, готовясь рвануться вперед. Людей в белых перчатках наверху, на вышках, — их обязанностью было сообщать о перемене шансов, — охватил приступ бурной деятельности. У букмекеров не было ни радио, ни телефонов, поэтому им приходилось полагаться на эти примитивные сигналы. Когда они узнавали, что на какую-то лошадь поставлены значительные суммы, они снижали ставки.

Тэфф, глядя на своего человека, отчаянно размахивающего руками, стер цифру «20», стоявшую на его грифельной доске против клички Террибау, и написал «14». Прочие букмекеры в ряду занимались тем же. Потом ставка на Террибау снизилась еще раз, до двенадцати.

— В чем дело? — настойчиво спросил я у Тэффа.

Он рассеянно взглянул в мою сторону.

— Кто-то в дешевых рядах поставил на Террибау кучу денег.

— Ч-черт! — с горечью выдохнул я. Я искал Анджело там, где он сшивался обычно, и даже не подумал заглянуть в неудобный дальний угол, где была низкая плата за вход, скачки было видно плохо, и надежды нескольких торчащих там букмекеров были столь малы, что вряд ли стоило ради этого весь день мерзнуть на ветру. И даже если бы я подумал, что Анджело может быть там, вряд ли бы я пошел туда — побоялся бы проворонить его в паддоке.

«Черт побери! — яростно думал я. — Черт побери этого Анджело, ныне, присно и во веки веков!»

— Вы что-то знали про этого Террибау! — обвиняюще сказал Тэфф.

— Я на него не ставил, — ответил я. — Да, это верно. Не ставили.

Так в чем же дело?

— Анджело Гилберт, — ответил я. — Он сделал ставку там, где его не знают, потому что вы бы ему много не дали.

— Что, правда? — Тэфф расхохотался, стер с доски цифру «12», стоявшую против клички Террибау, и снова написал «20». К нему бросилась кучка игроков, и он с радостью принял у них деньги.

Я подошел к барьеру и с бессильной яростью смотрел, как Террибау финишировал в полном соответствии со своей формой: двенадцатым из пятнадцати.

Я уныло подумал, что Тед Питтс мог с тем же успехом пихнуть меня под грузовик.

Я все-таки видел Анджело в тот вечер. Как и все, кто не ушел домой после шестой скачки.

Анджело находился в эпицентре скандала возле весовой. Вокруг собралась толпа народа, состоявшая из нескольких букмекеров, множества зевак и нескольких работников ипподрома. Лица у последних были озабоченными. Все споры между букмекерами и их клиентами традиционно разрешались именно здесь, и разрешал Их работник жокейского клуба, именуемый инспектором ипподрома. Анджело, похоже, дал ему по морде.

Бурлящая толпа немного расступилась, переместилась, и я неожиданно оказался в первых рядах, так что мог видеть все происходящее. Инспектор ипподрома держался за подбородок и еще пытался что-то объяснять, шестеро букмекеров дружно доказывали, что деньги, раз поставленные на кон, назад не отдаются, а Анджело размахивал стиснутым кулаком и требовал, чтобы ему отдали его деньги.

— Меня надули! — орал он. — Все вы тут жулики! Меня обокрали!

— Вы сделали ставку! — вопил букмекер, потрясая пальцем перед носом у Анджело.

Анджело укусил его за палец. Букмекер, разумеется, взвыл громче прежнего.

Человек, стоявший рядом со мной, расхохотался, но большинство зрителей не были столь объективны и мгновенно разделились на партии. Казалось, не хватает только искры, чтобы вспыхнула всеобщая свалка. В толпе, орущей и потрясающей кулаками, появились два полисмена, оба очень молодые и хрупкие, явно не противники закаленному тюрьмой Анджело. Инспектор ипподрома сказал что-то одному из них — что именно, я не слышал из-за общего гама, — и Анджело, собравшийся взмахнуть рукой, внезапно обнаружил у себя на запястье наручники.

Он так взревел от ярости, что из-под крыши весовой взлетели вспугнутые голуби. Он рванулся всем телом, и мальчишка-полицейский, застегнувший другую половину наручников у себя на руке, упал на колени. Казалось вполне возможным, что Анджело просто схватит его под мышку и убежит вместе с ним.

Но второй констебль пришел на выручку товарищу. Он что-то решительно сказал Анджело и достал из нагрудного кармана рацию, чтобы вызвать подкрепление.

Анджело оглядел кольцо зевак, сквозь которое ему было явно не пробиться, посмотрел на неожиданно расторопного полицейского, который поднимался с колен, на кипящих букмекеров, выражавших всемерное одобрение происходящему, и наконец увидел меня.

Он шагнул в мою сторону с такой силой, что не успевший выпрямиться полисмен снова потерял равновесие и упал на спину, неловко вытянув над головой руку в наручнике. Во всем облике Анджело вдруг проявилась такая угроза, нечто столь непохожее на обычную ипподромную ссору, что толпа притихла, и все уставились на него с каким-то подсознательным ужасом. Он, казалось, вырос и разбух от переполнявшей его чудовищной жестокости, и, хотя слова его были самые обычные, голос его был грубым и жутким, словно у сказочного великана.

— Ты! — медленно произнес он. — Ты с твоим траханым братцем...

Тут он, видимо, сообразил, что вокруг — целая толпа обратившихся в слух свидетелей, и потому не произнес вслух того, что было у него на уме, но я слышал 'это так же отчетливо, как если бы его крик разбудил соседние холмы. «Я тебя убью. Я убью тебя!»

Я уже слышал это от него, но никогда прежде — с такой беспощадной неумолимостью. Это была уже не угроза, а обещание.

Я смотрел на него так, словно не слышал этого немого крика, словно не видел его в глазах Анджело. Однако он кивнул со злобным удовлетворением, презрительно передернув плечами, обернулся к встающему с земли полисмену и рывком поднял его на ноги, после чего, не сопротивляясь, зашагал между двумя констеблями к полицейской машине, въезжавшей в ворота. Машина остановилась. Полицейские усадили его между собой на заднее сиденье и увезли, а непривычно молчаливая толпа принялась рассасываться и расходиться.

Чей-то голос — я узнал валлийский говор Тэффа — сказал мне в ухо:

— А знаете, с чего все началось-то?

— С чего? — спросил я.

— Букмекеры с дешевых рядов сказали Анджело, что он настоящий лох. И вроде как посмеялись над ним. Поддразнивали его, но поначалу так, подоброму. Они ему говорили, что с удовольствием будут брать у него деньги, потому что если он думает, что приобрел систему старого Лайэма О'Рорке, то его надули, обули, обвели вокруг пальца и натянули ему нос. «Великий боже!»

— Ну и вот, и этот Анджело вспылил и потребовал, чтобы ему вернули деньги.

— Понятно, — сказал я.

— Да, — жизнерадостно сказал Тэфф, — лучше бы эти болваны держали язык за зубами. Ведь этот Анджело был курицей, что несла золотые яйца, а теперь он, похоже, нестись перестанет.

Я ехал домой с таким ощущением, что на шее у меня затягивается петля.

Что я ни делал для того, чтобы распутать этот узел, выходило так, что я еще больше запутывался.

Теперь он никогда не поверит, что я его обманул не нарочно. Даже если я в конце концов сумею добыть ему настоящую систему, он никогда не простит мне проигранных денег, насмешек букмекеров и этих наручников.