Железные бабочки. Удача Рэйлстоунов - Андрэ Нортон

Стойки с оружием располагались на возвышении, в остальном на голом полу стояло совсем немного грубой мебели (такую можно встретить в трактире, где собираются крестьяне). Но мне показалось, что когда–то это была комната для сбора придворных.

Я добралась до лестницы и спустилась по ней как ребёнок, который ещё неуверенно держится на ногах. Ступеньки показались ещё круче, чем накануне, и мне очень не хватало перил, за которые можно было бы ухватиться.

Так я добралась до нижнего коридора и, держа перед собой свечу, принялась разглядывать стену в поисках выступа, который обозначал вход в другую камеру, у которой останавливалась Лизолетта в своей игре в привидение. Выступ оказался на месте, и я положила на него руку. Если бы знать, кто там!

Слова Лизолетты о том, что её отец часто навещает пленника, удержали меня от немедленного нажатия на замок. Допустим, я ошиблась и за стеной не Фенвик, а какой–то незнакомец, который с готовностью воспользуется мной, чтобы договориться с тюремщиками, выдаст меня и тем обеспечит себе какие–то льготы? Валленштейн очень скоро вырабатывает недоверие к людям. Мне удивительно повезло, что каким–то образом моё появление совпало с фантастическими представлениями девушки. Но можно ли надеяться, что и дальше мне будет так везти?

Следовало дождаться ночи. Но тогда вернётся Лизолетта. Я в нерешительности прижалась к стене, приложила ухо к камню в надежде что–нибудь услышать. Я ведь из своей камеры услышала вой Лизолетты, а она, в свою очередь, слышала стук кружки.

Затаив дыхание, я прислушалась. Наверное, где–то между камнями были щели, которые позволяли проходить звуку, хотя глазка здесь не сделали. Я услышала стук, так стучат каблуки о камень. Кто–то расхаживал взад и вперёд.

Никаких голосов, ничего, кроме этого звука — как часовой на посту. Часовой?.. Может, у пленника сторожат прямо в камере? Неужели тревога коменданта выразилась в такой предосторожности?

Что мне делать? Если бы я могла убедиться…

Я повертела в руках тяжёлый подсвечник. Платье, которое я обернула как шаль, соскользнуло на пол. Я не могла тут вечно стоять в нерешительности.

Гнев на собственную нерешительность привёл меня к поступку, который мог оказаться роковым. Я подняла подсвечник и ударила о камень в нескольких дюймах от выступа. Ударила дважды, заставляя себя действовать.

Звуки шагов сразу прекратились. Я ждала, медленно дыша, прислушивалась…

Ничего, кроме тишины. Воображение подсказывало худшее, что могло случиться за стеной: часовой, ищущий источник звука, готовый поднять тревогу…

И тут я чуть не закричала. В том месте, где я прижималась ухом к грубому влажному камню, я услышала удар, другой. Меня услышали. И если часовой, которого я вообразила, не оказался слишком изобретательным и коварным, ответ исходил от заключённого. Как мне хотелось владеть каким–нибудь кодом, языком стука, чтобы убедиться, что за стеной пленник! Но ничего такого я не умела.

Я могла только экспериментировать. На этот раз я ударила трижды, с перерывами между ударами. Послышался точно такой же ответ. Это правда, там пленник. И он один, иначе не рискнул бы отвечать.

Оставалось совершить последнее действие. Я поставила подсвечник на пол и изо всех сил обеими руками надавила на рычаг. Мне показалось, что замок от времени заело и у меня не хватит сил открыть его. Но вот неохотно, со скрежетом, который едва не обратил меня в бегство, между камнями открылась щель.

Я нажала сильней, отчаянно потянула вниз, и щель расширилась. И стала наконец отверстием шириной в мою ладонь, к которому прильнула часть лица, глаза, всматривающиеся в проход.

Глаза — я безошибочно узнала их, так же как видимую мне часть лица. Узнала эту слегка приподнятую бровь, старый шрам, который вызывает это поднятие. Это полковник. Я увидела, как расширились его глаза, когда он в свою очередь узнал меня.

Я наклонилась, взяла свечу, высоко подняла её.

— Вы одни? — страх заставил меня спросить прежде всего об этом.

— На время. Меня постоянно проверяют, словно боятся, что я растворюсь среди камней. Но как… и почему?..

— Никаких вопросов. Слушайте, я сделаю, что могу, чтобы открыть это, но мне может не хватить сил… отверстие не открывалось очень давно, я думаю…

— Сделайте, что сможете, — в голосе его прозвучала прежняя властность. — Я постараюсь помочь, — в дыре появились его пальцы, ухватились за камень. — В какую сторону тянуть?

— Вверх… — я снова поставила свечу на пол и нажала на рычаг.

— Значит, вверх! — его пальцы нажали на верхний край узкого отверстия, и я знала, что он напрягает все свои силы, давит на упрямый камень. Дюйм за дюймом тот поддавался нашим совместным усилиям, хотя иногда мне казалось, что ничего не получится. Еле–еле мы расширили отверстие до такого же размера, как в моей камере. Я–то прошла, но сможет ли он пролезть? Глядя на отверстие, я усомнилась. И в отчаянии прислонилась к стене, совсем потеряв надежду на успех.

— Больше не раздвинется, я думаю, — сказала я. — Сможете пробраться?

— Посмотрим, — его голос не выдавал отчаяния, только задумчивость, как будто он взвешивал шансы. Я услышала шорох с той стороны, но теперь мне не было его видно. У меня даже не было сил отойти от стены, я только убрала свечу, чтобы не мешать ему, если он попробует выбраться ко мне.

Но вначале в проход упала связка одежды и сапоги. Я поняла, что он разделся, как и я, когда протискивалась в отверстие. Я подхватила связку и отпихнула её в сторону.

Потом показалась его голова, руки, голые плечи в ссадинах и в крови от глубоких царапин. Он сражался с камнем, и я, придя в себя, поставила подсвечник и принялась помогать ему.

Наверное, я действительно помогла, но битва была жестокой, всё его почти обнажённое тело покрылось царапинами и кровью. Лишь благодаря свой храбрости и решительности он справился и наконец рухнул у стены, тяжело дыша. На нём оставались лишь жалкие обрывки кальсон, но нам было не до приличий.

Я сразу ухватилась за рычаг и давила на него, пока отверстие не закрылось, на этот раз чуть быстрее, чем открывалось. Почти такая же измученная, как полковник, я тоже легла на пол, поставив между нами свечу. Теперь он дышал ровнее, и я заметила, что он дрожит. Я поспешила развязать свёрток и достала одежду.

Потом чуть оттащила его от стены и набросила на плечи рубашку, заметив, что царапины от камня — не единственные раны на теле. Вдоль рёбер тянулся сморщенный шрам, другой рубец пересекал плечо.

Мои прикосновения как будто привели его в себя, и я перехватила его взгляд. Потом, впервые за всё время нашего знакомства, я увидела, как полковник Фенвик улыбается — и не просто улыбается, негромко смеётся! На мгновение я подумала, не свихнулся ли он, как Лизолетга. Но вот он поднял окровавленную руку и отвёл прядь волос, которая падала мне на глаза.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});